Знаменитые финикийцы
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Знаменитые финикийцы
Полководцы
Очень искусна была карфагенская армия во владении прыщёй. На её вооружении были щиты, метательные дротики, кинжалы и т.д. Полибий сравнивал искусство карфагенской конницы с циркачеством. Но, карфагенская пехота была слабее греческой или римской. В качестве подмоги пехоте вначале карфагеняне применяли боевые колесницы, затем слонов. В Испании изготовлялись знаменитые кривые сабли – фалькаты. Геродот так описал вооружение финикийцев: «Шлемы почти как у эллинов. Затем они носили льняные панцири, щиты без (металлических) ободьев и дротики» (VII, 89).
Колесницы Египта XVI–XV вв. до н.э. следовали ханаанским образцам, поскольку были введены там пришедшими с севера гиксосами. Семитическое название колесниц у египтян – маркабута (на иврите меркава) указывает на заимствование их египтянами у финикийцев.
Александр Македонский при осаде Газы был тяжело ранен в плечо стрелой из катапульты, пробившей насквозь щит и панцирь (Арриан, 2.27). Когда Сципион взял Новый Карфаген в Испании, то захватил там 75 баллист и 400 катапульт (Ливий, 26.47).
Боевая финикийская бирема (700 г. до н.э.) имела длину ок. 30 м., при ширине основного корпуса – ок. 5 м. К началу Пунических войн основным типом боевых карфагенских кораблей были квинкверемы, также широко использовались квадриремы и триремы. Скорее всего, были в составе карфагенского флота и биремы, и обычные однорядные корабли, галеры. Флагманом карфагенского флота был огромный трофейный "семирядник" (септера), отбитый у эпирского царя Пирра. В 1971 районе древнего Лилибея (Сицилия), где во время I Пунической войны шли интенсивные боевые действия, подводные археологические экспедиции обнаружили останки 2 пунийских кораблей. Их особенности: 1) наличие длинного скорпионообразного "хвоста"-акростоля; 2) штандарт с дисками и полумесяцем; 3) грубые обводы корпуса, имеющего при этом достаточно большой коэффициент полноты; 4) навешенные на фальшборт щиты; 5) простой бивнеобразный таран; 6) свинцовая обшивка подводной части корпуса.
Финикийцы постоянно совершенствовали свой флот, например, сконструировали бирему (по тактико-техническим данным наиболее эффективный военный корабль Античности). Она отличалась достаточно высокой боевой мощью и маневренностью; её крейсерская скорость под веслами – 5–6 узлов. Дальнейшее усовершенствование биремы привело к появлению трирем, квинквирем, гептер – настоящих "плавающих крепостей". Бирема "оставалась в строю" более 1500 лет. 1-е изображение финикийской биремы относится к 600 г. до н.э. Сто лет спустя её конструкцию позаимствовали греки, а затем и римляне. Карфагеняне изобрели пентеры – большие пятипалубные корабли. У карфагенян всегда были особые начальники для флота и для сухопутной армии, между тем, как у греков и Римлян в этом отношении никаких различий не делалось. Находка в 1971 у берегов Сицилии остатков карфагенского корабля середины III в. до н.э. позволила предположить, к.о. античные государства могли в сравнительно короткие сроки строить десятки и даже сотни судов (римляне в 260 г. до н.э. построили свои 100 квинкверем за 2 месяца): на его корпусе имеются многочисленные вырезанные или нанесенные краской пометки – буквы финикийского алфавита. Эти пометки служили руководством при сборке. Производство отдельных стандартных деталей корпуса, очевидно, было поставлено «на поток». Готовые секции оставалось только доставить на верфь и собрать; особой подгонки, при их стандартных размерах, они не требовали. Такой «конвеерный» метод избавлял от необходимости вручную подгонять каждую доску, сокращал число занятых одновременно стапелей. Примечательно, что среди поднятых с финикийского корабля вещей, помимо керамики, остатков такелажа и балластных камней, оказались сосуды с листьями гашиша – его, вероятно, давали гребцам перед боем. Рядом с остатками корабля были найдены обломки тарана, принадлежавшего, вероятно, другому судну.
Во время Пунической войны карфагенский адмирал Карфалон сжёг часть римского флота. Это возможно говорит о применении зажигательных смесей.
Ещё в 525 г. до н.э. царь Персии Камбиз сын Кира по Геродоту подчинил Египет использовав финикийский флот. Причём, Камбиз был вынужден отказаться от похода на Карфаген, из-за того, что финикийцы отказались участвовать. Персы направили на подавление ионийского восстания именно финикийские корабли, которые и разбили греческий флот у Лады. Ещё перед походом на греков Ксеркс устроил морские учения в которых победили сидонцы. Геродот называет адмиралов персидских флотилий – сидонца Тетрамнеста бен Аниса, тирийца Маттена бен Сирома (Хирама?) и арвадца Мербала бен Агбала. Мардоний перед сражением при Саламине спрашивает совета у царя Сидона. В 334 Александр начал поход против Персии. Дарий III отправил в Эгейское море и финикийские флотилии во главе с царём Сидона Абдастартом, царём Тира Азимилком, царём Арвада Герастартом и может библским царём Эниэлом; причём война на море и побережье шла с переменным успехом, и сам Александр признавал господство флота противника, который добивался намеченных целей. Когда же Александр задумал поход против арабов, живших около Персидского залива, а затем, обойдя Аравию и Африку, подчинить себе Запад, то приказал построить в Финикии корабли, которые в разобранном виде доставили в Тапсак и там спущены на Евфрат. Ср. описание Саламинской битвы у Эсхила в "Персах"; интересно, что первым там гибнет именно "финикиец".
Кстати, причиной Греко-персидских войн стало похищение финикийцами Ио, дочери царя Аргоса (главного города Эллады) Инаха. Ио влюбилась в хозяина корабля. Когда же забеременела, то от стыда перед родителями уехала с финикиянами.
Финикийцы побеждали египтян – 1-й раз завоевав Египет («гиксосы»), 2-й раз когда Аменхотеп II вернулся в Азию (видимо, в 1439–1437 гг. до н.э.), главное сражение между египтянами и хананеями разыгралось в местности "y-r'-s-t" (день-два пути от египетской границы; в Эдоме?). Аменхотеп II потерпел поражение. В последующий период своего царствования Аменхотеп II не совершал походов в Азию; нет и упоминаний о регулярной дани от азиатов. Столь знаменательная победа племён Ханаана и Сирии (Рутену) над египтянами, по-видимому, была воспета в Угаритской эпической "Поэме о Карату", в которой рассказывается об угрозе городу-государству Сидону, возникшей в результате вторжения в пустыню Негев трёхмиллионной армии Фарры. Было сделано предположение, что Фарра – это Террах, отец Авраама. На самом деле, Фарра (Парро) ханаанейской поэмы, – он же и др. евр. Паро – фараон. Этот термин: "Пер-ао" ("Фер-ао"), где "пер", егип.,- "дом", означает "Великий (высокий) дом", – один из титулов египетского царя. В поэме повествуется, что царь Карату, ведомый самим богом Илу, должен отправиться навстречу неприятелю и присоединиться к силам, противостоящим армии фараона: "Собери народ и поведи его. Пусть велико будет воинство... И пусть все идут в поход... Подобно саранче, заполни степь; подобно кузнечикам – край пустыни... Иди день и другой... когда день наступит 7-й, ты достигнешь Эдом многочисленный, Едом сильный (своими царствами), ты встретишь шапазитов (жителей города Шапаш, у которого собирались ополченцы)". И "люди Азии шли тысячами и мириадами, как поток". В эпосе упомянуты также и города Ашдод и Кадеш. В поэме также рассказано о разгроме армии фараона. В одном из текстов об азиатских походах (I либо III) Аменхотепа II, говорится о том, что битва произошла под городом Шапаш: "Его величество был в городе Шапаш в Эдоме (лично участвовал в сражении). Его величество дал (показал) здесь пример доблести... Он был (в бою) как гневноглазый лев". Особый интерес представляет упоминание в тексте "Поэмы о Карату" 2-х израильских колен Асир (Ашер) и Завулон.
Диодор Сицилийский описал финикийскую технику, говоря об осаде Тира Александром:
«У тирийцев были мастера морского дела и строители машин, которые придумали искусные средства обороны. Для защиты от стрел с катапульт они изготовили колеса с частыми спицами; их вращали с помощью какого-то механизма, и стрелы, попав в такое колесо, или ломались, или отлетали в сторону и причинить вред уже не могли. Камни, летевшие из камнеметов, ударялись о сооружения из мягкого, упругого материала, который ослаблял силу, сообщаемую машиной»; «Македонцы возвели башни, равные по высоте стенам, перекинули с них мостки и смело вошли на брустверы, но тирийские мастера придумали средство для обороны стен. Выковав большие трезубцы с крючьями на концах, они рукой метали их в солдат, стоявших на башнях. Когда трезубец вонзался в щит, то, ухватившись за веревки, которые были привязаны к трезубцу, тирийцы тащили вражеского воина. Приходилось или бросать щит и подставлять ничем не прикрытое тело под град летящих стрел, или же, не выпуская из чувства чести щита, падать с высокой башни я разбиваться. Другие набрасывали на воинов, бившихся на мостиках, рыбачьи сети и, опутав им таким образом руки, притягивали их и сбрасывали с мостков на землю»; «Изобретён был ещё хитрый способ сломить мужество македонцев и подвергнуть самых храбрых воинов мучениям, которых нельзя было и облегчить. Изготовлены были медные и железные щиты; в них насыпали песку и долго нагревали на сильном огне, так что песок накаливался. С помощью какого-то механизма они бросали этим песком в тех, кто сражался всех мужественнее, и подвергали свои жертвы жесточайшим страданиям. Песок проникал через панцирь в рубаху, жег тело, и помочь тут было нечем»; «Финикийцы одновременно бросали факелы, дротики и камни; мужество осаждавших ослабевало под градом стрел; серпы на подъемных кранах подрезали канаты таранов и делали их бесполезными; огнеметы швыряли огромными кусками раскаленного железа в противника, попадая без промаха, так каклюди стояли густой толпой; "воронами" и железными крючьями стаскивали стоявших на бойницах. Так как людей было много, то все машины сразу пускали в действие и штурмующие гибли в большом числе».
Квинт Курций Руф говоря о той же осаде Тира, пишет:
«Итак, решив вести войну, тирийцы расставляют на стенах и башнях метательные снаряды, раздают оружие молодым; ремесленников, которых в городе было множество, распределяют по оружейным мастерским. Все загудело от приготовления к войне: изготовлялись железные багры, называемые гарпагонами, чтобы набрасывать их на сооружения осаждающих, вороны и другие приспособления, придуманные для защиты городов»; «Так, для борьбы с кораблями, подплывавшими к стенам, они привязывали к крепким бревнам вороны и железные лапы с крюками, чтобы, вытолкнув бревно метательным орудием и быстро опустив канаты, набрасывать крюки на корабль. Крюки и серповидные багры, свисавшие с тех же брёвен, повреждали как бойцов, так и сами корабли. Кроме того, они накаляли на сильном огне медные щиты, наполняли их горячим песком и кипящими нечистотами и внезапно сбрасывали их со стен. Ничего другого так не боялись осаждающие, ибо горячий песок проникал под панцирь к телу, прожигал все, к чему прикасался, и его нельзя было никакими усилиями вытряхнуть: люди бросали оружие и, так как все средства защиты оказывались поврежденными, беззащитные были предоставлены любым ударам, а вороны и железные лапы, выбрасываемые орудиями, захватывали многих из них».
Флавий Арриан говоря о той же осаде Тира, пишет:
«Тирийцы поставили на выступах стен со стороны насыпи деревянные башни, чтобы с них отбивать врага. Куда бы ни подводили машины, они их всюду обстреливали и метали стрелы с огнём в самые корабли, так что македонцам стало страшно приближаться к стенам». Он же говорит о тирийских водолазах, перерезающих якорные канаты вражеских кораблей, т.ч. те не могли пристать к берегу. Пишет и о морском бое:
«Тирийцы, оказавшись в безвыходном положении, решили напасть на кипрские корабли, которые стояли у гавани, обращенное к Сидону»; «Случилось в тот день, что Александр, вопреки обыкновению, не задержался у себя в палатке и вскоре возвратился к кораблям. Тирийцы, неожиданно напав на корабли, стоявшие на причале, обнаружили, что на одних людей совсем нет; на другие кое-как, уже под их крик и при их натиске, садились те, кто оказался налицо. Пентеру царя Пнитагора они сразу же при первой стычке пустили ко дну, так же как и триеры Андрокла амафусийца и Пасикрата фурийца. Остальные суда они прижали к берегу и сильно их повредили»; «Александр, увидев, что выплыли тирские триеры, приказал большинству своих кораблей, по мере того как матросы всходили на них, остановиться у входа в гавань, чтобы из неё не вышли и другие тирские корабли. Сам же он, взяв свои пентеры и самое большее 5 триер, на которые уже спешно сел экипаж, поплыл вокруг города на вышедших из гавани тирийцев. Люди, стоявшие на стенах, увидя идущие вражеские суда и самого Александра на них, стали кричать экипажам своих судов, чтобы они возвращались обратно. В шуме схватки их не было слышно, и тирийцы стали подавать знаки за знаками к отступлению. На судах заметили приближение Александра поздно и, повернув, кинулись в гавань. Убежать удалось немногим; большинству пришлось принять бой; часть неприятельских судов Александр привёл в негодность; одна пентера и тетрера были захвачены у самого входа в гавань. Людей перебили мало: видя, что суда захвачены, они без труда добрались вплавь до гавани».
1) Беб (Баб) — согласно одному из папирусов Среднего царства "командир азиатов" – военачальник, командовавший контингентом наёмников, прибывших из Ханаана.
2) Сисара (Сисра) — полководец ханаанейского царя Явина (ок. 1200–1125 гг. до н.э.), царствовавшего в Хацоре. Война против Явина являлась, видимо, последней кампанией израильтян против ханаанеев. Войско Явина под командованием С. включало 900 колесниц – средство, которым не располагали евреи и которое обеспечивало ханаанеям контроль над равнинами; опираясь на военную мощь «900 железных колесниц», Явин «жестоко угнетал сынов Израилевых 20 лет». По приказанию судьи и пророчицы Деборы Барак бен Авино‘ам с 10 тыс. воинов вышел навстречу С.; Дебора тоже была с войску. Евреи расположилось на горе Тавор; С. во главе колесниц и пешего войска двинулся к долине реки Кишон. Несмотря на то, что войско противника находилось на значительном расстоянии (ок. 25 км), Дебора приказала Бараку немедленно атаковать ханаанеев, рассчитывая, что разлившийся Кишон помешает действиям колесниц. Сражение произошло в Та‘анахе, у вод Мегиддо; расчёт оказался правильным: колесницы С. увязли в болотистой почве, и ханаанейское войско было полностью разгромлено. Сам С. бежал с поля боя, бросив колесницу, и, преследуемый евреями, пытался укрыться в шатре кенита Хевера, где был убит женой Хевера Я‘эл. По Мидрашу, С. до стычки с евреями одерживал победы над врагами. Потомки С. были учителями еврейских детей.
3) Зееб — мидианитский военачальник, воевавший вместе с другим мидианитским полководцем Оребом против Гидеона и израильтян. Оба эти воина командовали мидианитской ратью в 1-й период войны, потому что после того, как Гидеон победил и убил их, во главе этого войска стали мидианитский царь Зебах и Цалмуна.
4) Нааман — полководец арамейского царя, язычник, перешедший в Иудаизм.
5) Паарай — сподвижник Давида, один из 37 героев его войска; он был ханаанеянином из рода Арки, жившим в местности того же названия близ города Атарот.
6) Малх — карфагенский полководец (VI в. до н.э., ум. ок. 535 до н.э.?). Он разбил африканцев, которых заставил отказаться от дани, до этого выплачиваемой Карфагеном. Затем, он покорил часть Сицилии, воспользовавшись нападением греков на сицилийских финикийцев (эпоха Кира, 60–50 гг. VI в.). Он не только разбил греков, но и подчинил Карфагену финикийские города о-ва. Около 545–535 Малх отправляется в Сардинию, где воевал с финикийскими колонистами. Некоторые финикийские колонии на этом о-ве были разрушены, например Куккуреддус, недалеко от которого карфагеняне основали Каларис; рядом с финикийской Отокой был создан карфагенский Неаполь. Тем не менее, Малх с ними войну проиграл, и это поражение стало поводом к изгнанию Малха и всего его войска из Карфагена. Малху завидовали и подозревали в желании захватить власть. Взбешённый такой «благодарностью» Малх осадил и взял Карфаген. Полководец убил 10 правителей и на площади собрав всех карфагенских граждан, объяснил своё поведение незаслуженным изгнанием, после чего стал править единолично. Собственного сына Карталона, жреца Мелькарта, он приказал распять т.к. тот не одобрял его диктатуру. Однако его враги собрались силами, свергли и распяли его. После смерти Малха, власть захватил Магон который и основал новую правящую династию.
7) Магон Великий — (ум. ок. 530–520 до н. э.) — правитель Карфагена, живший во 2-й пол. VI в. до н.э. Магон реформировал армию, сделав главную ставку на профессиональных наёмников, под начальством карфагенских офицеров, укрепил присутствие Карфагена на Сардинии. Источники называют его преемником Малха и прибавляют, что при нём Карфаген расширил свои границы, увеличил свою военную славу. В 550–530 он захватил о. Ивису. Основал колонии на Сардинии и в Западной Сицилии. Вместе с этрусками он в 535 разбил фокейцев у Алалии на Корсике, греки потеряли 40 из 60 кораблей, и вынуждены были оставить Корсику.
Магон написал сочинение о с/х – единственное произведение карфагенской литературы, которое пощадило римское варварство и переведённое по приказанию сената на латинский язык Силаном. Римляне относились к нему с большим уважением, называя Магона "отцом" теории с/х. Понятие о сочинении дают труды Варрона, Колумелла, Палладий, Плиний. Оно начиналось требованием, чтобы всякий желающий заняться с/х прежде всего продал свой дом в городе. Рецепты Магона касаются виноделия, скотоводства, ветеринарного дела, показывают высокое состояние с/х в Карфагене.
Магон основал династию правителей (Магонидов): ему наследовали сыновья, а затем внуки, правившие коллективно. Сыновьями Магона были полководцы Гасдрубал и Гамилькар. Внук Магона Гисгон бежал в сицилийский город Селинунт; другие внуки – известные мореходы Ганнон Мореплаватель и Гимилькон.
Гасдрубал — сын Магона Великого, полководец, воевал в Сардинии. Хотя договором 509 или 508 этот о-в признавался владением Карфагена, сами сарды ему не подчинялись, и пунийцам приходилось с ними воевать. В одной из битв с сардами он был разбит и погиб (до битвы при Гимере, см. ниже).
9) Гамилькар I — лидер Карфагена, правивший в начале V в. до н.э., сын Магона Великого, отец изгнанного Гисгона. Был послан в Сардинию вместо погибшего брата, но не успел покорить о-в, т.к. был переброшен в Сицилию. Будучи суфетом Карфагена, Гамилькар был поставлен во главе большой армии (по баснословно преувеличенным сведениям Диодора – 300 тысяч воинов, 200 боевых и 3000 грузовых кораблей), которая в 480 до н.э. в союзе с Териллием (изгнанный тиран Гимеры) и Анаксилом (правитель Регия) вторглась в Сицилию с целью свержения правящего в Сиракузах Гелона. Гамилькар был союзником персидского царя Ксеркса и, как пишет Геродот, карфагеняне потерпели поражение от сицилийских греков при Гимере в тот же самый день, что и персы в битве при Саламине (20 сентября 480). По Геродоту, Гамилькар исчез во время сражения, карфагеняне утверждали, что Гамилькар приносил жертвы за благоприятный исход битвы, но, увидев поражение войска, покончил с собой, бросившись в огонь. Жители Карфагена даже опасались высадки греков в Африке, – был заключён с Сиракузами мир, по которому пунийцы оплачивали военные расходы Гелона, платили ему контребуцию в 2000 талантов серебра и строили 2 храма, в которых должен был хранится текст договора.
10) Кто-то из приемников Гамилькар сына Магона Великого, скорее всего кто-то из его сыновей, воспользовавшись совместным нападением тартессийцев и массалийцев на Гадис (последний попросил Карфаген о помощи, но сумел сам отбить атаку испанцев) и захватил эту старую финикийскую колонию (конец VI или начало V в. до н.э.), закрыв Гибралтар для конкурентов (ок. 485–476). Массалиоты в ответ начали с пунийцами войну и разбили их в морской битве при Артемисии на восточном побережье Испании; флотом Массалии командовал Гераклид Миласский, – но юг Испании и пролив остались в руках карфагенян (после 485). В тоже примерно время пунийцы захватил многие территории в на Сардинии и в Африке. Дела в последней поначалу шли не очень – Карфагену даже пришлось вновь платить дань. Однако после 480 пунийцы во главе с внуками Магона от Гасдрубала – Сафоном, Ганнибалом и Гасдрубалом, и Гамилькара – Гимильконом, Гисгоном и Ганноном разбили, по Юстину, африканских дикарей: мавров, нумедицев и афров (Циркин датирует эту войну 475–470, и добавляет, что видимо тогда же была подчинена Утика). Очевидно, эти внуки Магона и были героями битв с Гадисом, Массалией и сардами; Гимилькон и Ганнон ещё знамениты путишествиями. Оратор Дион Хризостом среди внуков Магона выделяет Ганнона Мореплавателя, говоря, что именно он превратил карфагенян из тирийцев в ливийцев, т.е. он был главным в завоевании территорий Африки. Победы Магонидов вызывали завесть у остольной аристократии Карфагена, и Юстин пишет, что «семья полководцев стала тяжела для свободы», был создан Совет 104-х; Гисгон сын Гамилькара внук Магона был изгнан в Селинунт.
11) Ганнибал — карфагенский полководец, сын Гисгона, внук Гамилькара I, правнук Магона. Во время Пелопонесской войны (431–404 гг. до н.э.), в 409 карфагенская армия (якобы в 100 тыс. человек, вряд ли тогда столько людей жило в Карфагене) по приглашению жителей Сегеста воевавшего с Селинунтом высадилась на западе Сицилии вблизи финикийского Мотия. Ганнибал захватил и уничтожил Гимеру и Селинунт и разорил их окрестности; многие жители были убиты, остальные проданы в рабство. Лишь одному другу детства Эмпедиону он позволил остаться на пепелищах. Под Гимерой он принёс в жертву Баал-Хаммону 3 тысячи греков. Однако, не смотря на это, в его войске началась эпидемия. И всё-таки он продолжал наступать. По примеру ассирийцев он возводил осадные башни, где размещались лучники и пращники. В 408 Гермократ Сиракузский, вернувшийся из Азии с персидскими деньгами, нанял солдат и стал беспокоить карфагенские провинции. Понадобился новый поход, который прибавил к завоеваниям Карфагена Акрагант, Белу, Камарин и основанную на месте разрушенной Гимеры Ферму. Летом 406 карфагеняне взяли сильную крепость крупнейший после Сиракуз город о-ва – Акрагант, стратеги которого были обвинены в предательстве и побиты камнями. Акрагант стал карфагенской крепостью. Греки были бессильны перед гением противника. Так, Диокл, посланный из Сиракуз в Гиммеру с 4 тыс. солдат был разбит и позорно бежал оставив трупы своих солдат без погребения и раненных на глумление врагу. Лето 405 власть в Сиракузах захватил демагог Дионисий, который с 30 тыс. солдат попытался остановить Ганнибала под стенами Гелы, однако проиграл, – карфагеняне захватили и сам город Гелы. Здесь они захватил огромную бронзовую статую Аполлона, которую отправили в Тир. Сиракузы были осаждены, но сильная эпидемия охватила пунийцев, умер от неё и сам Ганнибал. Всё же в конце 405 Дионисий запросил мира, по которому у него остались лишь Сиракузы.
13) Гимилькон — полководец, родственник Ганнибала бен Гисгона Магонида, возглавлял с которым армию против Сиракуз, которая в 406 г. до н.э. высадилась на о-ве и дошла до Сиракуз, которых и осадила, однако из-за эпидемии Гимилькону пришлось в 405 заключить с Дионисием мир, по которому Карфагену помимо финикийских колоний отходили и греческие города Акрагант, Гимера и Селинунт; Гера и Камарина должны были платить пунийцам дань. В 398 Дионисий послал в Карфаген требование очистить греческие города Сицилии и взял Мотий. В 396 у Панорма высадился Гимилькон и на месте разрушенного Мотия основал Лилибей. На о-ве была восстановлена власть Карфагена, а Дионисий осаждён в Сиракузах после проигранного при Катине морского сражения. Осада была неудачна: болезни, упадок духа вследствие удачных вылазок осаждённых ослабили дисциплину. Бросив наёмников на произвол судьбы, Гимилкон купил у Дионисия свободное возвращение для себя и карфагенян и, вернувшись в Африку подавил восстание ливийцев, захвативших какой-то город и подошедших даже к Карфагену (до 396, когда Гимилькон вынужден был покончить с собой из-за обвинений в провале сицилийской компании, использованной антимагонидской партией).
14) Магон — полководец, воевавший до 392 г. до н.э. с переменным счастьем, и в конце концов, побеждённый Дионисием (но сын Магона сумел взять реванш).
15) Ганнон Великий — полководец, воевавший с вышеназванным Дионисием. Его противником в самом Карфагене был Суниат (Сунйтон), «самый могущественный» по словам Юстина, который пошёл на предательство сообщив в письме к Дионисию о прибытии карфагенского войска на о-в. Дионисий завладел несколькими городами, в т.ч. Селинунтом, и осадил Лилибей, однако вскоре карфагеняне одержали морскую победу при Эрике. Дионисий умер, и его наследник, Дионисий-мл. заключил мир. Суниат был осуждён. Ганнон навёл порядок и в Африке. Затем он снова отправился на Сицилию, где Дионисию-мл. бросил вызов Гикет. Последний и попросил карфагенской помощи. Ганнон взял Энтеллу, двинулся на Сиракузы и захватил её порт, но был отстранён и заменён Магоном. Но на помощь Сиракузам из её метрополии Коринфа прибыло войско во главе с Тимолеоном, который разбил Магона, захватил Энтеллу, и подошёл к Лилибею, а затем разбил у реки Кримиссе Гасдрубала и Гамилькара, погибло 10 тысяч карфагенских солдат. Тем временем обиженный Ганнон во главе 20 тысяч рабов, которых вооружил, устроил мятеж, но не удачно. Он был убит почти со всей семьёй. Выжил лишь Гисгон, показавший военный талант; он и продолжил династию Ганнонидов.
16) Магон — полководец, приемник Ганнон Великого, когда тот не сумел помешать высадке в помощь сиракузянам Тимолеона и был отозван в Карфаген. Магон принял участие в сиракузских делах, противодействуя Коринфу, приславшему Тимолеона. Долго сражались карфагеняне под стенами города, но без успеха; наконец Магон решил удалиться с о-ва и покончить с собой. Тимолеон в 343 нанёс страшное поражение карфагенскому войску при Кримизе.
17) Гисгон — полководец, сын Ганнона Великого. Ввиду упехов Тимолеона, Гисгон был назначен командующим с неограниченными полномочиями. Он вступил в союз с Гике-том, тираном Катаны Мамерком, разбил отдельные отряды Тимолеона, и в 339 заключил с последним мир, по которому Карфаген сохранил свои владения к западу от р. Галик.
18) Гамилькар — полководец, сын Гисгона. Когда власть в Сиракузах захватил Агафокл началась новая война, и Гамилькар наголову разбил войска Агафокла, заключил союз греками, недовольными Агафоклом и двинулся на Сиракузы, под стенами которой в 309 г. до н.э. он проиграл битву, попал в плен и погиб.
19) Гамилькар — карфагенский полководец (не сын Гисгона). Когда Агафокл (310 г. до н.э.) стал тираном Сиракуз, началась война между ним и Карфагеном. Гамилькар, посланный в Сицилию для улажения новых греческих неурядиц, был настолько недальновиден, что содействовал водворению в Сиракузах энергичного тирана Агафокла (317), державшегося политики Дионисия Старшего и уже с 315 начавшего вооружаться и нарушать мир. Против Сиракуз образовалась коалиция, но Гамилькар опять сделал ошибку, санкционировав новым перемирием гегемонию Сиракуз над восточной частью о-ва. Вследствие усилий демократической партии Гамилькар был суд тайно осуждён обвинённый в стремлении захватить власть по примеру Агафокла; на его место послан сын его Гисгон.
20) Гисгон бен Гамилькар — карфагенский полководец, сын предыдущего. В 310 г. до н.э. он осадил Сиракузы. Агафокл с 12 тысяч. солдат проскользнул между неприятельскими кораблями и высадился в Африке. Сжёгши корабли, он разбил карфагенское войско и расположился вблизи столицы, которая в ужасе стала умилостивлять богов человеческими гекатомбами. В следующие 2 года дела карфагенян шли очень плохо: в Сицилии Гамилькар бен-Гисгон бен-Ганнон Великий, под Сиракузами, был взят в плен и убит; в Африке Агафокл усиливался, а в самом городе была смута, затеянная стремившимся к тирании Бомилькаром и окончившаяся его казнью. В начале 306 пали Утика и Гиппон, покорены новые области на юго-востоке Архагафом, сыном Агафокла, удалившегося на время в Сицилию. Пользуясь его отсутствием, карфагеняне перешли в наступление, разбили его войско, вернули все его завоевания, победили и его самого после его возвращения. Принужденный бежать от возмутившихся солдат он поторопился заключить мир признав старые границы Карфагена и получив 150 талантов.
21) Бомилькар (Бодмилькарт) — карфагенский полководец; действовал против Агафокла; в 308 пытался захватить в Карфагене власть, убив знатнейших граждан, но потерпел поражение и был распят.
22) Ганнон — полководец, действовал против Агафокла вместе с вышеописанным Бомилькаром, но был разбит и погиб.
23) Карталон — командир отряда и правитель территории в Африке во II в. до н.э.
24) Магон — карфагенский полководец. В 279 г. до н.э. между Римом и Карфагеном был заключён союз против Пирра. На помощь Риму была отправлена флотилия в составе 120 кораблей во главе с Магоном в Сицилийский пролив из Остии (откуда того вежливо попросили римский сенат). Союзники неудачно попытались взять Регий. Оттуда карфагенский флот отплыл к Сиракузам и блокировал этот город с моря, в то время как финикийская армия приступила к осаде с суши. Магон, якобы желая содействовать установлению мира между Римом и Пирром, а на самом деле пытаясь выяснить планы последнего (карфагенян беспокоили слухи о том, что царь хочет вторгнуться в Сицилию) отправился к эпирскому царю, который разуверившись в возможности победить Рим, весной 276 действительно отплыл с главными силами из брошенного им на расправу римлянам Тарента в Сиракузы, чему не помешал карфагенский флот. Пирр захватил почти весь о-в, кроме Лилибея. Карфаген в нарушение союза с Римом, пытался заключить сепаратный мир с Пирром, предлагая ему всю Сицилию кроме Лилибея, и даже помощь деньгами и флотом для его переправки в Италию, – но Пирр отказался от этого предложения, и приступил к созданию собственного флота (лето 276). Победить ему помешали высокомерие и жесткость с жителями Сицилии. Карфагенская армия вновь появилась на о-ве, хотя и была разбита Пирром. Последний вместо того, что бы идти на Лилибей, отправился в Тарент (276). На его пути встал карфагенский флот, в битве с которым Пирр лишился значительного числа кораблей, – в результате этой неудачи Сицилия отказала Пирру в помощи и отложилась от него. В Италии Пирру также не повезло – он не сумел взять Регий и проиграл римлянам битву при Беневенте (276/75), из Италии он бежал в Грецию, где и погиб (272).
26) Ганнон — адмирал. Оказывая братскую помощь греческому народу, его флот занял мессанскую гавань, а войско – городскую цитадель Мессаны (весна 264), опередив римское войско во главе с военным трибуном Гаем Клавдием. Ганнон преградил наглому арийцу путь, и даже захватил несколько римских кораблей. Однако руки Ганнона были связаны приказом не подавать римлянам повода к войне, и поэтому он возвратил захваченные корабли. Хитроумный Клавдий заманил пунийского адмирала на гражданское собрание города, где и арестовал его. Подвергнутый нечеловеческим пыткам Ганнон приказал своему гарнизону отступить, что тот и сделал. За это карфагеняне распяли Ганнона на кресте, а Риму объявили войну. Так началась I Пуническая война.
27) Ганнон бен Ганнибал — командующий карфагенской армией и флотом во время I Пунической войны; после вышеописанного конфуза Ганнона, он собрал армию в Лилибее, прибыл в Солунт, оставил там войска, направился в Акрагант. Жители города, ранее подчинившегося Карфагену, были дружелюбно настроены. Ганнон склонил их к более тесному союзу и укрепил цитадель. После этого он вернулся в Солунт. Прибыло посольство от Гиерона. Карфагеняне заключили с ним союз и совместно осадили Мессану; Ганнон запер вход в пролив. Но и армия Гиерона и армия Ганнона были разбиты консулом Аппием Клавдием Каудексом (264).
В 263 обе союзные армии разбил консул Марк Валерий Максим («Мессанский»), вынудив Гиерона заключить с Римом мир и союз против Карфагена, что в корне изменило в пользу римлян положение не только в Сицилии, но и на море. Ганнон командовал карфагенской армии и во время осады римлянами Акраганта. В 262 консулы Л. Постумия Мегелла и Кв. Мамилия Витула имея 4 легиона (?) приостановили действия по всей Сицилии и осадили в Акраганте армию Ганнибала бен Гисгона (см.). Римляне расположились в 8 стадиях от города. Было время урожая (июнь). Римские воины в беспорядке направились собирать хлеб. Карфагеняне внезапной атакой разбили фуражиров, потом одни атаковали сторожевые посты, другие – лагерь, но были отражены с большими потерями. Римляне стали 2 лагерями. Один располагался к западу от города у святилища Асклепия, другой – с восточной или южной стороны. Лагеря соединили 2 рвами, между которыми через определённые промежутки построили сторожевые укрепления. 5 месяцев римляне блокировали город, отражая мелкие карфагенские вылазки. В Акраганте оказалось заперто не менее 50 тысяч солдат и гражданского населения. Начала ощущаться нехватка продовольствия. Акрагант находился в стороне от моря, как и большинство греческих городов. Это исключало возможность снабжения флотом. В Лилибее высадилась армия Ганнона. Диодор со ссылкой на Филина пишет, что Ганнон имел 50 тыс. пехоты, 6 тыс. конницы и 60 слонов. Орозий даёт пунийцам 30 тыс. пехоты и 1500 конницы, а Полибий – 50 слонов. Последовательность дальнейших событий различается у Полибия и Зонары. По Полибию, войска Ганнона передвинулись в Гераклею и с помощью измены овладели Эрбессом, в котором находились римские склады продовольствия. Затем Ганнон подошёл к Акраганту, разбил римскую конницу и расположился лагерем на холме Тора, в 10 стадиях от противника. 2 месяца прошло в мелких стычках. Положение римлян оказалось тяжёлым из-за голода и болезней. Из Гераклеи Ганнон сразу прибыл к Акраганту. В мелких стычках карфагеняне пытались безрезультатно вызвать врага на бой. Затем у римлян возникли проблемы с продовольствием, т.е. падение Эрбесса следует отнести к этому времени. Римляне стали стремиться к битве, но теперь карфагеняне тянули время. Поставки из Сиракуз позволили римлянам продолжить осаду, а голод в Акраганте принудил Ганнона к активным действиям по деблокаде города. По Полибию, римляне и войска Ганнона сошлись между лагерями. Карфагенская пехота образовывала 2 линии, между которыми располагались слоны. После долгой битвы первая линия карфагенян бежала и увлекла за собой остальных. Армия Ганнона была большей частью истреблена и потеряла почти всех слонов. По Орозию, погибло 11 слонов. Диодор утверждает, что Ганнон дал 2 битвы, а его армия потеряла убитыми 3 тыс. пехотинцев и 200 всадников, пленными 4 тыс. человек, погибло 8 и ранено 33 слона. Т.о., в этой версии армия Ганнона понесла тяжёлые потери, но не была уничтожена. Под 1-й битвой могло подразумеваться конное сражение Полибия. По Зонаре, сначала карфагеняне пытались навязать противнику полевое сражение, а римляне его избегали. Потом у римлян возникли проблемы с продовольствием. Римляне вызывали врага на бой, а Ганнон избегал его, надеясь, что сумеет снять осаду без этого. Мольбы из голодающего города принудили его к активным действиям. Ганнон и Ганнибал договорились ударить одновременно, но консул узнал об этом и расположил часть воинов в засаде. Ганнон атаковал римские укрепления, но в результате удара из засады и из-за палисада потерпел поражение. Атака Ганнибала также оказалась неудачной. Фронтин: "Консул Постумий, когда его лагерь в Сицилии находился в 3 милях от пунического и карфагенские командиры ежедневно выстраивались к бою под самой оградой лагеря, постоянно оборонялся малыми силами, вступая в легкие стычки перед валом. Когда пунийцы, привыкнув к его способу действий, перестали уже с ним считаться, он, подготовив всех остальных на отдыхе внутри лагеря, попрежнему с небольшим отрядом сдерживал напор противника и задержал его дольше обычного; когда же к 6 часам уставшие и изнывавшие к тому же от голода стали возвращаться к себе, он со своими свежими силами обратил в бегство неприятеля, измотанного вышеуказанными трудностями". Остатки армии Ганнона укрылись в Гераклее, а Ганнибала ночью засыпав ров, смогли уйти из Акраганта. Римляне ограничились стычкой с его арьергардом, без боя ворвались в город и разграбили его. Римляне продали свыше 25 тыс. человек жителей города в рабство. Диодор пишет, что со стороны римлян в осаде, копании рвов и сооружение палисадов участвовало 100 тыс. человек. Из них погибло 30 тыс. пехоты и 540 всадников. В 261 карфагеняне оштрафовали Ганнона и заменили его Гамилькаром Паропосским, см.
В 256 Ганнон и Гамилькар Паропосский возглавляют карфагенский флот в битве при Экноме. Римляне решили перенести войну в Африку, для чего была собрана громадная армия, во главе которой были поставлены 2 консула: Луций Манлий Вульзон и Аттилий Регул. Флот состоял не менее чем из 330 военных судов, в основном пентер, лишь флагманские корабли обоих консулов были гексерами; кроме того, было множество транспортных судов. У устья р. Гимеры, недалеко от Экномоса, они нашли 40-катысячную армию, готовую к походу, и посадили её на суда, гл. обр., военные, т.ч. на каждую пентеру, кроме 300 человек гребцов, приходилось ещё 120 легионеров; т.о., экипаж флота, не считая транспортных судов, насчитывал 140000 человек. Карфагенский флот весной отправился в Лилибей. Карфагеняне были уже осведомлены о приготовлениях римлян; флот их состоял из 350 кораблей со 150000 человек экипажа (? при обычной численности экипажа в 375 человек, получается только 131000). Они узнали о выходе римского флота, пошли ему навстречу и встретились с ним у Экномоса. Если не считать Саламинской битвы, на этот раз были собраны самые крупные боевые силы, которые когда-либо участвовали в морском сражении, а именно: 680 кораблей и 290000 человек (или, по другим данным, 650 кораблей и 270000 человек). Римский флот был разделён на 4 эскадры по числу легионов. Двигался он 3-я линиями. Впереди шли первый и второй флоты, возглавляемые 2-я консульскими гексерами, во 2-й линии находился 3-й флот, буксировавший парусные грузовые суда. 4-й флот образовывал 3-ю линию. Перед сражением 1-я, 2-я и 3-я эскадры развернулись в одну линию, а 4-я стала у берега, прикрывая грузовые корабли. Гамилькар с кораблями центра первоначально отступил, увлекая за собой 2 консульских флота, затем развернулся и вступил в битву. Левый фланг карфагенян сковал силы 3-й римской эскадры, а правый фланг, возглавляемый Ганноном, обошёл консульские корабли и атаковал 4-ю эскадру. Карфагеняне прижали половину военного флота и грузовые корабли к берегу, но упорное сопротивление римлян продолжалось. Консулы победили противостоящие им силы и один за другим поспешили назад. Им удалось окружить часть карфагенской эскадры у берега и захватить много кораблей. Остальные бежали. Римляне потеряли 24 корабля, которые все потонули, и ни один не достался неприятелю; потери людьми составили около 10000 человек. Карфагеняне потеряли около 100 кораблей (64 были захвачены вместе с экипажем, более 30 потоплено) и до 40 000 человек.
28) Боодос — адмирал времён I Пунической войны. Когда Гней Корнелий Сципион оказался у Липары (см. ниже) в лавушке, Ганнибал бен Гисгон (см. ниже) именно Боодосу поручил захватить римские корабли, что сенатор Боодес с 20-ю кораблями и сделал: придя ночью, он запер в гавани флот Гнея. На рассвете римская команда бежала на сушу, и оробевший Гней сдался.
29) Ганнибал бен Гисгон — адмирал времён I Пунической войны. Ганнибал двинулся на помощь сиракузянам (263), прибыл в Ксифоний (на мысе у Мегары), но отступил, узнав о римско-сиракузском мире. Вследствие предательства Гиерона, Ганнибал бен Гисгон увёл главные пунийские силы в Акрагант. Этот город Ганнибал в течении 7 месяцев защищал от римлян (262). Римляне не могли взять этот город штурмом, но блокада была тяжела для 50 тысяч осаждённых. Ганнибал посылал в Карфаген за помощью, и тот прислал флот с войсками и слонами и послали их на Сицилию к Ганнону бен Ганнибалу (см. выше). Чтобы им помочь осаждённым, Ганнон высадился подле Гераклеи, отрезав т.о. подвоз припасов для осаждающих и хитростью захватил город гербесян. Т.к. терпели сильную нужду обе стороны, было решено вступить в бой. Римляне победили, но Ганнибалу удалось увести войско к своим кораблям и спастись. Акрагант попал в руки римлян, а вместе с ним и весь о-в, кроме нескольких приморских крепостей, в которых окопался Гамилькар Паропосский, см., сменивший Ганнона.
В 261 были часты морские набеги карфагенян на Италию, во время одного из них Ганнибал был отражён прибрежной охраной.
Ганнибал стоял с флотом в Панормусе и распустил ложный слух, будто жители Липары ждут только прибытия Гнея Корнелия Сципиона, чтобы стать на сторону Рима; слух этот заманил Сципиона к Липаре, где на следующее утро на него напала превосходившая его силами карфагенская эскадра и захватила его со всем отрядом в плен; за что Сципион получил прозвище «ослица» (asina). Но после этого Ганнибал бен Гисгон с 50 кораблями двинулся навстречу главным силам римского флота, которые шли вдоль итальянского берега, но при этом не принял никаких мер предосторожности; вследствие этого, а также и несчастной случайности, карфагенская эскадра, стоявшая, по-видимому, на якоре и не готовая к бою, была захвачена врасплох подходившим в боевом порядке римским флотом и потеряла несколько кораблей. Главные силы римского флота благополучно пришли в Мессану. Здесь Гай Дуилий, передав командование войсками трибунам, принял главное начальство над флотом и двинулся со 130 кораблями вдоль северного берега о-ва, на запад, к Панорму, навстречу Ганнибалу бен Гисгону. Ганнибал вывел ночью флот из Акраганта и шёл навстречу Гаю Дуилию; столкновение произошло у мыса Миле (Милаццо); карфагенский флот насчитывал 120–130 судов и состоял почти исключительно из пентер, а флагманский корабль был гептерой (септиремой), которую карфагеняне захватили у Пирра. Командовал карфагенским флотом этот же Ганнибал бен Гисгон, беззаботность которого незадолго перед тем привела к потере значительного числа кораблей; урок этот, однако, не сделал его умнее; карфагеняне, в течение целых столетий почти безраздельно господствовавшие на море и давно уже не встречавшие равного себе противника, считали себя в полной безопасности; это привело их к чрезмерной самоуверенности и к пренебрежению даже самыми простыми тактическими правилами: они полагали, что одно их приближение должно устрашить и обратить в бегство неприятеля. Ганнибал бен Гисгон опять не выслал вперёд разведчиков; флот его шёл в беспорядке; когда показались римляне, он, имея около 30 кораблей, находился далеко впереди главных сил, и вместо того, чтобы дать последним подойти или хотя бы выстроить в боевой порядок суда, которые были с ним, он с безрассудной смелостью бросился на неприятеля. Карфагеняне заметили на приближавшихся к ним в сомкнутом строю (в каком именно – неизвестно) римских кораблях неуклюжих «воронов». Они, хотя и были удивлены, не приняли никаких мер против них, а ограничились одними насмешками. Однако когда корабли столкнулись нос к носу, римляне тотчас же пустили их в ход. С какой бы стороны карфагеняне ни атаковали – штевень против штевня или проходя вплотную вдоль борта противника с целью обломать ему вёсла – тяжёлые абордажные мостки падали на их палубу и пробивали её острым крюком; по этим мосткам на их корабли, удерживаемые «вороном» тотчас же устремлялись многочисленные легионеры, защищённые от метательных снарядов стенками, щитами и шлемами. Карфагеняне в рукопашном бою далеко уступали римлянам, которые, кроме того, значительно превосходили их численностью; они были не в состоянии долго сопротивляться, и вскоре все 30 кораблей, с которыми Ганнибал бен Гисгон произвёл первую атаку, были захвачены, в т.ч. и флагманский корабль. Адмиралу едва удалось на шлюпке бежать к своим главным силам. Однако он всё-таки не хотел признать сражения проигранным. Т.к. атака с носа оказалась неудачной, он приказал своим кораблям, превосходившим неприятеля в быстроте и поворотливости, окружить римлян, чтобы атаковать их с бортов или с кормы; римляне, однако, оказались настолько искусными, что сумели парировать этот приём, и атакующий везде встречал угрожающего «ворона», который мог поворачиваться в обе стороны приблизительно на 300 градусов. Понеся значительные потери, Ганнибал, не имея больше никакой надежды на успех, прекратил бой и начал отступать, чему Дуилий со своими тихоходными кораблями не мог помешать. Карфагеняне потеряли не менее 50 кораблей, 3000 убитых и 7000 пленных; потери римлян были ничтожны. Т.о., Дуилий в первом же сражении одержал полную блестящую победу. Победа Рима при Милах (260) развеяла миф непобедимости карфагенян на море, что сделало римлян более смелыми на морском театре. Ганнибал с уцелевшими кораблями отплыл в Карфаген и спас жизнь при помощи хитрости: «Должен ли я был атаковать?» – «Да». – «Соответственно этому и получились результаты». С поста Ганнибала всё же сместили.
В 258 Ганнибала вновь назначают адмиралом и доверяют охрану Сардинии вследствии гибели Ганнона, см. Увеличив число своих судов и взяв с собою несколько славных начальников кораблей, он переправился в Сардинию, но там был заперт римлянами во главе с Люцием Корнелием Сципионом в одной сардинской гавани, проиграл морское сражение, потерял большое количество кораблей, и был распят собственными воинами.
30) Ганнибал бен Ганнибал — карфагенский полководец, сын адмирала Ганнибала бен Гисгона. Во время осады Лилибея римлянами, некоторые из вождей наёмников составили заговор для передачи города римлянам. Однако ахеец Алексон донёс о заговоре карфагенскому главнокомандующему (Гимилькону, см. ниже), который убедил союзников воздержаться от измены, а затем отправил их с Ганнибалом, который (или его отец?) участвовал с ними ранее в походах и был им хорошо известен.
31) Гамилькар Паропосский — карфагенский адмирал и полководец. Сменил после падения Акраганта в 261 на посту командующего Ганнона бен Ганнибала. Уже в том же 261 начались волнения галльских наёмников карфагенян из-за невыплаты жалованья. 4 тысячи человек собралось перебежать к римлянам. Гамилькар послал их для атаки на один город и предупредил об этом через перебежчика Отацилия. Римляне перебили галлов, но понесли большие потери. Возможно, это произошло у Энтеллы на юго-западе Сицилии. После падения Акраганта много городов во внутренней части острова перешло на сторону римлян, но ещё большее число приморских городов отложилось от них из страха перед карфагенским флотом и вследствии ухода консулов. Гамилькар сначала совершил успешный набег на Италию, а затем захватил несколько городов в Сицилии. Среди этих городов, вероятно, оказалась Камарина, т.к. её взятие карфагенянами в 259 Диодор называет вторым. Римляне между назначением Гамилькара и битвой при Терме в 260 осаждают Миттистрат, но, не смотря на осадные машины, взять город они не смогли и отступили после 7 месяцев осады (261 или 260).
В 260, накануне битвы при Милах, когда большая часть римской пехоты сосредоточилась в Эгесте (Сегесте), Гамилькар осадил этот город. На помощь направился римский трибун Г. Калколий, но потерпел поражение и погиб. После битвы при Милах, Гамилькар, находясь у Панорма, узнал, что в римском лагере после морского сражения возникли распри между союзниками и римлянами из-за того, кому принадлежит победа. Получив известие, что союзники распологаются отдельным лагерем между Паропом и Фермами, Гамилькар внезапно со всем войском напал на них в то время, когда они разбевали лагерь и перебил ок. 4 тыс. человек. Поэтому этого Гамилькара и прозвали «Паропосским».
В 259 карфагеняне взяли Мазару на западе Сицилии, вторглись в восточную часть о-ва, с помощью измены овладели Камариной и Энной. Дальнейшее продвижение Гамилькара остановил Флор. Последний осаждал и Миттистрат. В том же году Гамилькар обнёс стеной Дрепан, переселил в него жителей Эрикса, сам город срыл за исключением храма (по другой версии эрикцев выселил Гамилькар Барка ок. 244–43).
В 258 консулы А. Атилий Калатин и Г.Сульпиций Патеркул двинулись к Панорму, в котором зимовали карфагеняне. Последние не приняли сражения. Римляне с ходу штурмом взяли Гиппаны, в 3-й раз осадили Миттистрат, захватили и разрушили его, жителей продали в рабство. Консул А. Атилий Калатин двинулся на Камарину и попал в карфагенскую засаду. 300 воинов отвлекли противника и позволили армии уйти. Отряд погиб, его командир трибун М. Кальпурний Фламм был ранен. Римляне взяли Камарину, Энну, Камик, Эрбесс и Ситтан. Атилий переправился на Липарские о-ва, надеясь захватить город Липары. Гамилькар его опередил и занял город. Римляне его осадили, карфагеняне совершили удачную вылазку.
В 257 римляне вновь совершили набег на Липарские о-ва (Зонара). Консул Гай Атилий у холма Тиндаридского мыса из засады напал на карфагенский флот Гамилькара. Атилий, стоя на якоре у Тиндарида, и увидев мимо проходящий в безпорядке карфагенский флот, приказал собственным командам следовать за передними кораблями, а сам с 10 судами пошёл вперёд. Гамилькар заметил, что часть неприятелей уже в море, часть – только садится на корабли, и что передние далеко ушли верёд. Карфагеняне ударили по римлянам и окружили их кольцом, причём потопили все корабли и едва не захватили консульский корабль; тем временем, подоспел остальной римский флот, потопил 8 и захватил 10 финикийских кораблей. Ничья.
В 256 происходит сражение при Экноме – крупнейшая морская битва I Пунической войны. Командуют в ней Гамилькар Паропосский и Ганнон бен Ганнибал, – в статье о последнем и описан этот бой.
После поражения при Экноме и высадке римлян в Африке, Гамилькар Паропосский прибыл на новый театр военных действий из Гераклеи с 500 конницы и 5 тыс. пехоты, и был назначен в числе лидеров обороны. Здесь Гамилькар был взят в плен римлянами, 256.
Его сын Ганнибал – также полководец, см. ниже.
32) Ганнибал бен Гамилькар — адмирал времён I Пунической войны, сын Гамилькара Паропосского, триерах (начальник флота), первый друг адмирала Адгербала, см. Когда римляне осадили Лилибей, карфагенские 50 кораблей, посадили на них 10 тыс. солдат, погрузили большие запасы продовольствия и вручили начальство над ними опытному морскому военачальнику Ганнибалу, которому приказали как можно скорее выходить в море на помощь осажденному городу. Ганнибал пошёл к Эгатским о-вам и стал ожидать благоприятного ветра, не будучи замечен римлянами, которые пренебрегали разведкой на море; затем он направился полным ходом в Лилибей, прорвал застигнутый врасплох блокадный флот, который не решился преследовать его из опасения перед мелями, находившимися в проходе и поблизости от него, и без боя, совершенно спокойно, вошёл в гавань; это был 1-й пример прорыва морской блокады, и пример этот служит доказательством отваги и искусства карфагенского военачальника. С вновь прибывшими подкреплениями и с прежним гарнизоном, всего 20000 человек, комендант крепости Гамилькар сделал на другое утро вылазку для уничтожения осадных сооружений; однако римляне ожидали этого и отразили карфагенян, хотя и с большими потерями. Ганнибал, выгрузив все доставленные припасы, в одну из следующих ночей воспользовался береговым бризом и вышел из гавани; и снова без боя прошёл через блокирующий флот и направился в Дрепанум, отстоявший оттуда на расстоянии 14 морских миль к Атарбасу. Судя по всему, этот же триерарх Ганнибал с 30 кораблями совершил успешный рейд на Панорм и захватил там римские запасы хлеба и доставил их в Дрепан (249).
После I Пунической войны Ганнибал был назначенный в помощь Гамилькару Барке вместо Ганнона в деле подавления восстания ливийцев и наёмников. Отряды Гамилькара, Ганнибала и Нараваса принули ливийские города один за другим складывать оружие и прекращать сопротивление, а затем осадили в Тунете Матоса. С одной стороны расположился лагерем Ганнибал, а с противоположной – Гамилькар. Последний приказал распять Спендия и его товарищей на крестах. Однако смелой вылазкой Матос разгромил стоянку Ганнибала, самого Ганнибала взял в плен и после изощрённых мучений распял на том самом кресте, на котором погиб Спендий.
33) Ганнон — карфагенский адмирал, сменивший на посту адмирала Ганнибала бен Гисгона, см. С ним воевал консул Луций Корнелий; который в 259 предпринял поход на Корсику, взял штурмом Алерию, разрушил её и завоевал весь о-в. Ганнон потерпел поражение, потерял войско и погиб в возникшей давке.
34) Ганнон — карфагенский полководец, с которым на Сардинии и Корсике воевал консул Луций Корнелий. После захвата Корсики, Луций Корнелий переправился на Сардинию, отогнали карфагенский флот – победил Ганнибала бен Гисгона, см., двинулся к Ольвии (северо-запад о-ва). Командующим был назначен этот Ганнон. По Флору, Сципион взял и разрушил город Ольвию, но, по Зонаре, римляне свернули операции и не решились дать битву карфагенскому флоту из-за недостатка пехоты. Нападение на Сардинию в 258 окончилось также неудачей; в 257 оно было повторено, и опять не дало результата. Может быть этот Ганнон – одно лицо с Ганноном бен Ганнибалом; и, возможно этот Ганнон пришёл на выручку Бостару во время мятежа наёмников?
35) Бостар — полководец времён I Пунической войны. Ему и Гасдрубалу бен Ганнону, см. ниже, доверили очистить Африку от римлян; позднее к ним присоединился Гамилькар Паропосский из Сицилии. Однако они были разбиты, т.к. выбрали неудачную местность, неудобную для построения войска, и не дающую возможность использовать слонов и кавалерию. Тогда карфагеняне и пригласили Ксантиппа, разбившего Регула.
36) Ксантипп — полководец, разбил экспедиционный корпус Регула. По поражению морского флота пунийцев при Экноме см. выше, римляне высадились в Африке и заняли Клупею. Римляне принялись грабить страну, – од-них только рабов они отправили в рим ок. 20 тыс.; Марк Регул имея 40 кораблей, 15 тыс. пехоты и 500 всадников разбил карфагенское войско в лесистой местности, где пунийцы не могли употребить свои главные силы – слонов и конницу. Города стали сдаваться врагу массами. Карфаген просил мира, но консул хотел слишком много – Сицилию, Сардинию, отказаться от военного флота. Карфагеняне вызвали из Сицилии Гамилькара, и стали соберать наёмную армию, приглашая в неё нумедийских наездников и греков, в т.ч. и Ксантиппа. Весной 255 собравшиеся силами карфагеняне вызвали Регула на бой при Тунете. Численность пехоты у противников была примерно одинаковой, но 4 тыс. всадников и 100 слонов давали карфагенянам уверенное преимущество. Ксантипп начал с того, что бросил свою конницу на неприятельскую, стоявшую по бокам обоих флангов боевой линии, – римские эскадроны были в одно мгновение рассеяны, после чего конница Ксантиппа обошла и окружила римскую пехоту. Римские легионы пошли в атаку на неприятельскую линию, и хотя перекрывающие эту линию слоны удержали напор правого фланга и центра римлян, но их левый фланг, минуя слонов, атаковал наёмную пехоту на правом фланге неприятеля и совершенно её опрокинул, – но именно вследствии этого успеха ряды римлян пришли в расстройство. На главные массы римской пехоты напали спереди слоны, с обо-их флангов и с тыла конница, хотя римляне и выстроились в каре, в конце концов они были разорваны на части и искрошены. Победоносный левый фланг римлян натолкнулся на свежие силы карфагенского центра, где ливийская пехота готовила такую же участь, как какая постигла остальную римскую армию. Т.к. сражение происходило на ровном месте, а пунийская кавалерия была многочисленней и искусней, то римляне были частью изрублены, частью (в т.ч. Регул) взяты в плен (этих пленных, в т.ч. самого Регула, которого жестоко пытали и убили за то, что он советовал Риму продолжать войну), только 2 тысячам римлянам из числа лёгкой пехоты и конницы удалось добраться до Клупеи.
В Клупею прибыл римский флот в 350 парусных судов; по пути он разбил пунийцев у Гермейского мыса, которые потеряли 114 кораблей. Далее римляне ведут себя странно – сами покидают удобную клупейскую базу (тем самым отдают на расправу союзников ливийцев, что конечно плохой сигнал и для сицилийцев), а в пути теряют почти 3/4 кораблей в буре. Очевидно, на самом деле римляне были разбиты на море, почему и вынуждены были эвакуировать из Африки армию. Более того, карфагеняне прибыли с новой армией на Сицилию во главе с Гасдрубалом бен Ганноном (см. ниже), что подтверждает разгром римского флота.
37) Гасдрубал бен Ганнон — полководец времён I Пунической войны. Высадился в Лилибее с 30 тысячной армией, имевшей 140 слонов (не имевших в условия Сицилии особой ценности) в 251. Цецилий расположился в Панорме. Фурий со своей армией вернулся в Рим. Гасдрубал, которого обвиняли в пассивности, воспользовался этим и активизировал действия. Он прошёл по пересеченной местности у Селинунта и повернул на север, к Па-норму. Было время жатвы. Пассивность консула приободрила карфагенян. Они опустошили земли до самого Панорма и перешли реку, протекающую под городом. Метелл узнал, что в Панорм проникло много пунийских шпионов. С помощью хитрости он сумел их разоблачить. Эта история может указывать на то, Гасдрубал надеялся взять Панорм с помощью пятой колонны. Римляне ответили на это созданием в 254 г. 300 судов, с помощью которых захватили города Панорм, Сол, Кефаледий, Термы и Тиндарис. Консул Цецелий Метел возле Панорма разбил летом 251 армию слонов в битве при Панорме, он спровоцировал противника на сражение. Первоначально консул сделал вид, что не уверен в себе. Он удерживал войска в Панорме и провёл впереди своей стоянки ров огромных размеров. Легковооруженные римляне тревожили противника до тех пор, пока Гасдрубал не выстроил все войско. После этого римляне отступили к стене и рву. Кроме того, Цецилий нарочно поставил на стенах мало защитников, чтобы внушить врагам уверенность. Карфагеняне приблизились к городу, одновременно к берегу приблизился и их флот. Римляне обстреливали слонов, а при их атаке укрылись за рвом. Здесь слоны подверглись мощному обстрелу со стены и из-за рва. Цецилий стоял за воротами против левого фланга карфагенян и постоянно посылал подкрепления своим войскам за городом. Кузнецы регулярно выносили новое метательное оружие и клали его снаружи у основания стены. Слоны обратились в бегство и расстроили ряды карфагенской армии. Свежие силы римлян вышли из города, ударили во фланг и добились полной победы. Атака была предпринята из всех ворот города, карфагеняне были окружены, многие пытались добраться вплавь до кораблей и утонули. По Диодору, в сражении участвовала только часть карфагенской армии. Галльские наёмники напились вина и оставались в лагере. Во время вылазки римляне застали их врасплох и перебили. Римляне предложили свободу тем пленным, которые поймают разбежавшихся слонов. Это согласились сделать нумидийские пленные. За слонами гонялась и римская конница. Карфагеняне потеряли 20 тыс. человек. По Полибию, из 130 слонов римляне захватили на поле битвы 10, остальные разбежались, но после сражения были захвачены. По Евтропию и Орозию, в битве погибло 26 слонов, 104 разбежались и были захвачены. По Периохам и Зонаре, в общей сложности в руки римлян попало 120 слонов, по Диодору – 60, по Флору – около 100. Гасдрубал бежал в Лилибей и был заочно приговорён к смерти. В Риме состоялся пышный триумф Метелла по окончании консульства. В нём прошествовали слоны и 13 пленных военачальников.
38) Ганнибал Родосский — карфагенский капитан, человек благородного происхождения, опытный и искусный моряк. Карфагеняне опять в течение долгого времени не получали из Лилибеума никаких известий, которыми они очень интересовались; тогда Ганнибал Родосский предложил один, на своём собственном корабле прорвать блокаду и привезти известие из Лилибея. Он сперва пошёл на один из Эгатских о-вов, Эгузу (Фавиньяно), находившийся в 9-ти морских милях от Лилибеи, а затем воспользовался попутным морским бризом и один, благополучно, днём прошёл мимо блокадного флота. Вскоре его примером стали Пользоваться и другие финикийцы, что принесло громадное облегчение осаждённым в Лилибее. Однако самого Ганнибала Родосского римлянам, с помощью севшего на мель быстроходного финикийского корабля, удалось захватить. Блокада усилилась.
39) Гимилькон — полководец времён I Пунической войны, – когда римляне с помощью машин разрушили 6 башен Лилибея, ему удалось отразить нападение соорудив позади бреши 2-ю стену. Гимилькон занимался разведкой, пытаясь узнать, нельзя ли поджечь вражеские сооружения, ради чего выдержал частые дневные и ночные стычки с неприятелем. Попытка римлян войти в соглашение с гарнизоном также была предупреждена. Пунийцы ночью сожгли римские машины, вследствие чего римляне отказались от приготовлений к штурму.
40) Адгербал (Атарбас) — адмирал времён I Пунической войны. Осада Лилибея затянулась, и консул Публий Клавдий решил напасть на карфагенский флот, охранявший город. Судовые экипажи римлян принимали деятельное участие в осаде и понесли значительные потери; обстоятельство это было известно карфагенскому адмиралу Адгербалу, стоявшеему с флотом в Дрепануме. Для пополнения экипажей к Лилибеуму было прислано сухим путём 10 000 матросов, которых консул Публий Клавдий Пульхер, принявший главное командование в Сицилии, распределил по всем кораблям. Публий Клавдий рассчитывал воспользоваться моментом, пока Адгербал ещё не узнал, что римский блокадный флот снова пополнил свои экипажи и приобрёл (как он полагал) полную боеспособность, и уничтожить неприятельский флот внезапной атакой его в Дрепануме. С этой целью он вышел ночью со 123 кораблями (некоторые авторы называют гораздо большую цифру) из Лилибеума, рассчитывая пройти вдоль берега в кильватерной колонне и на рассвете войти в гавань Дрепанума, отстоявшую всего в 14 морских милях; однако отряд сильно запоздал. Кроме того, Клавдий сделал промах, поставив свой флагманский корабль в самом хвосте длинной колонны, т.ч. лишился возможности иметь общее наблюдение и фактически выпустил управление эскадрой из рук. Вследствие этого, хотя наступление римского флота действительно озадачило Адгербала, он, тем не менее, успел посадить людей на суда; он стал во главе своего флота, и, чтобы не быть атакованным в тесном месте, повёл его в кильватерной колонне из гавани, вдоль тянущихся к западу отмелей и островков, в открытое море; затем он повернул влево и пошёл к югу, вдоль берега, параллельно шедшей к северу римской кильватерной колонне, и прошёл мимо всей этой колонны до последнего её корабля. Тем временем корабль, возглавлявший колонну, не руководимый консулом и следуя полученному ранее приказанию, вместо того, чтобы атаковать карфагенян или идти за ними, стал входить через узкий проход в тянущуюся к востоку гавань. Клавдий заметил, наконец, что рассчитанный им удар не удался и что карфагенский флот, вместо того, чтобы оказаться запертым в гавани, грозит обойти и атаковать его в море, приказал повернуть кругом и выстроиться против неприятеля в боевом порядке; но тут, при попытке выйти из тесной гавани через узкий проход, в то время, как другие корабли продолжали ещё входить в неё, произошло большое замешательство, вызванное тем, что на веслах работало большое число новых неумелых людей. Корабли сталкивались друг с другом так, что некоторые из них ещё до начала сражения вышли из строя. Между тем, корабли ещё не вошедшие в гавань стали выстраиваться развернутым фронтом у самого берега, очень отлого спускавшегося в море, причём, корма их оказалась так близко к берегу, что при малейшем движении назад корабли должны были неминуемо сесть на мель; выходившие из гавани корабли, насколько было возможно пристраивались к этому фронту. Раньше, чем закончилось это построение, Адгербал повернул свои корабли одновременно на 8 румбов (90 градусов) влево и атаковал римлян. Сближение противников произошло, т.о., штевнями; если бы строй был в полном порядке и при нормальных обстоятельствах, римляне имели бы возможность отразить неприятеля посредством абордажных мостков, как это случилось ранее при такой же обстановке; но во-первых, правый фланг их находился в беспорядке, и некоторые корабли уже были повреждены, что повлияло на их способность маневрировать; во-вторых, способность маневрирования и всех остальных римских кораблей была неудовлетворительной вследствие того, что на веслах было много новых, совершенно неумелых людей; в-третьих, римские корабли были лишены возможности приходить друг другу на помощь, и каждый из них должен был сражаться на своём месте, т.к. при движении вперед они подвергались неприятельской атаке со всех сторон, а при движении назад рисковали сесть кормой на мель; для того же, чтобы сделать обход сзади, не хватало места; и, наконец, в-четвертых, не было надлежащего руководства, т.ч. с самого начала возникла растерянность. Карфагеняне, наоборот, имели позади себя свободное море, могли беспрепятственно передвигаться и, по мере надобности, могли сосредотачивать свои силы; они могли входить в промежутки между неприятельскими кораблями и атаковать один корабль 2 или 3 судами одновременно с разных сторон. Вследствие этого сражение вскоре приняло неблагоприятный для римлян оборот: несколько кораблей, которые выдвинулись вперёд для атаки, были потоплены, другие сели на мель или наткнулись на скалистые островки; больше всего пострадал правый фланг, против которого карфагеняне бросили основные силы. Хотя консул и спасся, т.к. прежде всех обратился в бегство, но финикийцами были взяты 93 кораб
Очень искусна была карфагенская армия во владении прыщёй. На её вооружении были щиты, метательные дротики, кинжалы и т.д. Полибий сравнивал искусство карфагенской конницы с циркачеством. Но, карфагенская пехота была слабее греческой или римской. В качестве подмоги пехоте вначале карфагеняне применяли боевые колесницы, затем слонов. В Испании изготовлялись знаменитые кривые сабли – фалькаты. Геродот так описал вооружение финикийцев: «Шлемы почти как у эллинов. Затем они носили льняные панцири, щиты без (металлических) ободьев и дротики» (VII, 89).
Колесницы Египта XVI–XV вв. до н.э. следовали ханаанским образцам, поскольку были введены там пришедшими с севера гиксосами. Семитическое название колесниц у египтян – маркабута (на иврите меркава) указывает на заимствование их египтянами у финикийцев.
Александр Македонский при осаде Газы был тяжело ранен в плечо стрелой из катапульты, пробившей насквозь щит и панцирь (Арриан, 2.27). Когда Сципион взял Новый Карфаген в Испании, то захватил там 75 баллист и 400 катапульт (Ливий, 26.47).
Боевая финикийская бирема (700 г. до н.э.) имела длину ок. 30 м., при ширине основного корпуса – ок. 5 м. К началу Пунических войн основным типом боевых карфагенских кораблей были квинкверемы, также широко использовались квадриремы и триремы. Скорее всего, были в составе карфагенского флота и биремы, и обычные однорядные корабли, галеры. Флагманом карфагенского флота был огромный трофейный "семирядник" (септера), отбитый у эпирского царя Пирра. В 1971 районе древнего Лилибея (Сицилия), где во время I Пунической войны шли интенсивные боевые действия, подводные археологические экспедиции обнаружили останки 2 пунийских кораблей. Их особенности: 1) наличие длинного скорпионообразного "хвоста"-акростоля; 2) штандарт с дисками и полумесяцем; 3) грубые обводы корпуса, имеющего при этом достаточно большой коэффициент полноты; 4) навешенные на фальшборт щиты; 5) простой бивнеобразный таран; 6) свинцовая обшивка подводной части корпуса.
Финикийцы постоянно совершенствовали свой флот, например, сконструировали бирему (по тактико-техническим данным наиболее эффективный военный корабль Античности). Она отличалась достаточно высокой боевой мощью и маневренностью; её крейсерская скорость под веслами – 5–6 узлов. Дальнейшее усовершенствование биремы привело к появлению трирем, квинквирем, гептер – настоящих "плавающих крепостей". Бирема "оставалась в строю" более 1500 лет. 1-е изображение финикийской биремы относится к 600 г. до н.э. Сто лет спустя её конструкцию позаимствовали греки, а затем и римляне. Карфагеняне изобрели пентеры – большие пятипалубные корабли. У карфагенян всегда были особые начальники для флота и для сухопутной армии, между тем, как у греков и Римлян в этом отношении никаких различий не делалось. Находка в 1971 у берегов Сицилии остатков карфагенского корабля середины III в. до н.э. позволила предположить, к.о. античные государства могли в сравнительно короткие сроки строить десятки и даже сотни судов (римляне в 260 г. до н.э. построили свои 100 квинкверем за 2 месяца): на его корпусе имеются многочисленные вырезанные или нанесенные краской пометки – буквы финикийского алфавита. Эти пометки служили руководством при сборке. Производство отдельных стандартных деталей корпуса, очевидно, было поставлено «на поток». Готовые секции оставалось только доставить на верфь и собрать; особой подгонки, при их стандартных размерах, они не требовали. Такой «конвеерный» метод избавлял от необходимости вручную подгонять каждую доску, сокращал число занятых одновременно стапелей. Примечательно, что среди поднятых с финикийского корабля вещей, помимо керамики, остатков такелажа и балластных камней, оказались сосуды с листьями гашиша – его, вероятно, давали гребцам перед боем. Рядом с остатками корабля были найдены обломки тарана, принадлежавшего, вероятно, другому судну.
Во время Пунической войны карфагенский адмирал Карфалон сжёг часть римского флота. Это возможно говорит о применении зажигательных смесей.
Ещё в 525 г. до н.э. царь Персии Камбиз сын Кира по Геродоту подчинил Египет использовав финикийский флот. Причём, Камбиз был вынужден отказаться от похода на Карфаген, из-за того, что финикийцы отказались участвовать. Персы направили на подавление ионийского восстания именно финикийские корабли, которые и разбили греческий флот у Лады. Ещё перед походом на греков Ксеркс устроил морские учения в которых победили сидонцы. Геродот называет адмиралов персидских флотилий – сидонца Тетрамнеста бен Аниса, тирийца Маттена бен Сирома (Хирама?) и арвадца Мербала бен Агбала. Мардоний перед сражением при Саламине спрашивает совета у царя Сидона. В 334 Александр начал поход против Персии. Дарий III отправил в Эгейское море и финикийские флотилии во главе с царём Сидона Абдастартом, царём Тира Азимилком, царём Арвада Герастартом и может библским царём Эниэлом; причём война на море и побережье шла с переменным успехом, и сам Александр признавал господство флота противника, который добивался намеченных целей. Когда же Александр задумал поход против арабов, живших около Персидского залива, а затем, обойдя Аравию и Африку, подчинить себе Запад, то приказал построить в Финикии корабли, которые в разобранном виде доставили в Тапсак и там спущены на Евфрат. Ср. описание Саламинской битвы у Эсхила в "Персах"; интересно, что первым там гибнет именно "финикиец".
Кстати, причиной Греко-персидских войн стало похищение финикийцами Ио, дочери царя Аргоса (главного города Эллады) Инаха. Ио влюбилась в хозяина корабля. Когда же забеременела, то от стыда перед родителями уехала с финикиянами.
Финикийцы побеждали египтян – 1-й раз завоевав Египет («гиксосы»), 2-й раз когда Аменхотеп II вернулся в Азию (видимо, в 1439–1437 гг. до н.э.), главное сражение между египтянами и хананеями разыгралось в местности "y-r'-s-t" (день-два пути от египетской границы; в Эдоме?). Аменхотеп II потерпел поражение. В последующий период своего царствования Аменхотеп II не совершал походов в Азию; нет и упоминаний о регулярной дани от азиатов. Столь знаменательная победа племён Ханаана и Сирии (Рутену) над египтянами, по-видимому, была воспета в Угаритской эпической "Поэме о Карату", в которой рассказывается об угрозе городу-государству Сидону, возникшей в результате вторжения в пустыню Негев трёхмиллионной армии Фарры. Было сделано предположение, что Фарра – это Террах, отец Авраама. На самом деле, Фарра (Парро) ханаанейской поэмы, – он же и др. евр. Паро – фараон. Этот термин: "Пер-ао" ("Фер-ао"), где "пер", егип.,- "дом", означает "Великий (высокий) дом", – один из титулов египетского царя. В поэме повествуется, что царь Карату, ведомый самим богом Илу, должен отправиться навстречу неприятелю и присоединиться к силам, противостоящим армии фараона: "Собери народ и поведи его. Пусть велико будет воинство... И пусть все идут в поход... Подобно саранче, заполни степь; подобно кузнечикам – край пустыни... Иди день и другой... когда день наступит 7-й, ты достигнешь Эдом многочисленный, Едом сильный (своими царствами), ты встретишь шапазитов (жителей города Шапаш, у которого собирались ополченцы)". И "люди Азии шли тысячами и мириадами, как поток". В эпосе упомянуты также и города Ашдод и Кадеш. В поэме также рассказано о разгроме армии фараона. В одном из текстов об азиатских походах (I либо III) Аменхотепа II, говорится о том, что битва произошла под городом Шапаш: "Его величество был в городе Шапаш в Эдоме (лично участвовал в сражении). Его величество дал (показал) здесь пример доблести... Он был (в бою) как гневноглазый лев". Особый интерес представляет упоминание в тексте "Поэмы о Карату" 2-х израильских колен Асир (Ашер) и Завулон.
Диодор Сицилийский описал финикийскую технику, говоря об осаде Тира Александром:
«У тирийцев были мастера морского дела и строители машин, которые придумали искусные средства обороны. Для защиты от стрел с катапульт они изготовили колеса с частыми спицами; их вращали с помощью какого-то механизма, и стрелы, попав в такое колесо, или ломались, или отлетали в сторону и причинить вред уже не могли. Камни, летевшие из камнеметов, ударялись о сооружения из мягкого, упругого материала, который ослаблял силу, сообщаемую машиной»; «Македонцы возвели башни, равные по высоте стенам, перекинули с них мостки и смело вошли на брустверы, но тирийские мастера придумали средство для обороны стен. Выковав большие трезубцы с крючьями на концах, они рукой метали их в солдат, стоявших на башнях. Когда трезубец вонзался в щит, то, ухватившись за веревки, которые были привязаны к трезубцу, тирийцы тащили вражеского воина. Приходилось или бросать щит и подставлять ничем не прикрытое тело под град летящих стрел, или же, не выпуская из чувства чести щита, падать с высокой башни я разбиваться. Другие набрасывали на воинов, бившихся на мостиках, рыбачьи сети и, опутав им таким образом руки, притягивали их и сбрасывали с мостков на землю»; «Изобретён был ещё хитрый способ сломить мужество македонцев и подвергнуть самых храбрых воинов мучениям, которых нельзя было и облегчить. Изготовлены были медные и железные щиты; в них насыпали песку и долго нагревали на сильном огне, так что песок накаливался. С помощью какого-то механизма они бросали этим песком в тех, кто сражался всех мужественнее, и подвергали свои жертвы жесточайшим страданиям. Песок проникал через панцирь в рубаху, жег тело, и помочь тут было нечем»; «Финикийцы одновременно бросали факелы, дротики и камни; мужество осаждавших ослабевало под градом стрел; серпы на подъемных кранах подрезали канаты таранов и делали их бесполезными; огнеметы швыряли огромными кусками раскаленного железа в противника, попадая без промаха, так каклюди стояли густой толпой; "воронами" и железными крючьями стаскивали стоявших на бойницах. Так как людей было много, то все машины сразу пускали в действие и штурмующие гибли в большом числе».
Квинт Курций Руф говоря о той же осаде Тира, пишет:
«Итак, решив вести войну, тирийцы расставляют на стенах и башнях метательные снаряды, раздают оружие молодым; ремесленников, которых в городе было множество, распределяют по оружейным мастерским. Все загудело от приготовления к войне: изготовлялись железные багры, называемые гарпагонами, чтобы набрасывать их на сооружения осаждающих, вороны и другие приспособления, придуманные для защиты городов»; «Так, для борьбы с кораблями, подплывавшими к стенам, они привязывали к крепким бревнам вороны и железные лапы с крюками, чтобы, вытолкнув бревно метательным орудием и быстро опустив канаты, набрасывать крюки на корабль. Крюки и серповидные багры, свисавшие с тех же брёвен, повреждали как бойцов, так и сами корабли. Кроме того, они накаляли на сильном огне медные щиты, наполняли их горячим песком и кипящими нечистотами и внезапно сбрасывали их со стен. Ничего другого так не боялись осаждающие, ибо горячий песок проникал под панцирь к телу, прожигал все, к чему прикасался, и его нельзя было никакими усилиями вытряхнуть: люди бросали оружие и, так как все средства защиты оказывались поврежденными, беззащитные были предоставлены любым ударам, а вороны и железные лапы, выбрасываемые орудиями, захватывали многих из них».
Флавий Арриан говоря о той же осаде Тира, пишет:
«Тирийцы поставили на выступах стен со стороны насыпи деревянные башни, чтобы с них отбивать врага. Куда бы ни подводили машины, они их всюду обстреливали и метали стрелы с огнём в самые корабли, так что македонцам стало страшно приближаться к стенам». Он же говорит о тирийских водолазах, перерезающих якорные канаты вражеских кораблей, т.ч. те не могли пристать к берегу. Пишет и о морском бое:
«Тирийцы, оказавшись в безвыходном положении, решили напасть на кипрские корабли, которые стояли у гавани, обращенное к Сидону»; «Случилось в тот день, что Александр, вопреки обыкновению, не задержался у себя в палатке и вскоре возвратился к кораблям. Тирийцы, неожиданно напав на корабли, стоявшие на причале, обнаружили, что на одних людей совсем нет; на другие кое-как, уже под их крик и при их натиске, садились те, кто оказался налицо. Пентеру царя Пнитагора они сразу же при первой стычке пустили ко дну, так же как и триеры Андрокла амафусийца и Пасикрата фурийца. Остальные суда они прижали к берегу и сильно их повредили»; «Александр, увидев, что выплыли тирские триеры, приказал большинству своих кораблей, по мере того как матросы всходили на них, остановиться у входа в гавань, чтобы из неё не вышли и другие тирские корабли. Сам же он, взяв свои пентеры и самое большее 5 триер, на которые уже спешно сел экипаж, поплыл вокруг города на вышедших из гавани тирийцев. Люди, стоявшие на стенах, увидя идущие вражеские суда и самого Александра на них, стали кричать экипажам своих судов, чтобы они возвращались обратно. В шуме схватки их не было слышно, и тирийцы стали подавать знаки за знаками к отступлению. На судах заметили приближение Александра поздно и, повернув, кинулись в гавань. Убежать удалось немногим; большинству пришлось принять бой; часть неприятельских судов Александр привёл в негодность; одна пентера и тетрера были захвачены у самого входа в гавань. Людей перебили мало: видя, что суда захвачены, они без труда добрались вплавь до гавани».
1) Беб (Баб) — согласно одному из папирусов Среднего царства "командир азиатов" – военачальник, командовавший контингентом наёмников, прибывших из Ханаана.
2) Сисара (Сисра) — полководец ханаанейского царя Явина (ок. 1200–1125 гг. до н.э.), царствовавшего в Хацоре. Война против Явина являлась, видимо, последней кампанией израильтян против ханаанеев. Войско Явина под командованием С. включало 900 колесниц – средство, которым не располагали евреи и которое обеспечивало ханаанеям контроль над равнинами; опираясь на военную мощь «900 железных колесниц», Явин «жестоко угнетал сынов Израилевых 20 лет». По приказанию судьи и пророчицы Деборы Барак бен Авино‘ам с 10 тыс. воинов вышел навстречу С.; Дебора тоже была с войску. Евреи расположилось на горе Тавор; С. во главе колесниц и пешего войска двинулся к долине реки Кишон. Несмотря на то, что войско противника находилось на значительном расстоянии (ок. 25 км), Дебора приказала Бараку немедленно атаковать ханаанеев, рассчитывая, что разлившийся Кишон помешает действиям колесниц. Сражение произошло в Та‘анахе, у вод Мегиддо; расчёт оказался правильным: колесницы С. увязли в болотистой почве, и ханаанейское войско было полностью разгромлено. Сам С. бежал с поля боя, бросив колесницу, и, преследуемый евреями, пытался укрыться в шатре кенита Хевера, где был убит женой Хевера Я‘эл. По Мидрашу, С. до стычки с евреями одерживал победы над врагами. Потомки С. были учителями еврейских детей.
3) Зееб — мидианитский военачальник, воевавший вместе с другим мидианитским полководцем Оребом против Гидеона и израильтян. Оба эти воина командовали мидианитской ратью в 1-й период войны, потому что после того, как Гидеон победил и убил их, во главе этого войска стали мидианитский царь Зебах и Цалмуна.
4) Нааман — полководец арамейского царя, язычник, перешедший в Иудаизм.
5) Паарай — сподвижник Давида, один из 37 героев его войска; он был ханаанеянином из рода Арки, жившим в местности того же названия близ города Атарот.
6) Малх — карфагенский полководец (VI в. до н.э., ум. ок. 535 до н.э.?). Он разбил африканцев, которых заставил отказаться от дани, до этого выплачиваемой Карфагеном. Затем, он покорил часть Сицилии, воспользовавшись нападением греков на сицилийских финикийцев (эпоха Кира, 60–50 гг. VI в.). Он не только разбил греков, но и подчинил Карфагену финикийские города о-ва. Около 545–535 Малх отправляется в Сардинию, где воевал с финикийскими колонистами. Некоторые финикийские колонии на этом о-ве были разрушены, например Куккуреддус, недалеко от которого карфагеняне основали Каларис; рядом с финикийской Отокой был создан карфагенский Неаполь. Тем не менее, Малх с ними войну проиграл, и это поражение стало поводом к изгнанию Малха и всего его войска из Карфагена. Малху завидовали и подозревали в желании захватить власть. Взбешённый такой «благодарностью» Малх осадил и взял Карфаген. Полководец убил 10 правителей и на площади собрав всех карфагенских граждан, объяснил своё поведение незаслуженным изгнанием, после чего стал править единолично. Собственного сына Карталона, жреца Мелькарта, он приказал распять т.к. тот не одобрял его диктатуру. Однако его враги собрались силами, свергли и распяли его. После смерти Малха, власть захватил Магон который и основал новую правящую династию.
7) Магон Великий — (ум. ок. 530–520 до н. э.) — правитель Карфагена, живший во 2-й пол. VI в. до н.э. Магон реформировал армию, сделав главную ставку на профессиональных наёмников, под начальством карфагенских офицеров, укрепил присутствие Карфагена на Сардинии. Источники называют его преемником Малха и прибавляют, что при нём Карфаген расширил свои границы, увеличил свою военную славу. В 550–530 он захватил о. Ивису. Основал колонии на Сардинии и в Западной Сицилии. Вместе с этрусками он в 535 разбил фокейцев у Алалии на Корсике, греки потеряли 40 из 60 кораблей, и вынуждены были оставить Корсику.
Магон написал сочинение о с/х – единственное произведение карфагенской литературы, которое пощадило римское варварство и переведённое по приказанию сената на латинский язык Силаном. Римляне относились к нему с большим уважением, называя Магона "отцом" теории с/х. Понятие о сочинении дают труды Варрона, Колумелла, Палладий, Плиний. Оно начиналось требованием, чтобы всякий желающий заняться с/х прежде всего продал свой дом в городе. Рецепты Магона касаются виноделия, скотоводства, ветеринарного дела, показывают высокое состояние с/х в Карфагене.
Магон основал династию правителей (Магонидов): ему наследовали сыновья, а затем внуки, правившие коллективно. Сыновьями Магона были полководцы Гасдрубал и Гамилькар. Внук Магона Гисгон бежал в сицилийский город Селинунт; другие внуки – известные мореходы Ганнон Мореплаватель и Гимилькон.
Гасдрубал — сын Магона Великого, полководец, воевал в Сардинии. Хотя договором 509 или 508 этот о-в признавался владением Карфагена, сами сарды ему не подчинялись, и пунийцам приходилось с ними воевать. В одной из битв с сардами он был разбит и погиб (до битвы при Гимере, см. ниже).
9) Гамилькар I — лидер Карфагена, правивший в начале V в. до н.э., сын Магона Великого, отец изгнанного Гисгона. Был послан в Сардинию вместо погибшего брата, но не успел покорить о-в, т.к. был переброшен в Сицилию. Будучи суфетом Карфагена, Гамилькар был поставлен во главе большой армии (по баснословно преувеличенным сведениям Диодора – 300 тысяч воинов, 200 боевых и 3000 грузовых кораблей), которая в 480 до н.э. в союзе с Териллием (изгнанный тиран Гимеры) и Анаксилом (правитель Регия) вторглась в Сицилию с целью свержения правящего в Сиракузах Гелона. Гамилькар был союзником персидского царя Ксеркса и, как пишет Геродот, карфагеняне потерпели поражение от сицилийских греков при Гимере в тот же самый день, что и персы в битве при Саламине (20 сентября 480). По Геродоту, Гамилькар исчез во время сражения, карфагеняне утверждали, что Гамилькар приносил жертвы за благоприятный исход битвы, но, увидев поражение войска, покончил с собой, бросившись в огонь. Жители Карфагена даже опасались высадки греков в Африке, – был заключён с Сиракузами мир, по которому пунийцы оплачивали военные расходы Гелона, платили ему контребуцию в 2000 талантов серебра и строили 2 храма, в которых должен был хранится текст договора.
10) Кто-то из приемников Гамилькар сына Магона Великого, скорее всего кто-то из его сыновей, воспользовавшись совместным нападением тартессийцев и массалийцев на Гадис (последний попросил Карфаген о помощи, но сумел сам отбить атаку испанцев) и захватил эту старую финикийскую колонию (конец VI или начало V в. до н.э.), закрыв Гибралтар для конкурентов (ок. 485–476). Массалиоты в ответ начали с пунийцами войну и разбили их в морской битве при Артемисии на восточном побережье Испании; флотом Массалии командовал Гераклид Миласский, – но юг Испании и пролив остались в руках карфагенян (после 485). В тоже примерно время пунийцы захватил многие территории в на Сардинии и в Африке. Дела в последней поначалу шли не очень – Карфагену даже пришлось вновь платить дань. Однако после 480 пунийцы во главе с внуками Магона от Гасдрубала – Сафоном, Ганнибалом и Гасдрубалом, и Гамилькара – Гимильконом, Гисгоном и Ганноном разбили, по Юстину, африканских дикарей: мавров, нумедицев и афров (Циркин датирует эту войну 475–470, и добавляет, что видимо тогда же была подчинена Утика). Очевидно, эти внуки Магона и были героями битв с Гадисом, Массалией и сардами; Гимилькон и Ганнон ещё знамениты путишествиями. Оратор Дион Хризостом среди внуков Магона выделяет Ганнона Мореплавателя, говоря, что именно он превратил карфагенян из тирийцев в ливийцев, т.е. он был главным в завоевании территорий Африки. Победы Магонидов вызывали завесть у остольной аристократии Карфагена, и Юстин пишет, что «семья полководцев стала тяжела для свободы», был создан Совет 104-х; Гисгон сын Гамилькара внук Магона был изгнан в Селинунт.
11) Ганнибал — карфагенский полководец, сын Гисгона, внук Гамилькара I, правнук Магона. Во время Пелопонесской войны (431–404 гг. до н.э.), в 409 карфагенская армия (якобы в 100 тыс. человек, вряд ли тогда столько людей жило в Карфагене) по приглашению жителей Сегеста воевавшего с Селинунтом высадилась на западе Сицилии вблизи финикийского Мотия. Ганнибал захватил и уничтожил Гимеру и Селинунт и разорил их окрестности; многие жители были убиты, остальные проданы в рабство. Лишь одному другу детства Эмпедиону он позволил остаться на пепелищах. Под Гимерой он принёс в жертву Баал-Хаммону 3 тысячи греков. Однако, не смотря на это, в его войске началась эпидемия. И всё-таки он продолжал наступать. По примеру ассирийцев он возводил осадные башни, где размещались лучники и пращники. В 408 Гермократ Сиракузский, вернувшийся из Азии с персидскими деньгами, нанял солдат и стал беспокоить карфагенские провинции. Понадобился новый поход, который прибавил к завоеваниям Карфагена Акрагант, Белу, Камарин и основанную на месте разрушенной Гимеры Ферму. Летом 406 карфагеняне взяли сильную крепость крупнейший после Сиракуз город о-ва – Акрагант, стратеги которого были обвинены в предательстве и побиты камнями. Акрагант стал карфагенской крепостью. Греки были бессильны перед гением противника. Так, Диокл, посланный из Сиракуз в Гиммеру с 4 тыс. солдат был разбит и позорно бежал оставив трупы своих солдат без погребения и раненных на глумление врагу. Лето 405 власть в Сиракузах захватил демагог Дионисий, который с 30 тыс. солдат попытался остановить Ганнибала под стенами Гелы, однако проиграл, – карфагеняне захватили и сам город Гелы. Здесь они захватил огромную бронзовую статую Аполлона, которую отправили в Тир. Сиракузы были осаждены, но сильная эпидемия охватила пунийцев, умер от неё и сам Ганнибал. Всё же в конце 405 Дионисий запросил мира, по которому у него остались лишь Сиракузы.
13) Гимилькон — полководец, родственник Ганнибала бен Гисгона Магонида, возглавлял с которым армию против Сиракуз, которая в 406 г. до н.э. высадилась на о-ве и дошла до Сиракуз, которых и осадила, однако из-за эпидемии Гимилькону пришлось в 405 заключить с Дионисием мир, по которому Карфагену помимо финикийских колоний отходили и греческие города Акрагант, Гимера и Селинунт; Гера и Камарина должны были платить пунийцам дань. В 398 Дионисий послал в Карфаген требование очистить греческие города Сицилии и взял Мотий. В 396 у Панорма высадился Гимилькон и на месте разрушенного Мотия основал Лилибей. На о-ве была восстановлена власть Карфагена, а Дионисий осаждён в Сиракузах после проигранного при Катине морского сражения. Осада была неудачна: болезни, упадок духа вследствие удачных вылазок осаждённых ослабили дисциплину. Бросив наёмников на произвол судьбы, Гимилкон купил у Дионисия свободное возвращение для себя и карфагенян и, вернувшись в Африку подавил восстание ливийцев, захвативших какой-то город и подошедших даже к Карфагену (до 396, когда Гимилькон вынужден был покончить с собой из-за обвинений в провале сицилийской компании, использованной антимагонидской партией).
14) Магон — полководец, воевавший до 392 г. до н.э. с переменным счастьем, и в конце концов, побеждённый Дионисием (но сын Магона сумел взять реванш).
15) Ганнон Великий — полководец, воевавший с вышеназванным Дионисием. Его противником в самом Карфагене был Суниат (Сунйтон), «самый могущественный» по словам Юстина, который пошёл на предательство сообщив в письме к Дионисию о прибытии карфагенского войска на о-в. Дионисий завладел несколькими городами, в т.ч. Селинунтом, и осадил Лилибей, однако вскоре карфагеняне одержали морскую победу при Эрике. Дионисий умер, и его наследник, Дионисий-мл. заключил мир. Суниат был осуждён. Ганнон навёл порядок и в Африке. Затем он снова отправился на Сицилию, где Дионисию-мл. бросил вызов Гикет. Последний и попросил карфагенской помощи. Ганнон взял Энтеллу, двинулся на Сиракузы и захватил её порт, но был отстранён и заменён Магоном. Но на помощь Сиракузам из её метрополии Коринфа прибыло войско во главе с Тимолеоном, который разбил Магона, захватил Энтеллу, и подошёл к Лилибею, а затем разбил у реки Кримиссе Гасдрубала и Гамилькара, погибло 10 тысяч карфагенских солдат. Тем временем обиженный Ганнон во главе 20 тысяч рабов, которых вооружил, устроил мятеж, но не удачно. Он был убит почти со всей семьёй. Выжил лишь Гисгон, показавший военный талант; он и продолжил династию Ганнонидов.
16) Магон — полководец, приемник Ганнон Великого, когда тот не сумел помешать высадке в помощь сиракузянам Тимолеона и был отозван в Карфаген. Магон принял участие в сиракузских делах, противодействуя Коринфу, приславшему Тимолеона. Долго сражались карфагеняне под стенами города, но без успеха; наконец Магон решил удалиться с о-ва и покончить с собой. Тимолеон в 343 нанёс страшное поражение карфагенскому войску при Кримизе.
17) Гисгон — полководец, сын Ганнона Великого. Ввиду упехов Тимолеона, Гисгон был назначен командующим с неограниченными полномочиями. Он вступил в союз с Гике-том, тираном Катаны Мамерком, разбил отдельные отряды Тимолеона, и в 339 заключил с последним мир, по которому Карфаген сохранил свои владения к западу от р. Галик.
18) Гамилькар — полководец, сын Гисгона. Когда власть в Сиракузах захватил Агафокл началась новая война, и Гамилькар наголову разбил войска Агафокла, заключил союз греками, недовольными Агафоклом и двинулся на Сиракузы, под стенами которой в 309 г. до н.э. он проиграл битву, попал в плен и погиб.
19) Гамилькар — карфагенский полководец (не сын Гисгона). Когда Агафокл (310 г. до н.э.) стал тираном Сиракуз, началась война между ним и Карфагеном. Гамилькар, посланный в Сицилию для улажения новых греческих неурядиц, был настолько недальновиден, что содействовал водворению в Сиракузах энергичного тирана Агафокла (317), державшегося политики Дионисия Старшего и уже с 315 начавшего вооружаться и нарушать мир. Против Сиракуз образовалась коалиция, но Гамилькар опять сделал ошибку, санкционировав новым перемирием гегемонию Сиракуз над восточной частью о-ва. Вследствие усилий демократической партии Гамилькар был суд тайно осуждён обвинённый в стремлении захватить власть по примеру Агафокла; на его место послан сын его Гисгон.
20) Гисгон бен Гамилькар — карфагенский полководец, сын предыдущего. В 310 г. до н.э. он осадил Сиракузы. Агафокл с 12 тысяч. солдат проскользнул между неприятельскими кораблями и высадился в Африке. Сжёгши корабли, он разбил карфагенское войско и расположился вблизи столицы, которая в ужасе стала умилостивлять богов человеческими гекатомбами. В следующие 2 года дела карфагенян шли очень плохо: в Сицилии Гамилькар бен-Гисгон бен-Ганнон Великий, под Сиракузами, был взят в плен и убит; в Африке Агафокл усиливался, а в самом городе была смута, затеянная стремившимся к тирании Бомилькаром и окончившаяся его казнью. В начале 306 пали Утика и Гиппон, покорены новые области на юго-востоке Архагафом, сыном Агафокла, удалившегося на время в Сицилию. Пользуясь его отсутствием, карфагеняне перешли в наступление, разбили его войско, вернули все его завоевания, победили и его самого после его возвращения. Принужденный бежать от возмутившихся солдат он поторопился заключить мир признав старые границы Карфагена и получив 150 талантов.
21) Бомилькар (Бодмилькарт) — карфагенский полководец; действовал против Агафокла; в 308 пытался захватить в Карфагене власть, убив знатнейших граждан, но потерпел поражение и был распят.
22) Ганнон — полководец, действовал против Агафокла вместе с вышеописанным Бомилькаром, но был разбит и погиб.
23) Карталон — командир отряда и правитель территории в Африке во II в. до н.э.
24) Магон — карфагенский полководец. В 279 г. до н.э. между Римом и Карфагеном был заключён союз против Пирра. На помощь Риму была отправлена флотилия в составе 120 кораблей во главе с Магоном в Сицилийский пролив из Остии (откуда того вежливо попросили римский сенат). Союзники неудачно попытались взять Регий. Оттуда карфагенский флот отплыл к Сиракузам и блокировал этот город с моря, в то время как финикийская армия приступила к осаде с суши. Магон, якобы желая содействовать установлению мира между Римом и Пирром, а на самом деле пытаясь выяснить планы последнего (карфагенян беспокоили слухи о том, что царь хочет вторгнуться в Сицилию) отправился к эпирскому царю, который разуверившись в возможности победить Рим, весной 276 действительно отплыл с главными силами из брошенного им на расправу римлянам Тарента в Сиракузы, чему не помешал карфагенский флот. Пирр захватил почти весь о-в, кроме Лилибея. Карфаген в нарушение союза с Римом, пытался заключить сепаратный мир с Пирром, предлагая ему всю Сицилию кроме Лилибея, и даже помощь деньгами и флотом для его переправки в Италию, – но Пирр отказался от этого предложения, и приступил к созданию собственного флота (лето 276). Победить ему помешали высокомерие и жесткость с жителями Сицилии. Карфагенская армия вновь появилась на о-ве, хотя и была разбита Пирром. Последний вместо того, что бы идти на Лилибей, отправился в Тарент (276). На его пути встал карфагенский флот, в битве с которым Пирр лишился значительного числа кораблей, – в результате этой неудачи Сицилия отказала Пирру в помощи и отложилась от него. В Италии Пирру также не повезло – он не сумел взять Регий и проиграл римлянам битву при Беневенте (276/75), из Италии он бежал в Грецию, где и погиб (272).
26) Ганнон — адмирал. Оказывая братскую помощь греческому народу, его флот занял мессанскую гавань, а войско – городскую цитадель Мессаны (весна 264), опередив римское войско во главе с военным трибуном Гаем Клавдием. Ганнон преградил наглому арийцу путь, и даже захватил несколько римских кораблей. Однако руки Ганнона были связаны приказом не подавать римлянам повода к войне, и поэтому он возвратил захваченные корабли. Хитроумный Клавдий заманил пунийского адмирала на гражданское собрание города, где и арестовал его. Подвергнутый нечеловеческим пыткам Ганнон приказал своему гарнизону отступить, что тот и сделал. За это карфагеняне распяли Ганнона на кресте, а Риму объявили войну. Так началась I Пуническая война.
27) Ганнон бен Ганнибал — командующий карфагенской армией и флотом во время I Пунической войны; после вышеописанного конфуза Ганнона, он собрал армию в Лилибее, прибыл в Солунт, оставил там войска, направился в Акрагант. Жители города, ранее подчинившегося Карфагену, были дружелюбно настроены. Ганнон склонил их к более тесному союзу и укрепил цитадель. После этого он вернулся в Солунт. Прибыло посольство от Гиерона. Карфагеняне заключили с ним союз и совместно осадили Мессану; Ганнон запер вход в пролив. Но и армия Гиерона и армия Ганнона были разбиты консулом Аппием Клавдием Каудексом (264).
В 263 обе союзные армии разбил консул Марк Валерий Максим («Мессанский»), вынудив Гиерона заключить с Римом мир и союз против Карфагена, что в корне изменило в пользу римлян положение не только в Сицилии, но и на море. Ганнон командовал карфагенской армии и во время осады римлянами Акраганта. В 262 консулы Л. Постумия Мегелла и Кв. Мамилия Витула имея 4 легиона (?) приостановили действия по всей Сицилии и осадили в Акраганте армию Ганнибала бен Гисгона (см.). Римляне расположились в 8 стадиях от города. Было время урожая (июнь). Римские воины в беспорядке направились собирать хлеб. Карфагеняне внезапной атакой разбили фуражиров, потом одни атаковали сторожевые посты, другие – лагерь, но были отражены с большими потерями. Римляне стали 2 лагерями. Один располагался к западу от города у святилища Асклепия, другой – с восточной или южной стороны. Лагеря соединили 2 рвами, между которыми через определённые промежутки построили сторожевые укрепления. 5 месяцев римляне блокировали город, отражая мелкие карфагенские вылазки. В Акраганте оказалось заперто не менее 50 тысяч солдат и гражданского населения. Начала ощущаться нехватка продовольствия. Акрагант находился в стороне от моря, как и большинство греческих городов. Это исключало возможность снабжения флотом. В Лилибее высадилась армия Ганнона. Диодор со ссылкой на Филина пишет, что Ганнон имел 50 тыс. пехоты, 6 тыс. конницы и 60 слонов. Орозий даёт пунийцам 30 тыс. пехоты и 1500 конницы, а Полибий – 50 слонов. Последовательность дальнейших событий различается у Полибия и Зонары. По Полибию, войска Ганнона передвинулись в Гераклею и с помощью измены овладели Эрбессом, в котором находились римские склады продовольствия. Затем Ганнон подошёл к Акраганту, разбил римскую конницу и расположился лагерем на холме Тора, в 10 стадиях от противника. 2 месяца прошло в мелких стычках. Положение римлян оказалось тяжёлым из-за голода и болезней. Из Гераклеи Ганнон сразу прибыл к Акраганту. В мелких стычках карфагеняне пытались безрезультатно вызвать врага на бой. Затем у римлян возникли проблемы с продовольствием, т.е. падение Эрбесса следует отнести к этому времени. Римляне стали стремиться к битве, но теперь карфагеняне тянули время. Поставки из Сиракуз позволили римлянам продолжить осаду, а голод в Акраганте принудил Ганнона к активным действиям по деблокаде города. По Полибию, римляне и войска Ганнона сошлись между лагерями. Карфагенская пехота образовывала 2 линии, между которыми располагались слоны. После долгой битвы первая линия карфагенян бежала и увлекла за собой остальных. Армия Ганнона была большей частью истреблена и потеряла почти всех слонов. По Орозию, погибло 11 слонов. Диодор утверждает, что Ганнон дал 2 битвы, а его армия потеряла убитыми 3 тыс. пехотинцев и 200 всадников, пленными 4 тыс. человек, погибло 8 и ранено 33 слона. Т.о., в этой версии армия Ганнона понесла тяжёлые потери, но не была уничтожена. Под 1-й битвой могло подразумеваться конное сражение Полибия. По Зонаре, сначала карфагеняне пытались навязать противнику полевое сражение, а римляне его избегали. Потом у римлян возникли проблемы с продовольствием. Римляне вызывали врага на бой, а Ганнон избегал его, надеясь, что сумеет снять осаду без этого. Мольбы из голодающего города принудили его к активным действиям. Ганнон и Ганнибал договорились ударить одновременно, но консул узнал об этом и расположил часть воинов в засаде. Ганнон атаковал римские укрепления, но в результате удара из засады и из-за палисада потерпел поражение. Атака Ганнибала также оказалась неудачной. Фронтин: "Консул Постумий, когда его лагерь в Сицилии находился в 3 милях от пунического и карфагенские командиры ежедневно выстраивались к бою под самой оградой лагеря, постоянно оборонялся малыми силами, вступая в легкие стычки перед валом. Когда пунийцы, привыкнув к его способу действий, перестали уже с ним считаться, он, подготовив всех остальных на отдыхе внутри лагеря, попрежнему с небольшим отрядом сдерживал напор противника и задержал его дольше обычного; когда же к 6 часам уставшие и изнывавшие к тому же от голода стали возвращаться к себе, он со своими свежими силами обратил в бегство неприятеля, измотанного вышеуказанными трудностями". Остатки армии Ганнона укрылись в Гераклее, а Ганнибала ночью засыпав ров, смогли уйти из Акраганта. Римляне ограничились стычкой с его арьергардом, без боя ворвались в город и разграбили его. Римляне продали свыше 25 тыс. человек жителей города в рабство. Диодор пишет, что со стороны римлян в осаде, копании рвов и сооружение палисадов участвовало 100 тыс. человек. Из них погибло 30 тыс. пехоты и 540 всадников. В 261 карфагеняне оштрафовали Ганнона и заменили его Гамилькаром Паропосским, см.
В 256 Ганнон и Гамилькар Паропосский возглавляют карфагенский флот в битве при Экноме. Римляне решили перенести войну в Африку, для чего была собрана громадная армия, во главе которой были поставлены 2 консула: Луций Манлий Вульзон и Аттилий Регул. Флот состоял не менее чем из 330 военных судов, в основном пентер, лишь флагманские корабли обоих консулов были гексерами; кроме того, было множество транспортных судов. У устья р. Гимеры, недалеко от Экномоса, они нашли 40-катысячную армию, готовую к походу, и посадили её на суда, гл. обр., военные, т.ч. на каждую пентеру, кроме 300 человек гребцов, приходилось ещё 120 легионеров; т.о., экипаж флота, не считая транспортных судов, насчитывал 140000 человек. Карфагенский флот весной отправился в Лилибей. Карфагеняне были уже осведомлены о приготовлениях римлян; флот их состоял из 350 кораблей со 150000 человек экипажа (? при обычной численности экипажа в 375 человек, получается только 131000). Они узнали о выходе римского флота, пошли ему навстречу и встретились с ним у Экномоса. Если не считать Саламинской битвы, на этот раз были собраны самые крупные боевые силы, которые когда-либо участвовали в морском сражении, а именно: 680 кораблей и 290000 человек (или, по другим данным, 650 кораблей и 270000 человек). Римский флот был разделён на 4 эскадры по числу легионов. Двигался он 3-я линиями. Впереди шли первый и второй флоты, возглавляемые 2-я консульскими гексерами, во 2-й линии находился 3-й флот, буксировавший парусные грузовые суда. 4-й флот образовывал 3-ю линию. Перед сражением 1-я, 2-я и 3-я эскадры развернулись в одну линию, а 4-я стала у берега, прикрывая грузовые корабли. Гамилькар с кораблями центра первоначально отступил, увлекая за собой 2 консульских флота, затем развернулся и вступил в битву. Левый фланг карфагенян сковал силы 3-й римской эскадры, а правый фланг, возглавляемый Ганноном, обошёл консульские корабли и атаковал 4-ю эскадру. Карфагеняне прижали половину военного флота и грузовые корабли к берегу, но упорное сопротивление римлян продолжалось. Консулы победили противостоящие им силы и один за другим поспешили назад. Им удалось окружить часть карфагенской эскадры у берега и захватить много кораблей. Остальные бежали. Римляне потеряли 24 корабля, которые все потонули, и ни один не достался неприятелю; потери людьми составили около 10000 человек. Карфагеняне потеряли около 100 кораблей (64 были захвачены вместе с экипажем, более 30 потоплено) и до 40 000 человек.
28) Боодос — адмирал времён I Пунической войны. Когда Гней Корнелий Сципион оказался у Липары (см. ниже) в лавушке, Ганнибал бен Гисгон (см. ниже) именно Боодосу поручил захватить римские корабли, что сенатор Боодес с 20-ю кораблями и сделал: придя ночью, он запер в гавани флот Гнея. На рассвете римская команда бежала на сушу, и оробевший Гней сдался.
29) Ганнибал бен Гисгон — адмирал времён I Пунической войны. Ганнибал двинулся на помощь сиракузянам (263), прибыл в Ксифоний (на мысе у Мегары), но отступил, узнав о римско-сиракузском мире. Вследствие предательства Гиерона, Ганнибал бен Гисгон увёл главные пунийские силы в Акрагант. Этот город Ганнибал в течении 7 месяцев защищал от римлян (262). Римляне не могли взять этот город штурмом, но блокада была тяжела для 50 тысяч осаждённых. Ганнибал посылал в Карфаген за помощью, и тот прислал флот с войсками и слонами и послали их на Сицилию к Ганнону бен Ганнибалу (см. выше). Чтобы им помочь осаждённым, Ганнон высадился подле Гераклеи, отрезав т.о. подвоз припасов для осаждающих и хитростью захватил город гербесян. Т.к. терпели сильную нужду обе стороны, было решено вступить в бой. Римляне победили, но Ганнибалу удалось увести войско к своим кораблям и спастись. Акрагант попал в руки римлян, а вместе с ним и весь о-в, кроме нескольких приморских крепостей, в которых окопался Гамилькар Паропосский, см., сменивший Ганнона.
В 261 были часты морские набеги карфагенян на Италию, во время одного из них Ганнибал был отражён прибрежной охраной.
Ганнибал стоял с флотом в Панормусе и распустил ложный слух, будто жители Липары ждут только прибытия Гнея Корнелия Сципиона, чтобы стать на сторону Рима; слух этот заманил Сципиона к Липаре, где на следующее утро на него напала превосходившая его силами карфагенская эскадра и захватила его со всем отрядом в плен; за что Сципион получил прозвище «ослица» (asina). Но после этого Ганнибал бен Гисгон с 50 кораблями двинулся навстречу главным силам римского флота, которые шли вдоль итальянского берега, но при этом не принял никаких мер предосторожности; вследствие этого, а также и несчастной случайности, карфагенская эскадра, стоявшая, по-видимому, на якоре и не готовая к бою, была захвачена врасплох подходившим в боевом порядке римским флотом и потеряла несколько кораблей. Главные силы римского флота благополучно пришли в Мессану. Здесь Гай Дуилий, передав командование войсками трибунам, принял главное начальство над флотом и двинулся со 130 кораблями вдоль северного берега о-ва, на запад, к Панорму, навстречу Ганнибалу бен Гисгону. Ганнибал вывел ночью флот из Акраганта и шёл навстречу Гаю Дуилию; столкновение произошло у мыса Миле (Милаццо); карфагенский флот насчитывал 120–130 судов и состоял почти исключительно из пентер, а флагманский корабль был гептерой (септиремой), которую карфагеняне захватили у Пирра. Командовал карфагенским флотом этот же Ганнибал бен Гисгон, беззаботность которого незадолго перед тем привела к потере значительного числа кораблей; урок этот, однако, не сделал его умнее; карфагеняне, в течение целых столетий почти безраздельно господствовавшие на море и давно уже не встречавшие равного себе противника, считали себя в полной безопасности; это привело их к чрезмерной самоуверенности и к пренебрежению даже самыми простыми тактическими правилами: они полагали, что одно их приближение должно устрашить и обратить в бегство неприятеля. Ганнибал бен Гисгон опять не выслал вперёд разведчиков; флот его шёл в беспорядке; когда показались римляне, он, имея около 30 кораблей, находился далеко впереди главных сил, и вместо того, чтобы дать последним подойти или хотя бы выстроить в боевой порядок суда, которые были с ним, он с безрассудной смелостью бросился на неприятеля. Карфагеняне заметили на приближавшихся к ним в сомкнутом строю (в каком именно – неизвестно) римских кораблях неуклюжих «воронов». Они, хотя и были удивлены, не приняли никаких мер против них, а ограничились одними насмешками. Однако когда корабли столкнулись нос к носу, римляне тотчас же пустили их в ход. С какой бы стороны карфагеняне ни атаковали – штевень против штевня или проходя вплотную вдоль борта противника с целью обломать ему вёсла – тяжёлые абордажные мостки падали на их палубу и пробивали её острым крюком; по этим мосткам на их корабли, удерживаемые «вороном» тотчас же устремлялись многочисленные легионеры, защищённые от метательных снарядов стенками, щитами и шлемами. Карфагеняне в рукопашном бою далеко уступали римлянам, которые, кроме того, значительно превосходили их численностью; они были не в состоянии долго сопротивляться, и вскоре все 30 кораблей, с которыми Ганнибал бен Гисгон произвёл первую атаку, были захвачены, в т.ч. и флагманский корабль. Адмиралу едва удалось на шлюпке бежать к своим главным силам. Однако он всё-таки не хотел признать сражения проигранным. Т.к. атака с носа оказалась неудачной, он приказал своим кораблям, превосходившим неприятеля в быстроте и поворотливости, окружить римлян, чтобы атаковать их с бортов или с кормы; римляне, однако, оказались настолько искусными, что сумели парировать этот приём, и атакующий везде встречал угрожающего «ворона», который мог поворачиваться в обе стороны приблизительно на 300 градусов. Понеся значительные потери, Ганнибал, не имея больше никакой надежды на успех, прекратил бой и начал отступать, чему Дуилий со своими тихоходными кораблями не мог помешать. Карфагеняне потеряли не менее 50 кораблей, 3000 убитых и 7000 пленных; потери римлян были ничтожны. Т.о., Дуилий в первом же сражении одержал полную блестящую победу. Победа Рима при Милах (260) развеяла миф непобедимости карфагенян на море, что сделало римлян более смелыми на морском театре. Ганнибал с уцелевшими кораблями отплыл в Карфаген и спас жизнь при помощи хитрости: «Должен ли я был атаковать?» – «Да». – «Соответственно этому и получились результаты». С поста Ганнибала всё же сместили.
В 258 Ганнибала вновь назначают адмиралом и доверяют охрану Сардинии вследствии гибели Ганнона, см. Увеличив число своих судов и взяв с собою несколько славных начальников кораблей, он переправился в Сардинию, но там был заперт римлянами во главе с Люцием Корнелием Сципионом в одной сардинской гавани, проиграл морское сражение, потерял большое количество кораблей, и был распят собственными воинами.
30) Ганнибал бен Ганнибал — карфагенский полководец, сын адмирала Ганнибала бен Гисгона. Во время осады Лилибея римлянами, некоторые из вождей наёмников составили заговор для передачи города римлянам. Однако ахеец Алексон донёс о заговоре карфагенскому главнокомандующему (Гимилькону, см. ниже), который убедил союзников воздержаться от измены, а затем отправил их с Ганнибалом, который (или его отец?) участвовал с ними ранее в походах и был им хорошо известен.
31) Гамилькар Паропосский — карфагенский адмирал и полководец. Сменил после падения Акраганта в 261 на посту командующего Ганнона бен Ганнибала. Уже в том же 261 начались волнения галльских наёмников карфагенян из-за невыплаты жалованья. 4 тысячи человек собралось перебежать к римлянам. Гамилькар послал их для атаки на один город и предупредил об этом через перебежчика Отацилия. Римляне перебили галлов, но понесли большие потери. Возможно, это произошло у Энтеллы на юго-западе Сицилии. После падения Акраганта много городов во внутренней части острова перешло на сторону римлян, но ещё большее число приморских городов отложилось от них из страха перед карфагенским флотом и вследствии ухода консулов. Гамилькар сначала совершил успешный набег на Италию, а затем захватил несколько городов в Сицилии. Среди этих городов, вероятно, оказалась Камарина, т.к. её взятие карфагенянами в 259 Диодор называет вторым. Римляне между назначением Гамилькара и битвой при Терме в 260 осаждают Миттистрат, но, не смотря на осадные машины, взять город они не смогли и отступили после 7 месяцев осады (261 или 260).
В 260, накануне битвы при Милах, когда большая часть римской пехоты сосредоточилась в Эгесте (Сегесте), Гамилькар осадил этот город. На помощь направился римский трибун Г. Калколий, но потерпел поражение и погиб. После битвы при Милах, Гамилькар, находясь у Панорма, узнал, что в римском лагере после морского сражения возникли распри между союзниками и римлянами из-за того, кому принадлежит победа. Получив известие, что союзники распологаются отдельным лагерем между Паропом и Фермами, Гамилькар внезапно со всем войском напал на них в то время, когда они разбевали лагерь и перебил ок. 4 тыс. человек. Поэтому этого Гамилькара и прозвали «Паропосским».
В 259 карфагеняне взяли Мазару на западе Сицилии, вторглись в восточную часть о-ва, с помощью измены овладели Камариной и Энной. Дальнейшее продвижение Гамилькара остановил Флор. Последний осаждал и Миттистрат. В том же году Гамилькар обнёс стеной Дрепан, переселил в него жителей Эрикса, сам город срыл за исключением храма (по другой версии эрикцев выселил Гамилькар Барка ок. 244–43).
В 258 консулы А. Атилий Калатин и Г.Сульпиций Патеркул двинулись к Панорму, в котором зимовали карфагеняне. Последние не приняли сражения. Римляне с ходу штурмом взяли Гиппаны, в 3-й раз осадили Миттистрат, захватили и разрушили его, жителей продали в рабство. Консул А. Атилий Калатин двинулся на Камарину и попал в карфагенскую засаду. 300 воинов отвлекли противника и позволили армии уйти. Отряд погиб, его командир трибун М. Кальпурний Фламм был ранен. Римляне взяли Камарину, Энну, Камик, Эрбесс и Ситтан. Атилий переправился на Липарские о-ва, надеясь захватить город Липары. Гамилькар его опередил и занял город. Римляне его осадили, карфагеняне совершили удачную вылазку.
В 257 римляне вновь совершили набег на Липарские о-ва (Зонара). Консул Гай Атилий у холма Тиндаридского мыса из засады напал на карфагенский флот Гамилькара. Атилий, стоя на якоре у Тиндарида, и увидев мимо проходящий в безпорядке карфагенский флот, приказал собственным командам следовать за передними кораблями, а сам с 10 судами пошёл вперёд. Гамилькар заметил, что часть неприятелей уже в море, часть – только садится на корабли, и что передние далеко ушли верёд. Карфагеняне ударили по римлянам и окружили их кольцом, причём потопили все корабли и едва не захватили консульский корабль; тем временем, подоспел остальной римский флот, потопил 8 и захватил 10 финикийских кораблей. Ничья.
В 256 происходит сражение при Экноме – крупнейшая морская битва I Пунической войны. Командуют в ней Гамилькар Паропосский и Ганнон бен Ганнибал, – в статье о последнем и описан этот бой.
После поражения при Экноме и высадке римлян в Африке, Гамилькар Паропосский прибыл на новый театр военных действий из Гераклеи с 500 конницы и 5 тыс. пехоты, и был назначен в числе лидеров обороны. Здесь Гамилькар был взят в плен римлянами, 256.
Его сын Ганнибал – также полководец, см. ниже.
32) Ганнибал бен Гамилькар — адмирал времён I Пунической войны, сын Гамилькара Паропосского, триерах (начальник флота), первый друг адмирала Адгербала, см. Когда римляне осадили Лилибей, карфагенские 50 кораблей, посадили на них 10 тыс. солдат, погрузили большие запасы продовольствия и вручили начальство над ними опытному морскому военачальнику Ганнибалу, которому приказали как можно скорее выходить в море на помощь осажденному городу. Ганнибал пошёл к Эгатским о-вам и стал ожидать благоприятного ветра, не будучи замечен римлянами, которые пренебрегали разведкой на море; затем он направился полным ходом в Лилибей, прорвал застигнутый врасплох блокадный флот, который не решился преследовать его из опасения перед мелями, находившимися в проходе и поблизости от него, и без боя, совершенно спокойно, вошёл в гавань; это был 1-й пример прорыва морской блокады, и пример этот служит доказательством отваги и искусства карфагенского военачальника. С вновь прибывшими подкреплениями и с прежним гарнизоном, всего 20000 человек, комендант крепости Гамилькар сделал на другое утро вылазку для уничтожения осадных сооружений; однако римляне ожидали этого и отразили карфагенян, хотя и с большими потерями. Ганнибал, выгрузив все доставленные припасы, в одну из следующих ночей воспользовался береговым бризом и вышел из гавани; и снова без боя прошёл через блокирующий флот и направился в Дрепанум, отстоявший оттуда на расстоянии 14 морских миль к Атарбасу. Судя по всему, этот же триерарх Ганнибал с 30 кораблями совершил успешный рейд на Панорм и захватил там римские запасы хлеба и доставил их в Дрепан (249).
После I Пунической войны Ганнибал был назначенный в помощь Гамилькару Барке вместо Ганнона в деле подавления восстания ливийцев и наёмников. Отряды Гамилькара, Ганнибала и Нараваса принули ливийские города один за другим складывать оружие и прекращать сопротивление, а затем осадили в Тунете Матоса. С одной стороны расположился лагерем Ганнибал, а с противоположной – Гамилькар. Последний приказал распять Спендия и его товарищей на крестах. Однако смелой вылазкой Матос разгромил стоянку Ганнибала, самого Ганнибала взял в плен и после изощрённых мучений распял на том самом кресте, на котором погиб Спендий.
33) Ганнон — карфагенский адмирал, сменивший на посту адмирала Ганнибала бен Гисгона, см. С ним воевал консул Луций Корнелий; который в 259 предпринял поход на Корсику, взял штурмом Алерию, разрушил её и завоевал весь о-в. Ганнон потерпел поражение, потерял войско и погиб в возникшей давке.
34) Ганнон — карфагенский полководец, с которым на Сардинии и Корсике воевал консул Луций Корнелий. После захвата Корсики, Луций Корнелий переправился на Сардинию, отогнали карфагенский флот – победил Ганнибала бен Гисгона, см., двинулся к Ольвии (северо-запад о-ва). Командующим был назначен этот Ганнон. По Флору, Сципион взял и разрушил город Ольвию, но, по Зонаре, римляне свернули операции и не решились дать битву карфагенскому флоту из-за недостатка пехоты. Нападение на Сардинию в 258 окончилось также неудачей; в 257 оно было повторено, и опять не дало результата. Может быть этот Ганнон – одно лицо с Ганноном бен Ганнибалом; и, возможно этот Ганнон пришёл на выручку Бостару во время мятежа наёмников?
35) Бостар — полководец времён I Пунической войны. Ему и Гасдрубалу бен Ганнону, см. ниже, доверили очистить Африку от римлян; позднее к ним присоединился Гамилькар Паропосский из Сицилии. Однако они были разбиты, т.к. выбрали неудачную местность, неудобную для построения войска, и не дающую возможность использовать слонов и кавалерию. Тогда карфагеняне и пригласили Ксантиппа, разбившего Регула.
36) Ксантипп — полководец, разбил экспедиционный корпус Регула. По поражению морского флота пунийцев при Экноме см. выше, римляне высадились в Африке и заняли Клупею. Римляне принялись грабить страну, – од-них только рабов они отправили в рим ок. 20 тыс.; Марк Регул имея 40 кораблей, 15 тыс. пехоты и 500 всадников разбил карфагенское войско в лесистой местности, где пунийцы не могли употребить свои главные силы – слонов и конницу. Города стали сдаваться врагу массами. Карфаген просил мира, но консул хотел слишком много – Сицилию, Сардинию, отказаться от военного флота. Карфагеняне вызвали из Сицилии Гамилькара, и стали соберать наёмную армию, приглашая в неё нумедийских наездников и греков, в т.ч. и Ксантиппа. Весной 255 собравшиеся силами карфагеняне вызвали Регула на бой при Тунете. Численность пехоты у противников была примерно одинаковой, но 4 тыс. всадников и 100 слонов давали карфагенянам уверенное преимущество. Ксантипп начал с того, что бросил свою конницу на неприятельскую, стоявшую по бокам обоих флангов боевой линии, – римские эскадроны были в одно мгновение рассеяны, после чего конница Ксантиппа обошла и окружила римскую пехоту. Римские легионы пошли в атаку на неприятельскую линию, и хотя перекрывающие эту линию слоны удержали напор правого фланга и центра римлян, но их левый фланг, минуя слонов, атаковал наёмную пехоту на правом фланге неприятеля и совершенно её опрокинул, – но именно вследствии этого успеха ряды римлян пришли в расстройство. На главные массы римской пехоты напали спереди слоны, с обо-их флангов и с тыла конница, хотя римляне и выстроились в каре, в конце концов они были разорваны на части и искрошены. Победоносный левый фланг римлян натолкнулся на свежие силы карфагенского центра, где ливийская пехота готовила такую же участь, как какая постигла остальную римскую армию. Т.к. сражение происходило на ровном месте, а пунийская кавалерия была многочисленней и искусней, то римляне были частью изрублены, частью (в т.ч. Регул) взяты в плен (этих пленных, в т.ч. самого Регула, которого жестоко пытали и убили за то, что он советовал Риму продолжать войну), только 2 тысячам римлянам из числа лёгкой пехоты и конницы удалось добраться до Клупеи.
В Клупею прибыл римский флот в 350 парусных судов; по пути он разбил пунийцев у Гермейского мыса, которые потеряли 114 кораблей. Далее римляне ведут себя странно – сами покидают удобную клупейскую базу (тем самым отдают на расправу союзников ливийцев, что конечно плохой сигнал и для сицилийцев), а в пути теряют почти 3/4 кораблей в буре. Очевидно, на самом деле римляне были разбиты на море, почему и вынуждены были эвакуировать из Африки армию. Более того, карфагеняне прибыли с новой армией на Сицилию во главе с Гасдрубалом бен Ганноном (см. ниже), что подтверждает разгром римского флота.
37) Гасдрубал бен Ганнон — полководец времён I Пунической войны. Высадился в Лилибее с 30 тысячной армией, имевшей 140 слонов (не имевших в условия Сицилии особой ценности) в 251. Цецилий расположился в Панорме. Фурий со своей армией вернулся в Рим. Гасдрубал, которого обвиняли в пассивности, воспользовался этим и активизировал действия. Он прошёл по пересеченной местности у Селинунта и повернул на север, к Па-норму. Было время жатвы. Пассивность консула приободрила карфагенян. Они опустошили земли до самого Панорма и перешли реку, протекающую под городом. Метелл узнал, что в Панорм проникло много пунийских шпионов. С помощью хитрости он сумел их разоблачить. Эта история может указывать на то, Гасдрубал надеялся взять Панорм с помощью пятой колонны. Римляне ответили на это созданием в 254 г. 300 судов, с помощью которых захватили города Панорм, Сол, Кефаледий, Термы и Тиндарис. Консул Цецелий Метел возле Панорма разбил летом 251 армию слонов в битве при Панорме, он спровоцировал противника на сражение. Первоначально консул сделал вид, что не уверен в себе. Он удерживал войска в Панорме и провёл впереди своей стоянки ров огромных размеров. Легковооруженные римляне тревожили противника до тех пор, пока Гасдрубал не выстроил все войско. После этого римляне отступили к стене и рву. Кроме того, Цецилий нарочно поставил на стенах мало защитников, чтобы внушить врагам уверенность. Карфагеняне приблизились к городу, одновременно к берегу приблизился и их флот. Римляне обстреливали слонов, а при их атаке укрылись за рвом. Здесь слоны подверглись мощному обстрелу со стены и из-за рва. Цецилий стоял за воротами против левого фланга карфагенян и постоянно посылал подкрепления своим войскам за городом. Кузнецы регулярно выносили новое метательное оружие и клали его снаружи у основания стены. Слоны обратились в бегство и расстроили ряды карфагенской армии. Свежие силы римлян вышли из города, ударили во фланг и добились полной победы. Атака была предпринята из всех ворот города, карфагеняне были окружены, многие пытались добраться вплавь до кораблей и утонули. По Диодору, в сражении участвовала только часть карфагенской армии. Галльские наёмники напились вина и оставались в лагере. Во время вылазки римляне застали их врасплох и перебили. Римляне предложили свободу тем пленным, которые поймают разбежавшихся слонов. Это согласились сделать нумидийские пленные. За слонами гонялась и римская конница. Карфагеняне потеряли 20 тыс. человек. По Полибию, из 130 слонов римляне захватили на поле битвы 10, остальные разбежались, но после сражения были захвачены. По Евтропию и Орозию, в битве погибло 26 слонов, 104 разбежались и были захвачены. По Периохам и Зонаре, в общей сложности в руки римлян попало 120 слонов, по Диодору – 60, по Флору – около 100. Гасдрубал бежал в Лилибей и был заочно приговорён к смерти. В Риме состоялся пышный триумф Метелла по окончании консульства. В нём прошествовали слоны и 13 пленных военачальников.
38) Ганнибал Родосский — карфагенский капитан, человек благородного происхождения, опытный и искусный моряк. Карфагеняне опять в течение долгого времени не получали из Лилибеума никаких известий, которыми они очень интересовались; тогда Ганнибал Родосский предложил один, на своём собственном корабле прорвать блокаду и привезти известие из Лилибея. Он сперва пошёл на один из Эгатских о-вов, Эгузу (Фавиньяно), находившийся в 9-ти морских милях от Лилибеи, а затем воспользовался попутным морским бризом и один, благополучно, днём прошёл мимо блокадного флота. Вскоре его примером стали Пользоваться и другие финикийцы, что принесло громадное облегчение осаждённым в Лилибее. Однако самого Ганнибала Родосского римлянам, с помощью севшего на мель быстроходного финикийского корабля, удалось захватить. Блокада усилилась.
39) Гимилькон — полководец времён I Пунической войны, – когда римляне с помощью машин разрушили 6 башен Лилибея, ему удалось отразить нападение соорудив позади бреши 2-ю стену. Гимилькон занимался разведкой, пытаясь узнать, нельзя ли поджечь вражеские сооружения, ради чего выдержал частые дневные и ночные стычки с неприятелем. Попытка римлян войти в соглашение с гарнизоном также была предупреждена. Пунийцы ночью сожгли римские машины, вследствие чего римляне отказались от приготовлений к штурму.
40) Адгербал (Атарбас) — адмирал времён I Пунической войны. Осада Лилибея затянулась, и консул Публий Клавдий решил напасть на карфагенский флот, охранявший город. Судовые экипажи римлян принимали деятельное участие в осаде и понесли значительные потери; обстоятельство это было известно карфагенскому адмиралу Адгербалу, стоявшеему с флотом в Дрепануме. Для пополнения экипажей к Лилибеуму было прислано сухим путём 10 000 матросов, которых консул Публий Клавдий Пульхер, принявший главное командование в Сицилии, распределил по всем кораблям. Публий Клавдий рассчитывал воспользоваться моментом, пока Адгербал ещё не узнал, что римский блокадный флот снова пополнил свои экипажи и приобрёл (как он полагал) полную боеспособность, и уничтожить неприятельский флот внезапной атакой его в Дрепануме. С этой целью он вышел ночью со 123 кораблями (некоторые авторы называют гораздо большую цифру) из Лилибеума, рассчитывая пройти вдоль берега в кильватерной колонне и на рассвете войти в гавань Дрепанума, отстоявшую всего в 14 морских милях; однако отряд сильно запоздал. Кроме того, Клавдий сделал промах, поставив свой флагманский корабль в самом хвосте длинной колонны, т.ч. лишился возможности иметь общее наблюдение и фактически выпустил управление эскадрой из рук. Вследствие этого, хотя наступление римского флота действительно озадачило Адгербала, он, тем не менее, успел посадить людей на суда; он стал во главе своего флота, и, чтобы не быть атакованным в тесном месте, повёл его в кильватерной колонне из гавани, вдоль тянущихся к западу отмелей и островков, в открытое море; затем он повернул влево и пошёл к югу, вдоль берега, параллельно шедшей к северу римской кильватерной колонне, и прошёл мимо всей этой колонны до последнего её корабля. Тем временем корабль, возглавлявший колонну, не руководимый консулом и следуя полученному ранее приказанию, вместо того, чтобы атаковать карфагенян или идти за ними, стал входить через узкий проход в тянущуюся к востоку гавань. Клавдий заметил, наконец, что рассчитанный им удар не удался и что карфагенский флот, вместо того, чтобы оказаться запертым в гавани, грозит обойти и атаковать его в море, приказал повернуть кругом и выстроиться против неприятеля в боевом порядке; но тут, при попытке выйти из тесной гавани через узкий проход, в то время, как другие корабли продолжали ещё входить в неё, произошло большое замешательство, вызванное тем, что на веслах работало большое число новых неумелых людей. Корабли сталкивались друг с другом так, что некоторые из них ещё до начала сражения вышли из строя. Между тем, корабли ещё не вошедшие в гавань стали выстраиваться развернутым фронтом у самого берега, очень отлого спускавшегося в море, причём, корма их оказалась так близко к берегу, что при малейшем движении назад корабли должны были неминуемо сесть на мель; выходившие из гавани корабли, насколько было возможно пристраивались к этому фронту. Раньше, чем закончилось это построение, Адгербал повернул свои корабли одновременно на 8 румбов (90 градусов) влево и атаковал римлян. Сближение противников произошло, т.о., штевнями; если бы строй был в полном порядке и при нормальных обстоятельствах, римляне имели бы возможность отразить неприятеля посредством абордажных мостков, как это случилось ранее при такой же обстановке; но во-первых, правый фланг их находился в беспорядке, и некоторые корабли уже были повреждены, что повлияло на их способность маневрировать; во-вторых, способность маневрирования и всех остальных римских кораблей была неудовлетворительной вследствие того, что на веслах было много новых, совершенно неумелых людей; в-третьих, римские корабли были лишены возможности приходить друг другу на помощь, и каждый из них должен был сражаться на своём месте, т.к. при движении вперед они подвергались неприятельской атаке со всех сторон, а при движении назад рисковали сесть кормой на мель; для того же, чтобы сделать обход сзади, не хватало места; и, наконец, в-четвертых, не было надлежащего руководства, т.ч. с самого начала возникла растерянность. Карфагеняне, наоборот, имели позади себя свободное море, могли беспрепятственно передвигаться и, по мере надобности, могли сосредотачивать свои силы; они могли входить в промежутки между неприятельскими кораблями и атаковать один корабль 2 или 3 судами одновременно с разных сторон. Вследствие этого сражение вскоре приняло неблагоприятный для римлян оборот: несколько кораблей, которые выдвинулись вперёд для атаки, были потоплены, другие сели на мель или наткнулись на скалистые островки; больше всего пострадал правый фланг, против которого карфагеняне бросили основные силы. Хотя консул и спасся, т.к. прежде всех обратился в бегство, но финикийцами были взяты 93 кораб
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Математики и Физики
Страбон в своей «Географии» пишет: «Сидоняне занимались научными исследованиями в области астрономии и арифметики, начав со счётного искусства и ночных плаваний. Ведь каждая из этих отраслей необходима купцу и кораблевладельцу» (Стр. XVI, 2, 24).
1) Фалес Милетский (ок. 625 – ок. 547 до н.э.) — первый из Семи мудрецов; древнегреческий мыслитель, родоначальник античной философии и науки, основатель Милетской школы; он – первый математик и физик в Ионии, основатель геометрии, военный инженер лидийских царей. Геродот, Дурис и Демокрит пишут, что Фалес происходил от отца Эксамия и матери Клеобулины, из рода Фелидов, финикийцев, изгнанных из Сидона (Ливан). Фалес возводил всё многообразие явлений и вещей к единой первостихии – воде. Фалес основал геометрию. Мы знаем, что Фалес имел титул одного из 7 мудрецов Греции, знаем, что он был поистине первым философом, первым математиком, астрономом и вообще первым по всем наукам в Греции. Карьеру он начинал как купец и ещё в молодости попал в Египет. В Египте Фалес застрял на много лет, изучая науки в Фивах и Мемфисе. Считается, что геометрию и астрономию привёз он. Во всяком случае, одному у него могут поучиться все философы – краткости. Полное собрание его сочинений, по преданию, составляло всего 200 стихов. В геометрии греческие авторы приписывали ему довольно много. Например, Прокл Диадох утверждает, что Фалес доказал теоремы: что, вертикальные углы равны; что, углы при основании равнобедренного треугольника равны; что, диаметр делит круг пополам; и ещё ряд других. Он предсказание солнечное затмение 585 г. до н.э. Не чуждался он и политической деятельности, был патриотом Ионии. Фалес настоятельно советовал ионийским полисам объединиться перед лицом угрозы сперва против Лидии, а затем против Персии. Но советам философа не вняли. В борьбе Лидии с Персией Фалес, понимая, что Персия более опасный враг, чем Лидия, помогал ей как инженер. Он помог Крезу перейти через реку Галие, приказав вырыть водоотводный канал, понизивший уровень воды в реке. Фалес дожил до глубокой старости. Он написал так же сочинения в прозе "О началах", "О солнцестоянии", "О равноденствии", "Морская астрология". Сами эти названия говорят о Фалесе как учёном и философе, искавшем начала мироздання. К сожалению, от этих трудов дошли до нас только названия. Согласно Аэцию, Фалес занимался философией уже в Египте. Он прибыл в Милет уже пожилым. Младший современник его, Гераклит, знает Фалеса как астронома, прославившегося предсказанием солнечного затмения. Фалесу принадлежит также открытие годового движения Солнца на фоне "неподвижных" звёзд, определение времени солнцестояний и равноденствий, пони-мание того, что Луна светит не своим светом, и т.п. В небесных телах он видел воспламенившуюся землю. Фалес разделил небесную сферу на 5 зон. Он ввёл календарь, определив продолжительность года в 365 дней и разделив его на 12 тридцатидневных месяцев, отчего 5 дней выпадали так, как это было принято в Египте. В области геометрии Фалес установил ряд равенств: вертикальных углов, треугольников с равной стороной и равными прилегающими к ней углами, углов при основании равнобедренного треугольника, разделённых диаметром частей круга. Фалес вписал в круг прямоугольный треугольник. Учёным жрецам Вавилонии и Египта это было известно, но для Эллады стало открытием. Однако принципиально новое состояло в том, что уже Фалес стал преподавать математику не только в эмпирической, но и в отвлеченной форме. Фалес как физик пытался понять причину летних разливов Нила. Он ошибочно нашёл её во встречном пассатном ветре, который, затрудняя движение воды Нила, вызывал его поднятие. Но то, что верно в отношении Невы, в отношении Нила неверно. Нил разливается в результате летнего таяния снегов и летних дождей в его верховьях. Фалес как философ. О Фалесе как философе первым написал Аристотель. В "Метафизике" сказано: "Из тех, кто первым занялся философией, большинство считало началом всех вещей одни лишь начала виде материи: то, из чего состоят все вещи, из чего первого они возникают и во что в конечном счете уходят, причем основное пребывает, а по свойствам своим меняется, это они и считают элементом и началом вещей, И поэтому они полагают, что ничто не возникает и не погибает, так как подобная основная природа всегда сохраняется... Количество и форму для такого начала не все указывают одинаково, но Фалес – родоначальник такого рода философии – считает её водою". Т.о. и осмыслил Аристотель суть учения первых философов, которых мы называем стихийными материалистами. Вода – философское переосмысление Океана, Нун, Абзу (Апсу). Правда, название его сочинения "О началах" допускает, что Фалес поднялся до понятия первоначала, иначе он не стал бы филосом. Фалес, понимая воду как начало, наивно заставляет плавать на ней землю – в этой форме он ещё и представляет субстанциальность воды, она буквалысо пребывает подо всем, на ней всё плавает. С другой стороны, это не просто вода, а вода "разумная", божественная. Мир полон богов (политеизм). Однако эти боги – действующие в мире силы, они также души как источники самодвижения тел. Так, например, магнит имеет душу, потому что он притягивает железо. Солнце и другие небесные тела питаются испарениями воды. Сказанное можно подытожить словами Дногена Лаэртского о Фалесе: "Началом всего он полагал воду, а мир считал одушевленным и полным божеств". Энгельс подчеркивает, что стихийный материализм Фалеса содержал в себе "зерно позднейшего раскола". Божество космоса – разум. Перед нами здесь не только антимифологичность Фалеса, поставившего на место Зевса разум, логос, сына Зевса, который отрицал своего отца, но и заложенная в протофилософском учении возможность идеализма. Онтологический монизм Фалеса связан с его гносеологическим монизмом: все знание надо сводить к одной единой основе. Фалес сказал: "Многословие вовсе не является показателем разумного мнения". Здесь Фалес высказался против мифологического и эпического многословия. "Ищи что-нибудь одно мудрое, выбирай что-нибудь одно доброе, так ты уймешь пустословие болтливых людей".
2) Пифагор Самосский — математик и мистик, сын богатого ювелира Мнезарха, по сообщению Неанфа, сириец или тириец. Историк Гермипп Смирнский (ок. II в. до н.э.) допускал, что "свою философию Пифагор принёс эллинам от иудеев". Родился Пифагор в финикийском городе Сидоне, "процветал" при тиране Поликрате (ок. 570 – ок. 500) и основал общество в Кротоне, италийском городе, находившемся в тесных сношениях с Самосом. По словам Гераклита, он был учёнее всех своих современников. Неизвестно, сколько времени Пифагор оставался в Кротоне, но несомненно, что умер он в Метапонте, куда переселился вследствие враждебного отношения кротонцев к его союзу. Пифагор – автор систематического введения доказательства в геометрию, построения планометрии прямолинейных фигур, создания учения о подобии, доказательство теоремы о сторонах прямоугольного треугольника ("теорема Пифагора"), построение некоторых правильных многогранников и многоугольников. Пифагору также принадлежит учение о чётных и не чётных, простых и составных, о фигурных и совершенных числах, арифметических, геометрических и гармонич. пропорциях и средних.
3) Эвклид (Евклид, около 365–300 г. до н.э.) — один из величайших математиков в Истории. Его биографические данные сохранились на страницах арабской рукописи XII в.: "Евклид, сын Наукрата, известный под именем "Геометра", учёный старого времени, по своему происхождению грек, по местожительству сириец, родом из Тира". Тир – столица Финикии. Вероятно, род Эвклида был из тирийцев, поселившихся в Афинах. 1-й комментатор «Начал» Прокл (V в. н.э.) не мог указать, где и когда родился и умер Евклид. По Проклу, «этот учёный муж» жил в эпоху царствования Птолемея I. Эвклид получил научное образование от учеников Платона и был приглашён в Александрию Птолемеем, сыном Лага; здесь, в Александрии он основал школу математики. Из его сочинений дошли только "Элементы геометрии", книга под заглавием "Данные", трактата по геометрической оптике и катоптрике и часть сочинения о делении площадей многоугольников. Математики более позднего времени Папп Александрийский и Прокл упоминают и ссылаются на не дошедшие до нас книги Эвклида: 4 книги о конических сечениях, 2 книги о местах на поверхности и на 3 книги "Поризмы". Наиболее знамениты "Элементы". Он первый дал настолько стройное, систематическое и изящное изложение геометрии прямых линий и круга, что в Англии до ХХ в. при начальном обучении геометрии придерживаются изложения Эвклида. Изложение "Геометрии" Эвклида состоит из 13 книг, к которым присоединяют 2 книги о 5 правильных многогранниках, хотя открытие их несправедливо приписывают Гипсиклу Александрийскому (жил 150 лет позднее Эвклида). Собственно геометрия прямых линий, кругов и плоских фигур заключается в первых шести книгах, а в пяти последних книгах изучаются поверхности и тела, в 7-й, 8-й и 9-й книгах рассматриваются свойства чисел, в 10-й рассматриваются в подробности величины несоизмеримые. Под "данными" подразумеваются те величины, которые на основании теорем, доказанных в "Элементах", могут быть определены из условий задачи. Если, например, задана на плоскости определенная точка и круг определенного радиуса, центр которого имеет вполне определенное положение, то длины и направления касательных из точки к кругу суть прямые "данные". Что такое "поризмы" – представляется гадательным. Папп и Прокл, говоря о поризмах, выражаются столь неясно, что нельзя составить себе представления об этом предмете. Папп, между прочим, говорит о поризмах как о каком-то особом методе, применяемом с успехом при решении многих трудных задач. Роберт Симсон, основываясь на неполных и неясных замечаниях Паппа, полагал, что поризмы представляют упрощенный способ вывода некоторых лемм; он даже воспроизвел 38 таких лемм. По объяснению Шаля (Chasles, "Aper;u historique") поризмы представляют собой нечто подобное сокращенному методу аналитической геометрии или, может быть, нечто подобное тем методам, которые употребительны в высшей геометрии. В «Началах» он описывает метрические свойства пространства, которое современная наука называет Евклидовым пространством. Евклидово пространство является ареной физических явлений классической физики, основы которой были заложены Галилеем и Ньютоном. Это пространство пустое, безграничное, изотропное, имеющее 3 измерения. Эвклид придал математическую определенность атомистической идее пустого пространства, в котором движутся атомы. «Начала» Эвклида – одна из популярнейших книг, количество её изданий мож-но сравнивать лишь с тиражами Библии.
4) Феодосий из Триполи — геометр и астроном I или ок. серед. II в. Из его сочинений дошли 1) "Сферика" в 3 книгах, посвящённая геометрии шаровой поверхности. При совершенном отсутствии в этом сочинении измеряющего или тригонометрического элемента, о содержании составляющих его предложений могут дать понятие следующие: всякое сечение шара плоскостью есть круг и притом большой, если плоскость проходит через центр. Малые круги, параллельные большому и отстоящие от него на равных расстояниях, равны и имеют с ним общие полюсы. 2 большие круга делятся взаимно пополам. Если один из них перпендикулярен к другому, то он проходит через оба его полюса; если же он наклонен к нему, то соприкасается с 2 параллельными ему кругами, отстоящими от центра шара на равных расстояниях. Важное значение этих предложений для астрономии было причиной введения "Сферики" Феодосия учёными древней Греции в группу сочинений т.н. "малых астрономов". Значение, приобретенное "Сферикой" в древнегреческой литературе, сохранялось за ней очень долго, как это показывают её многочисленные переводы на араб., евр. и латин яз. 2) "De habitationibus". Понятие о содержании этого чисто астрономического сочинения могут дать следующие предложения. Житель северного полюса всегда видит только северное полушарие. Восхода и захода звёзд он никогда не видит. День продолжается для него 7, а ночь 5 месяцев. Житель равноденственного круга видит все звёзды восходящими и заходящими. Притом они находятся для него столько же времени над горизонтом, сколько и под ним. Житель северного полярного круга в день летнего солнцестояния видит Солнце незаходящим, в день зимнего – не восходящим. 3) "De diebus et noctibus", как предыдущее, представляет чисто астрономическое сочинение, состоящее из ряда предложений о продолжительности дней и ночей. 4) "О клепсидре" – сочинение, дошедшее до нас в обработке арабского учёного XIII в. Ибн-Аби-Шукра. Из утраченных сочинений Феодосия известен комментарий к утраченному же сочинению Архимеда.
5) Посидоний — математик и астроном, естествоиспытатель, географ, историк и этнограф, философ Средней Стои. Родился в Апамее Сирийской в 135, умер в Риме в 50 г. до н. э. или 51 на о. Родос, где долго жил. Был учителем Цицерона и Помпеев. Создал (сохранившуюся в отрывках) философско-научную эклектическую систему, которая в центре божественной всеобщей Природы помещает человека, дуалистически расколотого на тело и душу (за грехи возвращённую в тело). Благодаря сочетанию выраженного в яркой форме осмысления действительности с не менее развитым чувством иррационального в мире и человеческой жизни, и благодаря остроумной форме изложения в своих многочисленных сочинениях он оказал огромное влияние на мысли современного ему мира и последующее развитие. Известен 2-й попыткой определить размеры Земли (1-я принадлежит Эратосфену). Звезд а Корабля Арго (Канопус) по его оценке поднималась в Александрии 1/46 долю окружности, т.е. 71/2°, в Родосе же только показывалась на горизонте, а линейное расстояние между этими городами (которые Посидоний считал расположенными на одном меридиане) оценивалось моряками от 5000 до 3750 стадий. Отсюда окружность земли от 240000 до 180000 стадий. К сожалению, точная величина стадии неизвестна. Во всяком случае, метод его уступает методу Эратосфена. Посидоний считал расстояние от Земли до Луны равным 521/8, а до Солнца 13098 земным радиусам, что соответствует параллаксам в 65'.9 и 15."6 и представляет баснословную для того времени точность.
6) Никомах Геразенский — математик и философ неопифагорейской школы из города Геразы в «Палестине». Жил около 100 г. н.э. Как автор сочинения "Введение в арифметику", Никомах пользовался чрезвычайно широкой известностью. Его сочинение было переведено на латинский и арабский языки. 1-я книга этого сочинения занималась определением числа и рассматриванием различных родов чисел (чётных, нечётных, простых, сложных, взаимно простых, совершенных, избыточных и недостаточных), а 2-я – учением о фигурных числах и связанным с ним учением о пропорциях. Говоря о кратных числах, о числах, содержащих в себе данное число и некоторую его часть, автор пользуется для пояснения предмета исследования таблицей умножения, которая теперь известна под названием "пифагоровой". Множество комментарий и переделок арифметики Никомаха появлялось в греческой, римской, арабской и в западноевропейской средневековой литературе. Из других его сочинений до нас дошли: посвященное музыке, под заглавием "Manuale harmonices", и рассматривающее мистические значения чисел и напечатанное под заглавием "Theologumena Arithmeticae etc.". Влияние мистицизма, составлявшего характерную черту неопифагорейской школы, выразилось и в постоянном употреблении Никомахом в его "Арифметике" троичных подразделений. Из недошедших до нас его сочинений нам известно, по заглавию, одно посвящённое введению в геометрию. Никомахова Арифметика является наиболее распространённым из всей античной математической литературы, за исключением работы Евклида, произведением.
7) Евтоций Аскалонский — математик из Аскалона в «Палестине», живший при Юстиниане Великом (VI в.), последний представитель Платоновой школы, в комментариях которого находятся драгоценные для истории математики сведения о геометрах древности, и даже отрывки из не дошедших до нас сочинений. Таких указаний много в его комментариях к Архимеду; здесь, между прочим, говоря о способе Менехма решения задачи о 2 средних пропорциональных при помощи 2 парабол, он говорит об инструменте, изобретённом учителем его Изидором, для черчения параболы непрерывным движением. Там же находятся точные указания приёмов, которыми пользовались учёные александрийской школы для умножения, деления и извлечения корней из чисел. Комментарии его к коническим сечениям Аполлония пергского собраны Галлеем.
Мох (Мохос) из Сидона (Ливан) раньше Троянской войны (и соответственно, раньше Демокрита) выдвинул теорию строения мира из атомов.
9) Секст Юлий Африканский — учёный писатель III в. при императоре Александре Севере написал своё единственное дошедшее до нас сочинение "Кестен", в котором более интересны главы: XXXI, занимающаяся приложениями практической геометрии к военному делу, и LXXVI, посвящённая описанию римской световой телеграфии. В 1-й – ширина реки, противоположный берег которой занят неприятелем, определяется 2 геометрическими способами, один из которых служит и для определения высоты стен осажденного города. Световой телеграф состоял из трёх устанавливаемых прямолинейно на каком-ни-будь хорошо видимом месте сигнальных шестов с помещаемыми на каждом факелами в количестве, не превосходящем 9. Факелы, находящиеся на левом шесте, обозначали соответствующие числа единиц, на среднем – числа десятков, и на правом – числа сотен. Непосредственно этот телеграф мог сообщать только числа в пределах 1–999. Но им пользовались также и для сообщения слов соответствующими буквами греческого алфавита. Из выражаемых т.о. букв могли составляться слова и целые предложения.
10) Каллинник — инженер и архитектор, в 673 изобрёл греческий огонь. Преследуемый за христианскую веру, бежал из финикийского Маальбека в Византию и там предложил свои услуги императору Константину IV в борьбе против арабов.
Страбон в своей «Географии» пишет: «Сидоняне занимались научными исследованиями в области астрономии и арифметики, начав со счётного искусства и ночных плаваний. Ведь каждая из этих отраслей необходима купцу и кораблевладельцу» (Стр. XVI, 2, 24).
1) Фалес Милетский (ок. 625 – ок. 547 до н.э.) — первый из Семи мудрецов; древнегреческий мыслитель, родоначальник античной философии и науки, основатель Милетской школы; он – первый математик и физик в Ионии, основатель геометрии, военный инженер лидийских царей. Геродот, Дурис и Демокрит пишут, что Фалес происходил от отца Эксамия и матери Клеобулины, из рода Фелидов, финикийцев, изгнанных из Сидона (Ливан). Фалес возводил всё многообразие явлений и вещей к единой первостихии – воде. Фалес основал геометрию. Мы знаем, что Фалес имел титул одного из 7 мудрецов Греции, знаем, что он был поистине первым философом, первым математиком, астрономом и вообще первым по всем наукам в Греции. Карьеру он начинал как купец и ещё в молодости попал в Египет. В Египте Фалес застрял на много лет, изучая науки в Фивах и Мемфисе. Считается, что геометрию и астрономию привёз он. Во всяком случае, одному у него могут поучиться все философы – краткости. Полное собрание его сочинений, по преданию, составляло всего 200 стихов. В геометрии греческие авторы приписывали ему довольно много. Например, Прокл Диадох утверждает, что Фалес доказал теоремы: что, вертикальные углы равны; что, углы при основании равнобедренного треугольника равны; что, диаметр делит круг пополам; и ещё ряд других. Он предсказание солнечное затмение 585 г. до н.э. Не чуждался он и политической деятельности, был патриотом Ионии. Фалес настоятельно советовал ионийским полисам объединиться перед лицом угрозы сперва против Лидии, а затем против Персии. Но советам философа не вняли. В борьбе Лидии с Персией Фалес, понимая, что Персия более опасный враг, чем Лидия, помогал ей как инженер. Он помог Крезу перейти через реку Галие, приказав вырыть водоотводный канал, понизивший уровень воды в реке. Фалес дожил до глубокой старости. Он написал так же сочинения в прозе "О началах", "О солнцестоянии", "О равноденствии", "Морская астрология". Сами эти названия говорят о Фалесе как учёном и философе, искавшем начала мироздання. К сожалению, от этих трудов дошли до нас только названия. Согласно Аэцию, Фалес занимался философией уже в Египте. Он прибыл в Милет уже пожилым. Младший современник его, Гераклит, знает Фалеса как астронома, прославившегося предсказанием солнечного затмения. Фалесу принадлежит также открытие годового движения Солнца на фоне "неподвижных" звёзд, определение времени солнцестояний и равноденствий, пони-мание того, что Луна светит не своим светом, и т.п. В небесных телах он видел воспламенившуюся землю. Фалес разделил небесную сферу на 5 зон. Он ввёл календарь, определив продолжительность года в 365 дней и разделив его на 12 тридцатидневных месяцев, отчего 5 дней выпадали так, как это было принято в Египте. В области геометрии Фалес установил ряд равенств: вертикальных углов, треугольников с равной стороной и равными прилегающими к ней углами, углов при основании равнобедренного треугольника, разделённых диаметром частей круга. Фалес вписал в круг прямоугольный треугольник. Учёным жрецам Вавилонии и Египта это было известно, но для Эллады стало открытием. Однако принципиально новое состояло в том, что уже Фалес стал преподавать математику не только в эмпирической, но и в отвлеченной форме. Фалес как физик пытался понять причину летних разливов Нила. Он ошибочно нашёл её во встречном пассатном ветре, который, затрудняя движение воды Нила, вызывал его поднятие. Но то, что верно в отношении Невы, в отношении Нила неверно. Нил разливается в результате летнего таяния снегов и летних дождей в его верховьях. Фалес как философ. О Фалесе как философе первым написал Аристотель. В "Метафизике" сказано: "Из тех, кто первым занялся философией, большинство считало началом всех вещей одни лишь начала виде материи: то, из чего состоят все вещи, из чего первого они возникают и во что в конечном счете уходят, причем основное пребывает, а по свойствам своим меняется, это они и считают элементом и началом вещей, И поэтому они полагают, что ничто не возникает и не погибает, так как подобная основная природа всегда сохраняется... Количество и форму для такого начала не все указывают одинаково, но Фалес – родоначальник такого рода философии – считает её водою". Т.о. и осмыслил Аристотель суть учения первых философов, которых мы называем стихийными материалистами. Вода – философское переосмысление Океана, Нун, Абзу (Апсу). Правда, название его сочинения "О началах" допускает, что Фалес поднялся до понятия первоначала, иначе он не стал бы филосом. Фалес, понимая воду как начало, наивно заставляет плавать на ней землю – в этой форме он ещё и представляет субстанциальность воды, она буквалысо пребывает подо всем, на ней всё плавает. С другой стороны, это не просто вода, а вода "разумная", божественная. Мир полон богов (политеизм). Однако эти боги – действующие в мире силы, они также души как источники самодвижения тел. Так, например, магнит имеет душу, потому что он притягивает железо. Солнце и другие небесные тела питаются испарениями воды. Сказанное можно подытожить словами Дногена Лаэртского о Фалесе: "Началом всего он полагал воду, а мир считал одушевленным и полным божеств". Энгельс подчеркивает, что стихийный материализм Фалеса содержал в себе "зерно позднейшего раскола". Божество космоса – разум. Перед нами здесь не только антимифологичность Фалеса, поставившего на место Зевса разум, логос, сына Зевса, который отрицал своего отца, но и заложенная в протофилософском учении возможность идеализма. Онтологический монизм Фалеса связан с его гносеологическим монизмом: все знание надо сводить к одной единой основе. Фалес сказал: "Многословие вовсе не является показателем разумного мнения". Здесь Фалес высказался против мифологического и эпического многословия. "Ищи что-нибудь одно мудрое, выбирай что-нибудь одно доброе, так ты уймешь пустословие болтливых людей".
2) Пифагор Самосский — математик и мистик, сын богатого ювелира Мнезарха, по сообщению Неанфа, сириец или тириец. Историк Гермипп Смирнский (ок. II в. до н.э.) допускал, что "свою философию Пифагор принёс эллинам от иудеев". Родился Пифагор в финикийском городе Сидоне, "процветал" при тиране Поликрате (ок. 570 – ок. 500) и основал общество в Кротоне, италийском городе, находившемся в тесных сношениях с Самосом. По словам Гераклита, он был учёнее всех своих современников. Неизвестно, сколько времени Пифагор оставался в Кротоне, но несомненно, что умер он в Метапонте, куда переселился вследствие враждебного отношения кротонцев к его союзу. Пифагор – автор систематического введения доказательства в геометрию, построения планометрии прямолинейных фигур, создания учения о подобии, доказательство теоремы о сторонах прямоугольного треугольника ("теорема Пифагора"), построение некоторых правильных многогранников и многоугольников. Пифагору также принадлежит учение о чётных и не чётных, простых и составных, о фигурных и совершенных числах, арифметических, геометрических и гармонич. пропорциях и средних.
3) Эвклид (Евклид, около 365–300 г. до н.э.) — один из величайших математиков в Истории. Его биографические данные сохранились на страницах арабской рукописи XII в.: "Евклид, сын Наукрата, известный под именем "Геометра", учёный старого времени, по своему происхождению грек, по местожительству сириец, родом из Тира". Тир – столица Финикии. Вероятно, род Эвклида был из тирийцев, поселившихся в Афинах. 1-й комментатор «Начал» Прокл (V в. н.э.) не мог указать, где и когда родился и умер Евклид. По Проклу, «этот учёный муж» жил в эпоху царствования Птолемея I. Эвклид получил научное образование от учеников Платона и был приглашён в Александрию Птолемеем, сыном Лага; здесь, в Александрии он основал школу математики. Из его сочинений дошли только "Элементы геометрии", книга под заглавием "Данные", трактата по геометрической оптике и катоптрике и часть сочинения о делении площадей многоугольников. Математики более позднего времени Папп Александрийский и Прокл упоминают и ссылаются на не дошедшие до нас книги Эвклида: 4 книги о конических сечениях, 2 книги о местах на поверхности и на 3 книги "Поризмы". Наиболее знамениты "Элементы". Он первый дал настолько стройное, систематическое и изящное изложение геометрии прямых линий и круга, что в Англии до ХХ в. при начальном обучении геометрии придерживаются изложения Эвклида. Изложение "Геометрии" Эвклида состоит из 13 книг, к которым присоединяют 2 книги о 5 правильных многогранниках, хотя открытие их несправедливо приписывают Гипсиклу Александрийскому (жил 150 лет позднее Эвклида). Собственно геометрия прямых линий, кругов и плоских фигур заключается в первых шести книгах, а в пяти последних книгах изучаются поверхности и тела, в 7-й, 8-й и 9-й книгах рассматриваются свойства чисел, в 10-й рассматриваются в подробности величины несоизмеримые. Под "данными" подразумеваются те величины, которые на основании теорем, доказанных в "Элементах", могут быть определены из условий задачи. Если, например, задана на плоскости определенная точка и круг определенного радиуса, центр которого имеет вполне определенное положение, то длины и направления касательных из точки к кругу суть прямые "данные". Что такое "поризмы" – представляется гадательным. Папп и Прокл, говоря о поризмах, выражаются столь неясно, что нельзя составить себе представления об этом предмете. Папп, между прочим, говорит о поризмах как о каком-то особом методе, применяемом с успехом при решении многих трудных задач. Роберт Симсон, основываясь на неполных и неясных замечаниях Паппа, полагал, что поризмы представляют упрощенный способ вывода некоторых лемм; он даже воспроизвел 38 таких лемм. По объяснению Шаля (Chasles, "Aper;u historique") поризмы представляют собой нечто подобное сокращенному методу аналитической геометрии или, может быть, нечто подобное тем методам, которые употребительны в высшей геометрии. В «Началах» он описывает метрические свойства пространства, которое современная наука называет Евклидовым пространством. Евклидово пространство является ареной физических явлений классической физики, основы которой были заложены Галилеем и Ньютоном. Это пространство пустое, безграничное, изотропное, имеющее 3 измерения. Эвклид придал математическую определенность атомистической идее пустого пространства, в котором движутся атомы. «Начала» Эвклида – одна из популярнейших книг, количество её изданий мож-но сравнивать лишь с тиражами Библии.
4) Феодосий из Триполи — геометр и астроном I или ок. серед. II в. Из его сочинений дошли 1) "Сферика" в 3 книгах, посвящённая геометрии шаровой поверхности. При совершенном отсутствии в этом сочинении измеряющего или тригонометрического элемента, о содержании составляющих его предложений могут дать понятие следующие: всякое сечение шара плоскостью есть круг и притом большой, если плоскость проходит через центр. Малые круги, параллельные большому и отстоящие от него на равных расстояниях, равны и имеют с ним общие полюсы. 2 большие круга делятся взаимно пополам. Если один из них перпендикулярен к другому, то он проходит через оба его полюса; если же он наклонен к нему, то соприкасается с 2 параллельными ему кругами, отстоящими от центра шара на равных расстояниях. Важное значение этих предложений для астрономии было причиной введения "Сферики" Феодосия учёными древней Греции в группу сочинений т.н. "малых астрономов". Значение, приобретенное "Сферикой" в древнегреческой литературе, сохранялось за ней очень долго, как это показывают её многочисленные переводы на араб., евр. и латин яз. 2) "De habitationibus". Понятие о содержании этого чисто астрономического сочинения могут дать следующие предложения. Житель северного полюса всегда видит только северное полушарие. Восхода и захода звёзд он никогда не видит. День продолжается для него 7, а ночь 5 месяцев. Житель равноденственного круга видит все звёзды восходящими и заходящими. Притом они находятся для него столько же времени над горизонтом, сколько и под ним. Житель северного полярного круга в день летнего солнцестояния видит Солнце незаходящим, в день зимнего – не восходящим. 3) "De diebus et noctibus", как предыдущее, представляет чисто астрономическое сочинение, состоящее из ряда предложений о продолжительности дней и ночей. 4) "О клепсидре" – сочинение, дошедшее до нас в обработке арабского учёного XIII в. Ибн-Аби-Шукра. Из утраченных сочинений Феодосия известен комментарий к утраченному же сочинению Архимеда.
5) Посидоний — математик и астроном, естествоиспытатель, географ, историк и этнограф, философ Средней Стои. Родился в Апамее Сирийской в 135, умер в Риме в 50 г. до н. э. или 51 на о. Родос, где долго жил. Был учителем Цицерона и Помпеев. Создал (сохранившуюся в отрывках) философско-научную эклектическую систему, которая в центре божественной всеобщей Природы помещает человека, дуалистически расколотого на тело и душу (за грехи возвращённую в тело). Благодаря сочетанию выраженного в яркой форме осмысления действительности с не менее развитым чувством иррационального в мире и человеческой жизни, и благодаря остроумной форме изложения в своих многочисленных сочинениях он оказал огромное влияние на мысли современного ему мира и последующее развитие. Известен 2-й попыткой определить размеры Земли (1-я принадлежит Эратосфену). Звезд а Корабля Арго (Канопус) по его оценке поднималась в Александрии 1/46 долю окружности, т.е. 71/2°, в Родосе же только показывалась на горизонте, а линейное расстояние между этими городами (которые Посидоний считал расположенными на одном меридиане) оценивалось моряками от 5000 до 3750 стадий. Отсюда окружность земли от 240000 до 180000 стадий. К сожалению, точная величина стадии неизвестна. Во всяком случае, метод его уступает методу Эратосфена. Посидоний считал расстояние от Земли до Луны равным 521/8, а до Солнца 13098 земным радиусам, что соответствует параллаксам в 65'.9 и 15."6 и представляет баснословную для того времени точность.
6) Никомах Геразенский — математик и философ неопифагорейской школы из города Геразы в «Палестине». Жил около 100 г. н.э. Как автор сочинения "Введение в арифметику", Никомах пользовался чрезвычайно широкой известностью. Его сочинение было переведено на латинский и арабский языки. 1-я книга этого сочинения занималась определением числа и рассматриванием различных родов чисел (чётных, нечётных, простых, сложных, взаимно простых, совершенных, избыточных и недостаточных), а 2-я – учением о фигурных числах и связанным с ним учением о пропорциях. Говоря о кратных числах, о числах, содержащих в себе данное число и некоторую его часть, автор пользуется для пояснения предмета исследования таблицей умножения, которая теперь известна под названием "пифагоровой". Множество комментарий и переделок арифметики Никомаха появлялось в греческой, римской, арабской и в западноевропейской средневековой литературе. Из других его сочинений до нас дошли: посвященное музыке, под заглавием "Manuale harmonices", и рассматривающее мистические значения чисел и напечатанное под заглавием "Theologumena Arithmeticae etc.". Влияние мистицизма, составлявшего характерную черту неопифагорейской школы, выразилось и в постоянном употреблении Никомахом в его "Арифметике" троичных подразделений. Из недошедших до нас его сочинений нам известно, по заглавию, одно посвящённое введению в геометрию. Никомахова Арифметика является наиболее распространённым из всей античной математической литературы, за исключением работы Евклида, произведением.
7) Евтоций Аскалонский — математик из Аскалона в «Палестине», живший при Юстиниане Великом (VI в.), последний представитель Платоновой школы, в комментариях которого находятся драгоценные для истории математики сведения о геометрах древности, и даже отрывки из не дошедших до нас сочинений. Таких указаний много в его комментариях к Архимеду; здесь, между прочим, говоря о способе Менехма решения задачи о 2 средних пропорциональных при помощи 2 парабол, он говорит об инструменте, изобретённом учителем его Изидором, для черчения параболы непрерывным движением. Там же находятся точные указания приёмов, которыми пользовались учёные александрийской школы для умножения, деления и извлечения корней из чисел. Комментарии его к коническим сечениям Аполлония пергского собраны Галлеем.
Мох (Мохос) из Сидона (Ливан) раньше Троянской войны (и соответственно, раньше Демокрита) выдвинул теорию строения мира из атомов.
9) Секст Юлий Африканский — учёный писатель III в. при императоре Александре Севере написал своё единственное дошедшее до нас сочинение "Кестен", в котором более интересны главы: XXXI, занимающаяся приложениями практической геометрии к военному делу, и LXXVI, посвящённая описанию римской световой телеграфии. В 1-й – ширина реки, противоположный берег которой занят неприятелем, определяется 2 геометрическими способами, один из которых служит и для определения высоты стен осажденного города. Световой телеграф состоял из трёх устанавливаемых прямолинейно на каком-ни-будь хорошо видимом месте сигнальных шестов с помещаемыми на каждом факелами в количестве, не превосходящем 9. Факелы, находящиеся на левом шесте, обозначали соответствующие числа единиц, на среднем – числа десятков, и на правом – числа сотен. Непосредственно этот телеграф мог сообщать только числа в пределах 1–999. Но им пользовались также и для сообщения слов соответствующими буквами греческого алфавита. Из выражаемых т.о. букв могли составляться слова и целые предложения.
10) Каллинник — инженер и архитектор, в 673 изобрёл греческий огонь. Преследуемый за христианскую веру, бежал из финикийского Маальбека в Византию и там предложил свои услуги императору Константину IV в борьбе против арабов.
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Философы, Писатели, Историки
1. Философы
В Карфагене существовала пифагорейская школа; сохранились имена некоторых карфагенских философов – Антенна, Годия, Леокрита и Мильтиада, однако, о них ничего неизвестно. Более или менее нам известна деятельность лишь Клитомаха (см. ниже).
1) Зенон Китийский — основатель стоицизма (прибл. 340–265, или 270, или 267 г. до н.э.). Финикиец. Родился на Кипре; занимался сначала морской торговлей. Около 320 он переселился в Афины, где стал учеником киника Кратеса, в котором он видел истинного представителя философии Сократа но был недоволен его «киническим бесстыдством». Неудовлетворенный киническим учением, он слушал и других учителей – мегарца Стильпона, диалектика Диодору и платоников Ксенократа и Полемона, и к концу IV в. основал собственную школу в "узорчатом портике" (стоа пойкиле), от которого она и получила своё название. Став учителем, Зенон собрал вокруг себя многочисленных учеников, которые сначала назывались, по его имени, зенонеями, а потом, по месту преподавания – стоиками. Превосходные качества его характера заслужили ему особенное уважение афинян и царя Антигона Гоната; награжденный при жизни золотым венцом и статуей, он по смерти удостоился почетного погребения в Кермаике. Жил без семьи и рабов. Он прожил в Афинах около 60 лет и достиг глубокой старости; год его смерти (как и рождения) в точности неизвестен. Труды Зенона по этике, диалектике, физике и пиитике, перечень которых находится у Диогена Лаэрция, отличались, по древним свидетельствам, краткостью и отсутствием красноречия, от них сохранились лишь немногие отрывки, сомнительной подлинности. Учение его дано преемниками Клеоном и Хризиппом. Был скромен. И из-за скромности не мог принять "кинического бесстыдства" (VII 3) своего учителя Кратета, хотя в то же время был и очень скуп, имел большие деньги и был ростовщик. Он не желал особенно тратиться ни на еду, ни на мальчиков, ни на девиц, причём с последними он общался раз или 2 только для того, чтобы не прослыть женоненавистником. Диоген Лаэрций прямо о нём пишет: "Сам он был мрачен и едок, с напряженным лицом. Жил он просто и не по-эллински скупо под предлогом бережливости" (VII 16). Впрочем, его отношения с царём Антигоном были не лишены достоинства и благородства. Зенона прославляли за любовь к знанию, к мудрости и за добродетель, причём об этом можно читать даже у стихотворцев. Умер, видимо, от самоубийства. Он сын некоего Мназия (Манассии?).
2) Герилл из Карфагена — стоик, ученик Зенона Китийского. Подобно Аристотелю, полагал высшее благо и высшую цель в познании.
3) Зенон Сидонский — ученик афинского эпикурейца Аполлодора (II в. до н.э). Цицерон ("De Nat. D.") называет его главой эпикурейцев и остроумнейшим из них; по свидетельству Диогена Лаэрция, он много писал; Прокл говорит об одном его сочинении, в котором он нападал на достоверность математических доказательств. Собственные его сочинения до нас не дошли, но сохранившийся трактат Филодема составлен по лекциям Зенона, у коего, вероятно, заимствованы некоторые места в 1-й книге цицероновского "De Nat. D.". О философе того же имени и из того же города Сидона упоминает Диоген Лаэрций, как об ученике Зенона стоика.
4) Боэт Сидонский вместе с братом Диодотом занимался философией Аристотеля.
5) Клитомах — философ II и I в. до н.э., ученик Карнеада и преемник его в управлении Новой Академией; родом из Карфагена, где носил пуническое имя Аздрубал; переселился на 28 году в Афины, где, под конец долгой жизни, познакомился с молодым Цицероном, и видимо был избран в совет. Из свыше 400 его сочинений не сохранилось ничего; Цицерон называет одно из них – "О воздержании от суждения". Свои труды Клитомах, по традиции времени, приписывает своему учителю. В них он выступает против стоицизма, отчасти и эпикуреизма. Знание невозможно, потому что нельзя найти критерия истины, то есть такого признака, по которому можно отличить истинное представление от ложного; это одинаково применимо как к ощущениям, так и к понятиям. Представление, которое само по себе имеет характер истинности, как учили стоики – заключает в себе противоречие. Но и доказательство невозможно, ибо оно ведет в бесконечность: каждое доказываемое положение основывается на другом, это – на 3-м и т.д. Если же остановиться на к.-л. положении, то окажется, что само доказательство не доказано. Невозможно доказательство и со стороны содержания, которое, по мнению Карнеада, заимствуется рассудком из восприятий – а в них нет возможности различить истинное от ложного. Особенно подробно опровергал он стоическую физику и теологию, указывая на догматичность стоической теологии. В понятии божества он указывал противоречие признаков – личности и бесконечности. Личность непременно вносит ограничение в понятие бесконечности; такое же противоречие и в признаках жизни, и вечности: живой Бог не может быть вечным. Жизнь предполагает ощущения, ощущения – изменчивость, что противоречит неизменности божества. По таким же основаниям он не находит возможным приписать божеству добродетели – мудрость и прочее. Далее, Бог не может быть ни телесным, ни бестелесным; он не может быть ни ограниченным, ни безграничным. Но отсюда нельзя еще заключать, что он был атеистом; он отрицал только возможность познания божества. Он ратовал также против предсказаний и мантики вообще, возражая против стоического фатализма; целью его при этом, очевидно, была критика учения о причинности, а не защита свободы как таковой. Подобно софистам, он отрицал естественное право, ссылаясь на изменчивость нравственных воззрений и положительных законодательств у различных народов. Невозможность истинного познания не исключает некоторых предположений, более или менее вероятных, в которых человек нуждается для практической деятельности. Отсюда его учение о вероятности и 3 её степенях: 1-я степень – представление, вероятное само по себе, но не имеющее подтверждения в других представлениях; 2-я степень вероятности – та, которая не опровергается другими представлениями; 3-я, высшая – представление, не опровергаемое, а подтверждаемое другими представлениями. Это учение это несколько напоминает теорию Милля о возникновении необходимых истин. Биограф философов Диоген Лаэртский написал: «Усердие его дошло до того, что он написал свыше 400 книг… Во всех школах, акадимической перипатической и стоической, он был самым приметным человеком».
6) Антиох Аскалонский — философ Новой Академии (II–I вв.); учитель Цицерона.
7) Адриан Тирский — софист геродовой школы.
Исидор — философ, родом из Газы, эмигрировал в Персию.
9) Лэт — писатель, о котором Евсевий сообщает, что он перевёл на греческий язык труд финикийских философов Феодота, Ипсикрата и Моха.
10) Авнимос Гагарди — философ из Гадары, живший во времена императора Адриана (117–138) и принадлежавшим к школе младоциников. Он – часто упоминаемый в Талмуде и Мидраше языческий философ II в., который был хорошо знаком с Библией и бытом еврейского народа вообще и состоял в дружеских отношениях с известным таннаем р. Меиром, в свою очередь получившим греческое образование. Грец отождествляет его с философом Oenomaus из Гадары («Палестина»), жившим во времена императора Адриана (117–138) и принадлежавшим к школе младоциников. Агада сравнивает Авнимоса по мудрости с библейским Валаамом, но выставляет его другом еврейского народа. Когда враги евреев однажды спросили его, имеется ли средство окончательно уничтожить еврейский народ, он ответил: "Обойдите все синагоги и школы этого племени, и если услышите там лепет младенцев, то вы ничего с этим народом не поделаете; а вот когда умолкнет голос детей в школах, вы легко победите это племя" (Midr. r. Beresch., 65)". Талмуд без комментария сопоставляет этого симпатизировавшего еврейству язычника с еврейским учёным Элиша б.-Абуя, который, увлекшись греческой философией, порвал с Иудаизмом и его интересами; Элиша ходил по еврейским школам и, видя молодежь за книжками, говорил им: "Что вы тут делаете? Идите лучше заниматься ремеслом, кто столярным, кто портняжным, а кто плотничьим делом". И многие действительно послушались его и оставили учение (Иер. Хагига, XI, 1). Р. Меиру, поддерживавшему связи со своим бывшим учителем, Элишей б.-Абуя, после того как тот порвал с еврейством, приходилось часто выслушивать за то упреки от своих товарищей, опасавшихся, как бы эта связь не повлияла дурно на его образ мыслей. ;внимос, хотя сам язычник, разделял эти опасения и спросил однажды Меира: "Ведь все сорта шерсти, опускаемые в красильный котел, получают одинаковую окраску; не так ли?" – "О нет, – ответил Меир, – только шерсть ягненка, который сохранился в чистоте возле своей матери, принимает чистую окраску; грязная же шерсть и из котла выйдет грязной", то есть философия портит только тех, на душе которых и раньше были пятна (Хагига, 15б). С не меньшим участием относился и р. Меир к Авнимосу. Рассказывают, что когда у Авнимоса умерла мать, р. Меир посетил его, чтобы выразить ему соболезнование, причём нашёл его и всех его домашних в глубоком трауре. Когда через некоторое время умер отец ;внимоса, p. Меир опять посетил его и, к своему удивлению, нашёл его занимающимся своим обычным делом. "Твоя мать, по-видимому, была тебе дороже, чем отец?" – заметил ему с. Меир. – "О да, – ответил ;внимос, – ведь и в Библии сказано: Ноеми, уговаривая своих невесток вернуться домой, сказала им: идите, вернитесь каждая в дом своей матери (Руфь, 1, , а не в дом отца своего". – "Ты верно заметил, – отозвался р. Меир, – у древних язычников были материнские дома, а не отцовские". В своей книге "Раскрытие волшебниц" (фрагменты из нее сохранились у Евсевия в его Praeparatio evangelica, §§ 12–36) он рьяно выступил против языческой системы оракулов, так что его даже упрекали в подрыве благочестия и религиозности.
11) Порфирий (5.10.234, Тир – 304, Рим; по другим данным жил 232–305) — философ-неоплатоник и астролог. Родом из Тира, ученик Плотина, именем которого он и издал свои труды, для авторитета. Настоящее имя Порфирия было Малькус (в честь отца), Малх; Плотин переделал его в Порфирий. Был учителем Ямвлиха и, вероятно, Ф. Матерна. Около 300 написал астрологический трактат в 55 главах "Введение" ("Eisagoge"). Критики обвиняли Порфирия в занятиях магией, даже в вызывании состояний транса, ибо он был приверженцем мистерий и в течение нескольких лет изучал восточную раджа-йогу. Мнения Порфирия о "сверхсущем", о 3 началах, или "ипостасях", и о рождении мира путём нисходящих эманаций лишь оттенками отличаются от воззрений Плотина: так, он с ещё большим вниманием относится к народным культам. В его системе Mиpa, кроме богов, демонов и героев классической мифологии, играют также роль "архангелы" и "ангелы", взятые из Иудейства, к которому он относился с почтением. Христианство, напротив, своим отрицательным универсализмом вызывало в нём вражду, которую он сформулировал в "15 книг против христиан". Многие другие философские, астрологические и исторические сочинения известны только по имени или дошли в отрывках. Сохранились его метафизическое сочинение и "Введение в категории Аристотеля". В Средние Века и позже Порфирий имел особое значение как систематизатор и толкователь Аристотелевой логики. Из учеников его самым замечательным был Ямвлих. Все элементы философии Порфирия находятся у Платона и Аристотеля (отчасти также у новопифагорейцев и стоиков), но он свел эти элементы в одно грандиозное и стройное мировоззрение, которое, с позднейшим дополнением Прокла, составляет достойное завершение всей древней философии. Свое учение он изложил в отдельных трактатах (числом 54), и разделил их на 6 групп по 9 трактатов в каждой (эннеады). Совершенное Первоначало, или Божество, понимается им не только как сверхчувственное, но и как сверхмыслимое, неопределяемое для разума и невыразимое для слова неизреченное. Порфирий указывает 2 пути: отрицательный и положительный. Ища подлинно божественного смутным сначала стремлением души, мы перебираем всякие предметы, понятия и определения и находим, что все это не то, чего мы ищем; наш ум ничем не удовлетворяется, ни на чем не может остановиться; отсюда логическое заключение, что искомое находится выше или по ту сторону всякого определения, мысли, бытия; оно есть сверхсущее, и мы познаем его, когда отрицаем от него всякое понятие. В умоисступлении, экстазе, мы касаемся божества и имеем знание о нём. В понятии Единого или абсолютного Блага содержится представление о нисходящем порядке всего существующего. Совершенное единство не может быть ограничением; абсолютное благо не может быть исключительным или замкнутым в себе. Оно необходимо есть избыток, изобилие или выступление из себя. Если для ограниченного существа человеческого выступление из себя к Богу (экстаз) есть возвышение над своей ограниченностью, то для Божества, обладающего бесконечным совершенством, выступление из себя может быть, наоборот, только нисхождением. Самый способ этого нисхождения выражается у Порфирия лишь с помощью образов, причем его мысль заинтересована собственно тем, чтобы оградить Единое от всякого представления об изменении или умалении его абсолютного достоинства. Как источник наполняет реки, сам ничего не теряя, как солнце освещает темную атмосферу, нисколько не потемняясь само, как цветок испускает свой аромат, не становясь от этого безуханным, так Единое изливается или излучается вне себя от избытка или изобилия своей совершенной полноты, неизменно пребывая в себе. Первое истечение, или излияние (эманация), или излучение (радиация) Единого есть ум, начальная двоица, т.е. первое различение в Едином мысли и бытия или его саморазличение на мыслящего и мыслимого. Мысль о Едином, ум определяет его как большее мысли или как сущее; различая себя от него, ум полагает его как пребывающее, а себя – как внутреннее, или чисто мысленное, движение; предполагает его как то же самое, или тождество, а себя – как его другое. Т.о., 10 аристотелевых категорий сводятся у Порфирия к 5 основным, имеющим применение и в умопостигаемой области. Действием ума нераздельная полнота Единого расчленяется здесь на множественность идей, образующих мысленный мир. Эти идеи не суть внешние предметы, созерцаемые Умом, а его собственные вечные состояния или положения, его мысли о Едином в множественности или числе. Т.о., через идеи Ум вечно обращается к Единому, и сам он в действительности есть лишь это обращение. За этим первым кругом эманации, где Божество, или Единое, через Ум различается в себе и обращается на себя мысленно, или идеально, следует его второе, или реальное, различение и обращение на себя, определяемое живым движением Души. Душа не мыслит уже непосредственно Единое как свою внутреннюю предметность, а стремится к Единому или желает его как чего-то действительно от нее различного, к чему она сама относится не как мыслимое только, но и реальное начало "другого". Единое, ум и душу он обозначает как "3 начальные ипостаси", из коих объясняется все положительное содержание вселенной. Душа есть 2-я, существенная "двоица" – начало реальной множественности. В ней самой Порфирий различает 2 основные стороны – высшую и низшую душу: последнюю он называет природой. Высшая душа обращена к неподвижному созерцанию Единого и есть лишь живой и чувствующий субъект ума. Низшая душа обращена к материи, или несущему, к беспредельной возможности бытия. Как ум мысленно расчленяется на множественность идей, образующих мир умопостигаемый, так Душа разрождается во множестве душ, наполняющих мир реальный. Высшая душа рождает богов и бесплотных звездных (астральных) духов, низшая душа, или природа, размножается в демонских, человеческих, животных и растительных душах, сгущая для них "небытие" материи в соответствующие тела, подлежащие обманчивой чувственности. Как свет и тепло по мере удаления от своего источника ослабевают и, наконец, исчезают в совершенном мраке и холоде, так эманации божественного света и тепла – через ум и душу – постепенно ослабевают в природе, пока не доходят до полного отсутствия, или лишения, истины и блага в материи, которая есть, следовательно, несущее и зло. Но если материя, или субстрат видимого мира, имеет такой чисто отрицательный характер, то форма этого мира взята душою из высшего идеального космоса; с этой стороны и чувственный наш мир разумен и прекрасен. Красота есть проникновение чувственного предмета его идеальным смыслом, есть ощутимость идеи. Нравственная задача состоит в постепенном возвращении души от материального, или плотского, через чувственное к идеальному (умопостигаемому) а от него к божественному – порядок, прямо обратный нисхождению Божества во Вселенной. В полемике Порфирия против гностиков он настаивает на постепенности возвращения души к Богу и на нравственных условиях этого процесса. "Без истинной добродетели Бог есть пустое слово". Первый шаг к возвышению над чувственностью есть бескорыстное отношение к самой этой чувственности как к предмету познания, а не вожделения; 2-й шаг есть отвлеченное мышление (например, арифметическое или геометрическое); более высокий подъем дается затем любовью к прекрасному ради ощущаемой в нем идеи (платонический эрос); еще выше поднимает нас чистое умозрение (диалектика в платоновом смысле); последний шаг есть восхищение, или экстаз, в котором наш дух становится простым и единым как Божество и, наконец, совпадает и сливается с ним. Т.к. высшая жизненная задача исчерпывается здесь возвращением единичной души к Богу, то в этом воззрении нет места для общественных, политических и исторических задач: все дело происходит между отдельным лицом и неизречённым абсолютом. Философия его представляет собой завершение древнего умственного мира, как с положительной, так и с отрицательной стороны. Древний мир здесь следует принимать в широком смысле, т.к. эллинизованный финикиец Порфирий вобрал в своё учение не только классические, но и восточные духовные стихии. И в этом последнем слове всего образованного язычества сказалась его общая граница с полною ясностью. Весь идеал – позади человека. Абсолютное нисходит и изливается в творении в силу изобилия собственной природы, но без вся-кой цели для себя и для самого творения. Низший мир, как царство материи ("не сущего"), противоположен Божеству и враждебен истинной природе человека; но человек никогда не побеждает этот мир, а может только бежать из него с пустыми руками в лоно Божества. Идеал единичного человека – не живая и свободная личность, "друг Божий", а лишь отрешённый от мира созерцатель и аскет, стыдящийся, что имеет тело; собирательный человек (общество) никогда не достигает здесь пределов человечества, он остается городом – созданием железной необходимости. Крайнему мистицизму теории, поглощающему личность, соответствует абсолютизм римского государства, поглотившего местные города и нации, не возвысившись, однако, до настоящего универсализма. Римская империя оставалась лишь огромным, безмерно разросшимся городом, который именно вследствие своей огромности теряет живой интерес для своих граждан. Полным отсутствием такого интереса философия Порфирия отличается даже от философии Платона и Аристотеля.
12) Публий Эгнаций Целер — философ-стоик, родом из Берита в Финикии. Выступал при Нероне с обвинениями своего друга Бареи Сорана.
13) Антипатр — стоик I в. до н.э., жил в Афинах. Родом из Тира. Друг Катона Мл.
14) Аполлоний, описал жизнь Зенона и составил библиографию стоицизма.
15) Аспасия — софист из Библа (Финикия), современник Адриана; написал историю Библа.
16) Филодем Эпикуреец был родом из Гадара. современник Цицерона; жил в Риме и был другом Пизона, против которого Цицерон произнес дошедшую до нас речь. В этой речи Филодем характеризуется как широко образованный человек, философ и талантливый поэт, проводящий в теории тот катехизис эпикуреизма, который на практике осуществлял Пизон. Цицерон так говорит о нём: "Если кому и вздумается порицать Филодем, то не сильно и не как человека циничного, бесчестного и наглого, а как истого грека, как льстеца, как поэта…по просьбе, по приглашению, по принуждению, Филодем очень много написал ему (Пизону) и о нем, изобразив в весьма изящных стихах все страсти этого человека, все его похождения, всевозможные обеды и пиры и, наконец, все его любовные связи". Значительное число эпиграмм (больше 30) дошло до нашего времени с именем Филодема в сборнике Палатинской антологии; по изяществу формы и остроумию они вполне заслуживают того отзыва, который дал о поэзии Филодема Цицерон. В отрывках сочинения о музыке Филодем исследует вопрос о практическом её влиянии, полемизируя со стоиками, которые музыке придавали большое значение, оспаривая значение музыки в области религии и в жизни, и утверждая, что древние музыки не ценили, он доказывает, что она действует на чувства, но не на душу. В сочинении о пороках и противоположных им добродетелях речь идет о том, как должен устраивать свою жизнь мудрец. Считая богатство источником благополучия, он учит, как с помощью его быть счастливым. Лучшее употребление из богатств делает тот, кто предлагает их к услугам приятных людей и мудрецов, подобно тому, как Эпикуру служили своими богатствами его ученики и друзья. Изложив, в чём состоит истинная дружба и щедрость, Филодем осуждает скупых людей и плохих домохозяев, рекомендуя некоторые положения из сочинений Феофраста и Ксенофонта по экономике. В сочинении о риторике он полемизирует с защитниками ораторского искусства, доказывая, что оно мало содействует развитию духа и сердца, и разбирает вопрос о влиянии риторики на политику и о взаимном отношении риторики, философии и политики. Дошедшие до нас отрывки Филодема, являясь весьма ценным источником для знакомства с эпикурейской философией, по стилю оказываются далеко не столь совершенными, как его антологические стихотворения.
17) Диодор из Тира — философ-перипатетик II в. до н.э., ученик Критолая; старался соединить учение стоиков и эпикурейцев с аристотелевской философией.
18) Менипп — философ кинической школы, родом из Гадары, жил в конце III в. до н.э.; был рабом, потом стал учеником философа Диогена и последователем кинической философии; это не мешало ему заниматься ростовщичеством и нажить большое состояние. Потеряв за кем-то значительную сумму, покончил с собой. В своих (несохранившихся) сатирах он рассуждал в шуточном тоне о серьезных вопросах из практической философии и с сарказмом нападал на человеческую пошлость. Они были написаны прозой, смешанной кое-где со стихами. Им подражал Теренций Варрон в своих "Satirae Меnipреаe".
19) Максим философ — один из воспитателей императора Марка Аврелия.
20) Василид — стоический философ из «палестинского» Скифополя; учитель императоров Луция Вера и Марка Аврелия.
21) Ямблих — философ, принадлежавший к новоплатонической школе. Сведения о его жизни, чрезвычайно скудные, даёт его биограф Евнапий, который гораздо более озабочен обобщением различных ходячих анекдотов о его чудесах, чем связным изложением истории его жизни и учения. Он даже не сообщает года его рождения и смерти и только из сопоставления показания комментатора Свиды, что он жил во времена Константина Великого, и сообщения Евнапия, что ученик Ямблиха Сопатер после его смерти явился ко двору Константина, можно заключить, что он умер ок. 330. Он происходил из Халкиды в Келесирии, из богатого и известного рода. Его учителями в философии были Анатолий, о котором почти ничего не известно, и Порфирий. Впоследствии он основал собственную школу, по-видимому, в родном городе, и приобрел широкую популярность в качестве учителя мудрости. Множество учеников собирались за его скромной трапезой и следовали за ним повсюду. Говорили, что он превзошел познаниями и глубиною мысли не только Анатолия, но и Порфирия. Ему приписывали способность творить чудеса и вызывать богов. Евнапий рассказывает, что он будто бы мог подниматься во время экстаза на 10 футов от земли и однажды, в Гадаре, вызвал из источника Эроса и Антероса, в виде 2 младенцев. Из его многочисленных сочинений до нас дошло немногое, большей частью отрывки. Так из главного его труда в 10 книгах, из которых каждая представляла самостоятельное целое, сохранилось 5. Сохранившихся сочинений недостаточно для того, чтобы можно было составить полное представление о воззрениях Ямблиха; поэтому, приходится прибегать к известиям других писателей, главным образом Прокла (комментарии к диалогу Платона "Тимей") и Юлиана. Как философ, он стоит неизмеримо ниже Порфирия, уступая ему в глубине и оригинальности мысли. Изложение его страдает растянутостью. Ямблих старается согласовать воззрения Платона и Аристотеля даже там, где, по-видимому, это совершенно невозможно. Вообще его философская система отличается синкретизмом и представляет стремление привести в связь неоплатоновские и неопифагорейские воззрения с различными восточными теософскими учениями. Он, скорее богослов, пытающийся создать философскую основу для религии и её догм, чем философ в истинном смысле слова. Главная цель всей его жизни – возродить падающее язычество, не как совокупность множества отдельных более или менее развитых верований и культов, но как единую законченную религию, выработать для нее строго определенную догматику, упорядочить, оправдать и обосновать ее обрядовую сторону и создать религиозную мораль, подобно тому, как все это существовало уже в христианстве. В этом собственно лежит разгадка его популярности в древности. Стремление возродить язычество было общим у него со многими выдающимися умами той эпохи. Когда всё более усиливавшееся христианство грозило уничтожить вместе с политеизмом всю древнюю цивилизацию, с её наукой и искусством, философия, высоко ценившая блага античной культуры, выступила на ее защиту и начала отчаянную борьбу с новой силой, несмотря на то, что в воззрениях отцов церкви, с одной стороны, и философов – с другой, нередко было много общего. Для большей успешности борьбы необходимо было произвести некоторые реформы в язычестве. Эти реформы сводились, гл.о., к толкованию мифов, к очищению политеизма от разных безнравственных воззрений и обычаев и к объединению различных верований. В этом духе работали Аполлоний Тианский, Плутарх, Апулей, Кроний, Нумений, отчасти Порфирий. Ямблих и особенно его школа, стараются – подобно средневековым богословам, для которых философия была лишь прислужницей богословия (philosophia – ancilla theologiae) – принять древнюю религию целиком, со всеми ее догмами и только обосновать ее философски, приведя ее в строгую систему. Исходный пункт воззрений Ямблиха тот же, что у средневековых богословов: сознание ничтожества человека, его зависимости от сил природы, слабости его воли и разума. Он находил, что «Плотин» поставил человеческую душу слишком близко к высшему божественному миру. Он не мог допустить, чтобы душа, по ее существу, не была затронута страданием и злом. Единственная возможность освободиться от зла и от тёмных сил природы и судьбы заключается в поддержке богов, управляющих этой судьбой. Хотя в процессе очищения души она должна сама принимать деятельное участие, но выполнить его до конца возможно лишь при помощи богов. Божественный мир первых неоплатоников, по мнению Ямблиха, был слишком отдален от человека, слишком идеален, чтобы человек, при его ничтожестве, мог непосредственно обращаться к нему. Поэтому, он увеличивает количество посредствующих звеньев между Троицей «Плотина» – Порфирия и человеком и вводит бесконечное множество богов и полубогов, ипостазируя при этом, исключительно благодаря религиозному настроению своего ума, чисто отвлеченные понятия. В этом – главное отличие системы Ямблиха от учения ранних неоплатоников. В общем изложении Плотиновской системы эманаций, а именно в утверждении, что каждая низшая ступень бытия заключается в высшей, он сходится со своими предшественниками. Присоединяясь к обычному делению богов на видимых и невидимых, Ямблих отличает ещё богов мировых, пребывающих в мире и управляющих им, и богов сверхмировых. В основу своей теогонии он кладет плотиновское учение о Троице. 1-я ипостась её, высший принцип бытия – Единое, о котором можно скорее утверждать то, чем оно не может быть, чем то, что оно есть, – простое, неделимое, неподвижное в своём единстве, основа всякого бытия, причина всякой гармонии, источник всякого разума, но само по себе начало чуждое всех этих свойств. 2-й принцип – Разум, служащий посредником между Единым и 3 принципом – Демиургом или Душой; это оплодотворяющее начало, виновник существования богов, принцип божественной жизни. 3-я ипостась – душа или демиург – исполняет самый акт миротворения. Но Ямблих не останавливается на этом и в сущности довольно простую систему «Плотина» усложняет до крайности, выводя из каждого принципа все новые и новые триады и создавая новые сущности, служащие переходными ступенями. Он исходит из соображения, что переход от совершенно простой и независимой сущности к сложной и зависимой должен происходить при посредстве некоей новой сущности, одновременно причастной и простому, и сложному. Так напр., кроме Единого «Плотина» – Порфирия он допускает ещё другое Единое, стоящее между этим высшим, так сказать абсолютным Единым и множественностью. Из этого второго Единого он выводит умопостигаемое, представляющее триаду, в которой 1-ый член называется отцом или действительностью, 2-ой – силой, 3-ий – умом. Эта триада в свою очередь заключает в себе 3 триады. Теология Ямблиха, по крайней мере в том виде, в каком мы её знаем, представляется довольно запутанной; мы не находим у него той строгой систематичности и простой понятной схемы, какую выработал впоследствии Прокл. Среди мировых сущностей, стоящих выше человека, Ямблих различает души богов, полубогов, ангелов, демонов и героев. К ним нужно присоединить ещё богов-покровителей отдельных народов и личностей. Ямблих вводит в свою систему богов из различных народных религий и пользуется при этом нелепейшими баснями о них, исходя из мысли, что чем фантастичнее похождения богов, тем более глубокий смысл заключается в них. Речь Юлиана о Гелиосе, излагающая, в сущности, воззрения Ямблиха, служит нам примером того, как Ямблих пользовался мифами. По его мнению, Гелиос есть центральный пункт единства; он – царь их, и в качестве отражения высшего единства причастен тем же благам, которые получают от Единого. Поэтому он является посредником между мирами видимым и невидимым; видимое же солнце есть лишь отражение этого высшего солнца – Гелиоса. Гелиос есть то же, что Зевс и Серапис; Дионисий и Асклепий суть лишь силы, входящие в состав Гелиоса. Аполлон и Афина Мировая Душа – его эманация, Афродита – его помощница и т.д. Практическая сторона политеизма – почитание изображений богов, теургия, мантика – находила в Ямблихе усердного почитателя. Ямблих утверждает, что изображения эти исполнены божественной силы, независимо от того, сделаны ли они руками человека или упали с неба. Для доказательства этой божественной силы он пользуется разными чудесными историями, и хотя старается оправдать чудесное ссылкой на естественные причины, но это едва ли может иметь значение, т.к. он и естественные явления старается объяснить чудесным действием богов. Он ссылается на всемогущество богов и на связь мира видимого с невидимым. Особенную ценность имеют для него пророчества. Милость богов легче всего, по его мнению, может быть достигнута людьми при помощи молитвы и жертвоприношений. Ямблих излагает доктрину о происхождении идеи божества и чувства веры. Он утверждает, что мы познаем Бога не путем рассуждения, а уже самым актом мышления. Идея бога – идея прирожденная, свойство нашего ума. Будучи сами причастны сознанию, боги недоступны нашему непосредственному сознанию и познанию, но мы узнаем о божественной благости и разумности действий богов, созерцая мироздание. Если в мире есть зло, оно происходит не от бога, но от зловредных демонов и от нашего невежества и неумения пользоваться дарами неба. Решения богов непоколебимы; боги бесстрастны и не могут быть тронуты молитвой, но молитва всё же необходима, т.к. с ней мы делаемся лучше и приближаемся к богам. Церемония жертвоприношения действует сама по себе, без нашего содействия; необходимо лишь точное соблюдение ритуала. Жрец является посредником для передачи божественной силы, органом божества. Затем автор пускается в детали теургии. Он определяет природу, могущество, функции каждого вида сверхъестественных существ и перечисляет все внешние признаки, на основании которых истинный теург узнает о присутствии высших существ. Все высшие существа делятся на богов, демонов, героев или полубогов и души. Могущество богов неизмеримо и оказывает действие мгновенно; демоны слабее и действие их силы происходит не сразу. Боги доброжелательны к человеку; злые боги – не боги, а демоны или ;;;;;;;;. Души людей могут возвыситься до ангелов. Явление богов просто, вид их спасителен; вид демонов страшен. Явление богов вызывает любовь и священное опьянение, явление ангелов – способствует знанию, явление героев – возбуждает храбрость, явление демонов – плотские желания и страсти. Истинная дивинация заключается в экстазе, который есть не что иное, как соединение человека с божеством. Душа не может дойти до состояния экстаза сама, но лишь при помощи теургии. Экстаз, как его понимает автор книги "De mysteriis" – дело божества, а не плод парения человеческой мысли, возвышающейся в своем чистом созерцании до божества, как у Порфирия. Дальнейшее содержание книги – подробное описание и защита различных религиозных церемоний, жертвоприношений, пророчеств и т.п., при чём автор в своем политеистическом рвении не останавливается перед апологией культа Приапа и Phallos'a. У Ямблиха замечается пристрастие к Пифагорейской мистике чисел; наоборот, слишком мало значения придает он платоновской теории идей. Вообще он является страстным поклонником пифагорейской философии: математике мы обязаны лучшими дарами неба. Она проникает во все отрасли философии, способствует очищению души, ведет её от чувственного к сверхчувственному и, приучая её к созерцанию неизменно вечных истин, сообщает нашему познанию природы характер точности и закономерности, а политику и моралисту дает образцы гармонии и порядка. Но её высшее значение постигается лишь тогда, когда мы проникаем в высший смысл пифагорейской философии и овладеваем знанием символики чисел, при помощи которой дух достигает созерцания высших истин и постигает природу богов и невидимого мира. По этому поводу он говорит мало нового; у него не раз оказывается неясной связь математики с философией. Между прочим, он утверждает, что математические субстанции (числа и геометрические фигуры) суть бестелесные самостоятельные сущности, находящиеся между ограниченным и неограниченным, между телесными и бестелесными формами, между идеями, и что они, будучи неподвижны, отличаются также от душ. В качестве принципов для математических чисел Ямблих, вместе со своими предшественниками, указывает на Единое и на причину множественности, которую отождествляет с материей; в качестве основания для геометрических величин он называет точку и протяжение. Из связи Единого с материей, как причиной множественности происходит число, затем геометрическая фигура, из вышеуказанных собственных ее оснований. Бытие и красота свойственны им, и лишь при дальнейшем сопоставлении элементов, как случайность, может появиться и дурное начало. Для Ямблиха все это кажется необычайно важным. Не меньшее значение имеет для него теологическое значение чисел и их мистическое соотношение с различными богами. Кроме того, он занимался космологией, психологией и этикой, но сведения наши о его воззрениях на этот счет очень скудны. Вместе с Плотином и другими неоплатониками он предполагал, что видимый мир есть вечная эманация мира невидимого и лишь гипотетично допускал творение мира в форме временного процесса. Силы, существующие и действующие в высшем мире самостоятельно, нуждаются в видимом мире в телесных носителях и вместе с телами образуют природу. С природой, по мнению Ямблиха, тождественна судьба. В представлении природы не содержится ничего другого, кроме совокупности естественных причин, действующих в известном, строго определенном порядке лишь благодаря общей их зависимости от единой высшей первопричины. Не будь этого вмешательства высшего начала в силы природы, она впала бы в дисгармонию, а с нею и мы погрузились бы в бездну несчастья и зла, от которого нас освобождает, т.о., лишь покровительство богов. Относительно пространства воззрения его несколько противоречивы. В одном месте он определяет пространство как нечто, не имеющее объёма и границ, причём называет божество пространством всего; в другом он определяет его частью как поверхность ограничивающего тела, частью как поверхность ограничиваемого; в 3-м возводит его к силе, сдерживающей тело и производящей его протяжение. Время, вместе с «Плотином», он выводит из свойств души; по своему происхождению оно ничто иное, как лежащее в основе сущности души движение; только из этого сверхмирового времени возникает время видимого мира, как мера движения. Придавая весьма малое значение изучению внешнего мира, он тем усерднее занимался изучением души. В его психологических воззрениях выступает на первый план стремление сохранить за душой её срединное положение между высшим и низшим миром. По мнению Ямблиха, его предшественники слишком мало обратили внимания на различие между душой и Nous и на различие между человеческой и мировой душой. Он не мог допустить для "Разума" смену деятельности и бездеятельности и наклонность к телесному, и именно потому ставил душу между непреходящим и преходящим. Он не мог представить себе душу без эфирного тела, которое он, подобно Порфирию, ставил между нею и материальным телом. Он допускал, что эти 2 составные части человеческого существа (душа и эфирное тело) сохраняются и после смерти. В этом отношении он сходится во взглядах со многими теософскими школами, как древними, так и новыми. Затем он признавал за чистейшими человеческими душами способность возвышаться до ангельского состояния; с другой стороны, он считал, что некоторые безгрешные души из любви к людям могут воплощаться в человеческие тела, хотя вообще подчинял переход душ в тела и обратно, их возвращение к сверхчувственному миру, – закону строгой неизбежности, и отнюдь не видел в падении душ на землю наказания. Переселение душ он ограничивал, как и Порфирий, лишь человеческими телами, указывая при этом на различие между неразумными животными душами и человеческими. В представлениях о возмездии, ожидающем душу при переселении, он сходился с Порфирием; он полагал, что человеческий дух обладает свободной волей, но, тем не менее, придавал большое значение поддержке со стороны божества, думая, что без неё человек обойтись не может, вследствие слабости своей природы. К указываемым Порфирием 4-м родам деятельности, путём которых человек может очистить душу: 1) политической добродетели, в которой человеческий дух ещё не освобождается от частичного и переменчивого, 2) самоуглублению и самопознанию, 3) теоретической добродетели, в которой человек созерцает то, что стоит выше его, и 4) парадигматической добродетели, когда душа погружается в божественный разум – он присоединил ещё 2 ступени жреческих добродетелей, когда душа в наиболее божественной части её, входит в непосредственное общение с Единым. Особое значение в этом ряду добродетелей имело в его глазах самоуглубление, необходимое для очищения и дальнейшего совершенствования, для освобождается от пут необходимого и преходящего. Его ученики и последователи – Феодор из Азине, Приск, Евсевий, Эдезий из Каппадокии, Сопатер, Максим Ефесский, Хризантий, Евнапий, имп. Юлиан, Саллюстий, Либаний, Декеипп, Темистий и др. Ямблих как математик. Из его сочинений 2 имели отношение к математике. Известное по небольшому отрывку из 28-й книги сочинение о предметах, относящихся к древней Халдее, и состоящее из 10 книг "Собрание пифагорейских учений". 10 книг, составлявших упомянутое 2-е сочинение, содержали: 1-е – жизнь Пифагора, II-я – введение в философию, III-я – введение в математику, IV-я – объяснения или подробный комментарий к арифметике Никомаха, V-я – физику, VI-я – этику, VII-я – богословско-арифметические толкования, VIII-я музыку, IХ-я – геометрию, Х-я – сферику. Из этих книг сохранились до настоящего времени только I, II, III, IV и VII. Наибольший интерес для математика представляет IV-я книга. Из содержащихся в ней арифметических предложений следующие, как впервые здесь встречающиеся, могут быть считаемы открытиями самого автора. Произведение числа на ближайшее из однородных с ним (чётное или нечётное) при увеличении на единицу даёт квадрат, как это можно видеть из тождества а(а+2)+1=(a+1)2. В остальных предложениях, найденных им, он широко пользуется для наглядного представления фигурирующих в них чисел образным понятием ристалища. Так, всякое квадратное число, как сумма 2 идущих друг за другом треугольных чисел, может быть сравниваемо с ристалищем: в представляющем этот случай тождестве 1+2+3+...+(а – 1)+а+(а – 1) + ...+3 + 2+ 1 = а2, все числа, начиная с границы, представляемой единицей, бегут до некоторого поворотного пункта, представляемого числом a, от которого снова возвращаются в обратном порядке к единице, как к своей конечной цели. Далее, обнаружив предложение, по которому 1 + 2 + 3 + ... + (а – 1) + a + (a – 2) + ... + 2 = (а – 1)а, т.е. произведению, представляющему разностороннее число или гетеромек, Ямблих опять пользуется сравнением с ристалищем в случае, когда при обратном беге совершается скачок через число а – 1 и конечной целью служит число 2. Следствием 1-го из этих 2-х предложений о ристалище является у него понятие о единицах порядков десятичной системы счисления 1, 10, 100, 1000, ..., как о единицах 1-го хода, 2-го, 3 и т.д. К этому понятию его приводят результаты умножения членов тождества 1 + 2 + 3 + ... + 9 + 10 + 9 ... + 3 + 2 + 1 = 100 на 1, 10, 100 и т.д. 2-м из арифметических предложений, принадлежащих Ямблиху и не пользующихся сравнением с ристалищем, является следующее. Если в сумме 3 чисел, следующих друг за другом в натуральном ряду, при условии, что наибольшее есть кратное 3, взять сумму цифр (сумму монад), в этой сумме опять взять сумму цифр и т.д., то последней суммой всегда будет число 6.
22) Лукиан — величайший из греческих софистов, "Вольтер древности", р. ок. 125 в бедной семье, отдавших сына на обучение к ваятелю, от которого мальчик бежал, чтобы стать ритором. Изучив греч. яз., он сделался судебным оратором в Антиохиип и примкнул к наиболее славившемуся тогда направлению риторики – эпидиктическому, или софистическому, главным представителем которого был софист Полемон в Смирне. В качестве странствующего ритора Лукиан исходил Малую Азию, Грецию, Македонию, Италию и Галлию, произнося речи в торжественных случаях, чаще всего в Олимпии. К этому периоду из сохранившихся произведений его относятся софистические декламации о тираноубийцах, о Фаларисе, о лишённом наследства, "Похвала мухе", "Спор букв" и др., в которых уже чувствуется сатирическая жилка автора. Пустая риторика его не удовлетворяла; наскучив "нарумяненной блудницей" (диалог "Bis accus." 31), он отвернулся от неё и занялся философией, увлеченный встречей с платоником Нигрином, в рассказе о которой он с восторгом вспоминает благородный образ этого мудреца. Поселясь в Афинах, Лукиан стал проводить свои новые воззрения в шутливых сатирических диалогах. Диалоги издавна служили целям философии, особенно у академической школы; но величественную их серьезность и хитрую диалектику Лукиан оживил легким остроумием комедии. Первоначально он предназначал диалоги для устного произнесения и лишь позже стал их издавать для более широких кругов читателей. Блестящим периодом его сатирической деятельности было время Марка Аврелия и Коммода, особенно 162–165. Достигнув старости, он снова сделался рецитатором, оповестив об этой перемене в "прологе" о Геракле. В это время, между прочим, написаны им речи о Дионисе, Зевксисе, Геродоте, "Похвала отечеству", "О печали" и др. Связи с высокопоставленными лицами доставили ему выгодную должность в Египте. В особой "Апологии" он по этому поводу оправдывается от обвинений в непоследовательности, т.к. раньше стоял за то, чтобы литераторы не связывали себя постоянными обязательствами. В Египте он и умер. По позднейшему преданию, он был растерзан собаками, или может докучавшие ему киники. Сочинений с его именем сохранилось 82. Все они небольших размеров и большей частью составлены в диалогической форме; между ними есть 2 драматических шутки – "Трагедоподагра" и "Быстроногий" – и 53 изящных остроумных эпиграммы, вошедших в Антологию. Лишь о немногих из его произведений можно определенно сказать, когда они написаны. Софистические декламации Лукиана представляют небольшую группу; все они связаны с его деятельностью как странствующего ритора. С нею же связаны его "Сон", в котором он с гордостью указывает на свои успехи как эпидиктического оратора, и "Ты Прометей в словах", где он говорит о данном ему за изобретательность почётном прозвище. Диалоги по времени и содержанию делятся на несколько классов. К более раннему принадлежат небольшие сцены, представляющие без всякой горечи смешные стороны веры в богов, философских сект, софистических реклам, человеческих слабостей и странностей. Наиболее значительны среди них "Диалоги богов", в которых сквозь веселые мифологические сцены проглядывает тонкая насмешка над народной верой. Им родственны остроумные диалоги "Харон" и "Менипп". Прямые нападки на веру в богов встречаются в диалогах "Зевс трагед" и "Зевс уличаемый". В последнем эпикуреец Киниск доказывает Зевсу невозможность одновременного существования над всем господствующей судьбы и свободной воли богов, причем доводит своего собеседника ad absurdum. В "Зевсе трагеде" эпикуреец Дамис доказывает стоику Тимоклу, что нет провидения. Другую группу представляют диалоги, посвященные философам – земным представителям божественной мудрости. Кроме Нигрина и Демонакса, они изображены в виде настоящих карикатур. Они толкуют о добродетели и мудрости, но на деле ими руководят корыстолюбие, сварливость и чувственность. Остроумны аукцион философов, лов философа на золотую приманку, пародия на философский пир ("Пир, или Лапифы"), кончающийся формальной свалкой между представителями различных философских школ. Сюда же можно отнести и сатиру "Паразит", герой которой под маской философской серьезности доказывает, что жить прихлебателем – настоящее искусство. Другой сферы человеческой слабости касаются "Разговоры гетер", слишком откровенные для современного читателя, но весьма интересные для истории нравов древности. С годами характер произведений Лукиан сделался более серьезным. Он перестал выискивать в людях лишь смешное, старался указать и на положительные их стороны и в то же время стал направлять свои стрелы против определенных личностей. Сюда относится большая часть диалогов, в которых сам автор выступает под именем Ликина. Самый содержательный из них – "Гермотим", написанный, когда автору было 40 лет и заканчивающийся выводом, что мудрец не должен слепо примыкать к учению одной к.-л. школы и что философия ничего не значит, если представители ее не отличаются безупречной нравственностью. Сходны с этими диалогами по содержанию его произведения, составленные в форме писем. Книга Лукиана написанная по поводу законченной в 165 войны римлян с парфянами и направлена против непризнанных историков, принявшихся описывать эту войну наподобие Геродота или Фукидида. "Александр или Лжепророк" содержит жизнеописание религиозного обманщика Александра. "Ученик риторов" – самая язвительная из сатир Лукиана; это злая карикатура на преподавателя риторики, очевидно, направленная против живого лица. "Истинные истории" представляют сатиру на расплодившихся во время Лукиана сочинителей фантастических романов, гл. обр. о путешествиях в отдаленные страны. Сам Лукиан написал юмористический роман "Лукий или осёл", повествующий о чудесном превращении молодого человека в осла. Этот роман вызвал много споров в филологической литературе, т.к. та же тема была обработана и неким Лукием и затем в "Метаморфозах" Апулея; предстояло решить, кому из трех принадлежит первенство. Всего вероятнее, что Лукиан изобрёл тему; в любом случае, он придал ей юмористический оттенок, которого нет у его Лукия. Замечательно у него пренебрежение к рабам. Лукиан, к счастью, был враждебен христианству.
23) Абдемон — мудрый юноша при дворе тирского царя Хирама разгадавший загадки Соломона.
24) Капелла Марциан — энциклопедист 1-й пол. V в. н.э., родом из Карфагена, неоплатоник, написал высокопарной и нечистой латынью энциклопедию в стихах о «7 свободных искусствах» под названием «О браке Филологии и Меркурия», оказавшую большое влияние на средневековую систему образования. В состав её вошел аллегорический рассказ "De nuptus Philologiae et Mercurii". Именно он разделил античные искусства на «тривиум» – грамматику, диалектику, риторику, – и «квадривиум» – геометрию, арифметику, астрономию и гармонию (музыкальную теорию).
***************
2. Писатели:
Ювенал советует учиться риторике в Карфагене.
1) Теренций Публий Афр — даровитейший после Плавта представитель древнеримской комедии. Лучшим источником для его биографии является Светоний. Теренций жил в промежуток между II и III Пуническими войнами, родом был из Карфагена. Был рабом, но отпущен за одарённость и красоту. В силу ранней гибели дошли до нас дошло лишь 6 его трудов: "Девушка с острова Андроса" (Andria), "Свекровь" (Hecyra), "Наказывающий сам себя" (Heautontimorumenos), "Евнух" (Eunuchus), "Формион" (Phormio) и "Братья" (Adelphae). Эти пьесы были впервые поставлены на римской сцене в период с 166 по 160 гг. до н.э. Наибольший успех имела пьеса "Евнух", которая дана была дважды в один день и побила предыдущие сборы. Афраний называет Теренция лучшим комиком. Публике эти комедии нравились почему и дожили до нашего времени. Теренций был любовником Сципиона Африканского и Гая Лелия. Свои произведения он издал в возрасте не более 25 лет, после чего отправился в Грецию, но в пути погиб в море. Фразы из его пьес живы как поговорки, например – Homo sum, humani nihil а me alienum puto – «я человек, и ничто человеческое мне не чуждо».
2) Публий Сириец — римский мимический поэт при Цезаре и Августе, младший современник и соперник Лаберия, родом из Сирии; в Риме появился в качестве раба, впоследствии получил свободу и разыгрывал свои драматические произведения по разным городам Италии, с большим успехом. Особенно ценились его мимы благодаря тому, что были пересыпаны нравоучительными изречениями. Из этих произведений очень рано, ещё в I в., может быть Сенекой, который вообще его охотно цитирует, или кем-нибудь другим из его кружка, был составлен, вероятно, для школьного употребления, сборник поговорок или сентенций. Заглавие первоначального сборника этих изречений было: "Publilii Syri muni sententiae".
3) Мелеагр — поэт-эпиграмматист I в. до н.э., первый составитель антологии, которую он назвал венком, уроженец Гадары и ученик Мениппа, конец жизни провёл на Косе, а молодость в Тире. "Одно у нас отечество – мир, и единый хаос породил всех смертных" – восклицает Мелеагр. Он дал в своём "венке" образчик сборников, благодаря которым дошли до нас многие стихотворения. В сборник Мелеагра входили, кроме собственных, стихотворения многих его предшественников, – во вступительной эпиграмме перечислены имена 47 поэтов, гл. обр. александрийского периода, стихотворениями которых воспользовался он для "венка". "Венок" его не уцелел, но часть его вошла в палатинскую антологию Константина Кефалы (X в.). В этом сборнике Мелеагру принадлежат 128 стихотворений, преимущественно эротического содержания, обращённых к гетерам или прелестным юношам. Поэт превозносит прелести своих подруг и друзей, тоскует по утраченной любви, просит о сочувствии. "Ты спишь, Зенофила, нежный стебелёк" – говорит Мелеагр одной из своих возлюбленных; – "Если бы мне, подобно бескрылому сну, проникнуть теперь в твои вежды и остаться недвижимым! Пускай даже сон не касается тебя, сон, усыпляющий самого Зевса: я хотел бы владеть тобой безраздельно" (V, 174). Длиннейшее из уцелевших стихотворений Мелеагра – гимн весне и красотам пробуждающейся Природы, с весельем, песнями и пляской радующихся людей (IX, 363) был всего в 23 гекзаметра.
4) Антипатр — поэт конца II в. до н.э., родом из Сидона. Родился в Тире. Автор ок. 80 эпиграмм, сохранившихся в Палатинской антологии, в которых чаще всего повторяются мотивы ранних эпиграмматиков, особенно Леонида из Тарента. Преобладают фиктивны надгробные эпиграммы и риторические воззвания. Квинт Лутаций Катулл вспоминал об Антипатре как о хорошем импровизаторе.
5) Стратон — греческий эпиграмматический поэт (имя искажённое финикийское), родом из Сард, живший при императоре Адриане или вскоре после него. От Стратона дошёл сборник эпиграмм о любви к красивым мальчикам, лежащий в основе XII книги "Палатинской Антологии" (94 эпиграммы из 258).
6) Кадм из Милета Младший — автор сочинений эротического характера.
7) Сульпиций Аполлинарис из Карфагена, учитель императора Пертинакса и Авла Геллия, комментатора Вергилия, автор учёных писем и метрических переложений содержания Плавта, Теренция и Вергилия (Энеиды).
Гелиодор — эротический писатель III в., родом из Эмезы (Финикия), автор романа «Эфиопика» ("Aithiopica"), о любви Феогена и Хариклы, послужившего образцом для эротиков позднейшего времени.
9) Немезиан — латинский дидактический и буколический поэт, родом из Карфагена. До нас дошло не в полном виде (325 ст.) стихотворение его об охоте ("Cynegetica"), написанное в 283–284. 4 эклоги В 2 первых и в 4 рассказывается о состязании пастухов в пении, а 3-я содержит похвалу Вакху. В последней автору удалось нарисовать весьма живую картину вакханалий.
10) Стаберий Эрот — ритор, грамматик. Вольноотпущенник из Сирии. Учитель Брута и Кассия. Во временна диктатора Суллы, бесплатно обучал детей репрессированных.
11) Марк Валерий Проб — грамматик времён Нерона, родом из финикийского Берита, занимавшийся критикой текстов Теренция, Вергилия, Лукреция, Горация, Персия. Им на-писаны сочинения: "De occulta litterarum significatione", "De Notis" и "De inaequabitate Sermonis" (не дошли до нас). Светоний хвалит его сборник наблюдений за речью древних.
12) Феодор Гадарский — видный ритор, наставник Тиберия.
13) Павел — ритор из Тира, речам которого перед Адрианом город обязан титулом метрополии.
14) Гелиодор — ритор в Риме и секретарь императора Адриана, впоследствии наместник в Египте и отец отличного полководца Авидия Кассия, восставшего против Марка Аврелия. Родом из Сирии. Полагают, что он одно и то же лицо с метриком Гелиодора, хотя другие принимают этого последнего за того rhetor Graecorum longe doctissimus, который в 37 г. провожал Горация из Рима в Арицию.
15) Исей Сирийский — знаменитый оратор-импровизатор. Главный учитель Демосфена.
16) Саллюстий — ритор, родом из Сирии, жил около 500, сначала в Афинах, затем в Александрии. Саллюстий был не столько философ, сколько аскет. Может быть он автор небольшого сочинения "О богах и о мире", в котором можно видеть общедоступное изложение неоплатонического учения в сирийском его направлении. В сочинении этом доказывается бессмертие души и вечность вселенной и опровергается учение эпикурейцев.
17) Менандр — ритор 2-й пол. III в., род. в Лаодекии (Сирия), составил 2 важных для софистического красноречия сочинений "De encomiis". Его разбор речей Демосфена положил основание всем схолиям к произведениям этого оратора.
*****************
3. Историки
Известно, что карфагенские историки интересовались и дофиникийским прошлым Северной Африки, и судьбами Карфагенской державы. По всей видимости, к их сочинениям восходят материалы о Карфагене, которые сохранили римские писатели Юстин в своём сокращении «Филипповых историй» Помпея Трога, а также Саллюстий в «Югуртинской войне». Иосиф Флавий сохранил ссылки на хроники Тира; имелись и другие сочинения такого же рода. Интересно финикийское имя у Кадма из Милета, считавшагося в древности родоначальником литературной прозы и старейшим историком (VI в. до н.э.), автора "Истории Милета и всей Ионии", в 4 книгах. Геродот (II, 44) слышал от тирских жрецов хронологию их храма и города, Саллюстий ссылается на «пунические книги Гиемпсала» (Bel. Jug., 17, 7), Иосиф Флавий также пользовался трудами финикийских историков. Татиан (Adv. Graec., 37) также говорит о финикийских писателях, что «У них было 3 мужа: Феодот, Ипсикрат и Мох; их книги перевёл на эллинский язык Лет... В историях этих вышеупомянутых лиц объяснено, при каком из царей случилось похищение Европы и прибытие Менелая в Финикию, и то, что было при Хираме, который, выдав за царя иудеев Соломона свою дочь, подарил лес из разнообразных бревён для постройки Храма. И Менандр Пергамский составил о том же запись».
1) Аттинпарлану (XIV в. до н.э.) — угаритский верховный жрец, продиктовавший писцу Илимилку угаритские мифологические поэмы, которые царь Никмадду подарил храму Балу. Эти таблички, найденные в марте 1928 в Рас эш-Шамре (Сирия), имеют огромное значение для понимания теогонии Филона Библского-Санхунйатона и Библии.
2) Фабиан — первый верховный жрец (иерофант) Ханаана, основатель культовой традиции. Филон Библский считает его автором некоего древнего сочинения, в котором все священные мифологические финикийские предания излагались в едином, логически цельном, повествовании. По словам Филона Библского «самый древний иерофант из когда-либо живших финикийцев, передал всё это (финикийские мифы) оргеонам (участники священнодействий) и главным толкователям таинств, придав форму аллегорий и смешав с мировыми явлениями природы». Филон полемизирует с ним, как с аллегористом, виновником искажения древней финикийской истории в богословском смысле. Вероятно, к нему восходит объяснение иконографии Эла.
3) Санхунйатон — древнефиникийский мудрец, жрец и писатель, живший в Тире "до Троянской войны". Теологию для своей книги он почерпнул у беритского жреца Йево – Иеромбаала. Так его характеризуют классики (Свида, Евсевий, Афиней и др.). Его труд "Финикийская история", излагавший гл. обр. феогонию и космогонию, дошёл до нас у Евсевия (Praeparatio Evangelica) и Порфирия, пользовавшихся греческим переводом Филона Библского. О Санхунйатоне Свида пишет: "Санхонйатон, тирский философ, живший около времени Троянской войны". Афиней (III, 37) говорит об авторах "Финикийских историй" Суниайтоне и Мохе; Феодорит (Serm. II) ссылается на "Санхунйатона Беритянина, который написал "Финикийское богословие". Далее он говорит: "Санхунйатона высоко ставил Порфирий". До нас дошло и свидетельство этого последнего: "Финикийскую историю" составил на языке финикиян Санхунйатон, а Филон Библский перевёл её на греческий язык в 8 книгах". Приведу слова Евсевия: "Это [финикийскую историю] рассказывает Санхунйатон, человек, живший в очень древнее время, как говорят, раньше Троянской войны. Свидетельствуют, что он изложил финикийскую историю достоверно и правдиво. Весь его труд перевёл с финикийского языка на греческий и издал Филон Библянин, а не Еврей. Об этом упоминает тот, кто в наше время писал против нас, в 4-й книге направленного против нас сочинения, свидетельствуя об этом писателе дословно следующее: "О евреях рассказывает правду Санхунйатон Беритянин, вполне соответственно названиям их местностей и именам; он заимствовал свои сведения у жреца Бога Иеговы, Йеромбала. Когда он посвятил свою историю царю Берита Абельбалу, царь и его эксперты одобрили его, как правдивого историка. Их времена приходятся ещё до времён Троянской войны и приблизительно совпадают со временем Моисея, как можно заключить из списков финикийских царей. Санхунйатон же, который собрал сведения из городских хроник и храмовых надписей и написал по-финикийски правдивую историю древности, жил при Семирамиде, царице Ассирии, которая, как пишут, жила до Троянской войны или как раз во время её. Сочинение Санхунйатона перевёл на греческий язык Филон Библянин".
4) Дий — финикийский историк. Иосиф Флавий говорил о нём: «В том, что мною не вымышлено относительно тирских летописей, я приведу в свидетели Дия, мужа, авторитетность которого относительно финикийской истории признана».
5) Филострат — историк, на «Финикийскую историю» которого ссылается Иосиф Флавий.
6) Малх (Клеодемус) — финикийский историк и прорицатель, писавший по-гречески ок. II в. до н.э. Малх является автором еврейской истории, в которой еврейские предания смешаны с греко-финикийской мифологией. Краткий отрывок из неё приводит Иосиф Флавий по Александру Полигистору (Иуд. Др., 1, 15); всё остальное утеряно. Малх говорит, что у Авраама было от Кетуры 3 сына: Аферан, Асурим и Иафан, которым город Афра, Ассирия и Африка обязаны своими именами. Эти 3 помогали Геркулесу (Мелькарту) в его борьбе с Ливией и Антеем. Геркулес затем женился на дочери Афра, а сын его от этого брака, по имени Диодор, имел, в свою очередь, сына Софона, именем которого софцианы и называются. Видимо, этот Софон – это Софак, родоначальник нумидийских царей.
7) Харон — карфагенянин, написавший книгу о карфагенских тиранах, о знаменитых мужах и женщинах. Римское варварство не оставило ни строчки от этих трудов.
Филин Агригентский — историк писавший о I Пунической войне, в которой сам принимал в участие на стороне карфагенян. Для написания своего труда пользовался карфагенскими источниками. Его же трудом пользовались Полибий и Диодор. С слов Филина, Диодор говорил о неудачной осаде римлянами Эгесты (264 г. до н.э.) и об избиении множества римлян, о взятии Акраганта Карталоном в 255, о завоевании ряда городов Сицилии Гамилькаром. Нет оснований сомневаться в этих сообщениях, ибо глупо было бы уроженцу Акрагента врать о её занятии Картолоном. Полибий говорил, что «благодаря своему настроению и вообще благоговению к карфагенянам Филин находил все действия их разумными, прекрасными и великодушными».
9) Эргий — родосский историк, написал труд «О заселении острова финикийцами», которым позже пользовался Диодор.
10) Феодот — историк из Тарса, написал историю Фригии на финикийском языке. Его трудами, переведёнными на греческий язык, пользовались Александр Полигистр и Иосиф Флавий. При Домициане был казнён.
11) Филон Библский (ок. 50 – после 138) — написал историю Финикии и описал её культуру в своей несохранившейся «Истории Финикии» в 9 книгах. Он также написал «О городах и о том, что замечательного в них было» в 30 книгах, «О приобретении и отборе книг» в 12 книгах, «Словарь синонимов», «Об иудеях», биографию Адриана. Евгемерист, т.е. считал, что в основе мифов лежат реальные исторические цари и герои, затем обожествлённые. Евсевий в своём "Приготовлении к Евангелию" приводит драгоценные выдержки из исторических, космогонических и мифологических трактатов для доказательства превосходства христианской религии. В числе их он сообщает, наряду с Александром Полигистором и др., длинный трактующий о космогонии и теогонии, эксцерпт из 1-й книги "Финикийской истории", ходивший под именем Санхунйатон и его переводчика на греческий Филона Библского. Свида пишет про второго: "Филон Библский, грамматик. Он родился приблизительно около времени Нерона и жил долго. Он говорит, что консул Север Геренний исправлял должность, когда ему было 78 лет, в 220 олимпиаду". Филон делит богов на смертных и бессмертных: первые – небесные светила и стихии, вторые – обожествленные люди; что делает его своеобразным «теологом-атеистом».
12) Калликрат из Тира, жил ок. 280, автор биографии имп. Аврелиана.
13) Николай Дамасский — историк и философ-перипатетик; принял Иудаизм, р. в Дамаске, где отец его, Антипатр, занимал высокое положение и пользовался большим уважением, ум. в Риме ок. 64 г. до н.э. Друг Ирода Великого. Был воспитателем детей Антония и Клеопатры впоследствии пользовался расположением императора Августа. Писал по перипатетической философии; по мнению некоторых, ему принадлежит приписывавшееся раньше Аристотелю сочинение о растениях. Он писал также трагедии. Более всего он известен своей всемирной историей, от ассирийцев и вавилонян до его времени. От неё сохранились весьма значительные фрагменты (из первых 7 книг); почти вполне уцелело также его хвалебное жизнеописание Августа. Он оставался верным учению Аристотеля и, судя по его произведениям был так наз. "полупрозелитом". В Иерусалиме он прожил около 20 лет. У Николая был брат по имени Птолемей; возможно, что это был друг Ирода, прокуратор Птолемей (Флавий, Древн., XIV, 14, § 3, et passim). На основании некоторых намёков можно думать, что причина и
1. Философы
В Карфагене существовала пифагорейская школа; сохранились имена некоторых карфагенских философов – Антенна, Годия, Леокрита и Мильтиада, однако, о них ничего неизвестно. Более или менее нам известна деятельность лишь Клитомаха (см. ниже).
1) Зенон Китийский — основатель стоицизма (прибл. 340–265, или 270, или 267 г. до н.э.). Финикиец. Родился на Кипре; занимался сначала морской торговлей. Около 320 он переселился в Афины, где стал учеником киника Кратеса, в котором он видел истинного представителя философии Сократа но был недоволен его «киническим бесстыдством». Неудовлетворенный киническим учением, он слушал и других учителей – мегарца Стильпона, диалектика Диодору и платоников Ксенократа и Полемона, и к концу IV в. основал собственную школу в "узорчатом портике" (стоа пойкиле), от которого она и получила своё название. Став учителем, Зенон собрал вокруг себя многочисленных учеников, которые сначала назывались, по его имени, зенонеями, а потом, по месту преподавания – стоиками. Превосходные качества его характера заслужили ему особенное уважение афинян и царя Антигона Гоната; награжденный при жизни золотым венцом и статуей, он по смерти удостоился почетного погребения в Кермаике. Жил без семьи и рабов. Он прожил в Афинах около 60 лет и достиг глубокой старости; год его смерти (как и рождения) в точности неизвестен. Труды Зенона по этике, диалектике, физике и пиитике, перечень которых находится у Диогена Лаэрция, отличались, по древним свидетельствам, краткостью и отсутствием красноречия, от них сохранились лишь немногие отрывки, сомнительной подлинности. Учение его дано преемниками Клеоном и Хризиппом. Был скромен. И из-за скромности не мог принять "кинического бесстыдства" (VII 3) своего учителя Кратета, хотя в то же время был и очень скуп, имел большие деньги и был ростовщик. Он не желал особенно тратиться ни на еду, ни на мальчиков, ни на девиц, причём с последними он общался раз или 2 только для того, чтобы не прослыть женоненавистником. Диоген Лаэрций прямо о нём пишет: "Сам он был мрачен и едок, с напряженным лицом. Жил он просто и не по-эллински скупо под предлогом бережливости" (VII 16). Впрочем, его отношения с царём Антигоном были не лишены достоинства и благородства. Зенона прославляли за любовь к знанию, к мудрости и за добродетель, причём об этом можно читать даже у стихотворцев. Умер, видимо, от самоубийства. Он сын некоего Мназия (Манассии?).
2) Герилл из Карфагена — стоик, ученик Зенона Китийского. Подобно Аристотелю, полагал высшее благо и высшую цель в познании.
3) Зенон Сидонский — ученик афинского эпикурейца Аполлодора (II в. до н.э). Цицерон ("De Nat. D.") называет его главой эпикурейцев и остроумнейшим из них; по свидетельству Диогена Лаэрция, он много писал; Прокл говорит об одном его сочинении, в котором он нападал на достоверность математических доказательств. Собственные его сочинения до нас не дошли, но сохранившийся трактат Филодема составлен по лекциям Зенона, у коего, вероятно, заимствованы некоторые места в 1-й книге цицероновского "De Nat. D.". О философе того же имени и из того же города Сидона упоминает Диоген Лаэрций, как об ученике Зенона стоика.
4) Боэт Сидонский вместе с братом Диодотом занимался философией Аристотеля.
5) Клитомах — философ II и I в. до н.э., ученик Карнеада и преемник его в управлении Новой Академией; родом из Карфагена, где носил пуническое имя Аздрубал; переселился на 28 году в Афины, где, под конец долгой жизни, познакомился с молодым Цицероном, и видимо был избран в совет. Из свыше 400 его сочинений не сохранилось ничего; Цицерон называет одно из них – "О воздержании от суждения". Свои труды Клитомах, по традиции времени, приписывает своему учителю. В них он выступает против стоицизма, отчасти и эпикуреизма. Знание невозможно, потому что нельзя найти критерия истины, то есть такого признака, по которому можно отличить истинное представление от ложного; это одинаково применимо как к ощущениям, так и к понятиям. Представление, которое само по себе имеет характер истинности, как учили стоики – заключает в себе противоречие. Но и доказательство невозможно, ибо оно ведет в бесконечность: каждое доказываемое положение основывается на другом, это – на 3-м и т.д. Если же остановиться на к.-л. положении, то окажется, что само доказательство не доказано. Невозможно доказательство и со стороны содержания, которое, по мнению Карнеада, заимствуется рассудком из восприятий – а в них нет возможности различить истинное от ложного. Особенно подробно опровергал он стоическую физику и теологию, указывая на догматичность стоической теологии. В понятии божества он указывал противоречие признаков – личности и бесконечности. Личность непременно вносит ограничение в понятие бесконечности; такое же противоречие и в признаках жизни, и вечности: живой Бог не может быть вечным. Жизнь предполагает ощущения, ощущения – изменчивость, что противоречит неизменности божества. По таким же основаниям он не находит возможным приписать божеству добродетели – мудрость и прочее. Далее, Бог не может быть ни телесным, ни бестелесным; он не может быть ни ограниченным, ни безграничным. Но отсюда нельзя еще заключать, что он был атеистом; он отрицал только возможность познания божества. Он ратовал также против предсказаний и мантики вообще, возражая против стоического фатализма; целью его при этом, очевидно, была критика учения о причинности, а не защита свободы как таковой. Подобно софистам, он отрицал естественное право, ссылаясь на изменчивость нравственных воззрений и положительных законодательств у различных народов. Невозможность истинного познания не исключает некоторых предположений, более или менее вероятных, в которых человек нуждается для практической деятельности. Отсюда его учение о вероятности и 3 её степенях: 1-я степень – представление, вероятное само по себе, но не имеющее подтверждения в других представлениях; 2-я степень вероятности – та, которая не опровергается другими представлениями; 3-я, высшая – представление, не опровергаемое, а подтверждаемое другими представлениями. Это учение это несколько напоминает теорию Милля о возникновении необходимых истин. Биограф философов Диоген Лаэртский написал: «Усердие его дошло до того, что он написал свыше 400 книг… Во всех школах, акадимической перипатической и стоической, он был самым приметным человеком».
6) Антиох Аскалонский — философ Новой Академии (II–I вв.); учитель Цицерона.
7) Адриан Тирский — софист геродовой школы.
Исидор — философ, родом из Газы, эмигрировал в Персию.
9) Лэт — писатель, о котором Евсевий сообщает, что он перевёл на греческий язык труд финикийских философов Феодота, Ипсикрата и Моха.
10) Авнимос Гагарди — философ из Гадары, живший во времена императора Адриана (117–138) и принадлежавшим к школе младоциников. Он – часто упоминаемый в Талмуде и Мидраше языческий философ II в., который был хорошо знаком с Библией и бытом еврейского народа вообще и состоял в дружеских отношениях с известным таннаем р. Меиром, в свою очередь получившим греческое образование. Грец отождествляет его с философом Oenomaus из Гадары («Палестина»), жившим во времена императора Адриана (117–138) и принадлежавшим к школе младоциников. Агада сравнивает Авнимоса по мудрости с библейским Валаамом, но выставляет его другом еврейского народа. Когда враги евреев однажды спросили его, имеется ли средство окончательно уничтожить еврейский народ, он ответил: "Обойдите все синагоги и школы этого племени, и если услышите там лепет младенцев, то вы ничего с этим народом не поделаете; а вот когда умолкнет голос детей в школах, вы легко победите это племя" (Midr. r. Beresch., 65)". Талмуд без комментария сопоставляет этого симпатизировавшего еврейству язычника с еврейским учёным Элиша б.-Абуя, который, увлекшись греческой философией, порвал с Иудаизмом и его интересами; Элиша ходил по еврейским школам и, видя молодежь за книжками, говорил им: "Что вы тут делаете? Идите лучше заниматься ремеслом, кто столярным, кто портняжным, а кто плотничьим делом". И многие действительно послушались его и оставили учение (Иер. Хагига, XI, 1). Р. Меиру, поддерживавшему связи со своим бывшим учителем, Элишей б.-Абуя, после того как тот порвал с еврейством, приходилось часто выслушивать за то упреки от своих товарищей, опасавшихся, как бы эта связь не повлияла дурно на его образ мыслей. ;внимос, хотя сам язычник, разделял эти опасения и спросил однажды Меира: "Ведь все сорта шерсти, опускаемые в красильный котел, получают одинаковую окраску; не так ли?" – "О нет, – ответил Меир, – только шерсть ягненка, который сохранился в чистоте возле своей матери, принимает чистую окраску; грязная же шерсть и из котла выйдет грязной", то есть философия портит только тех, на душе которых и раньше были пятна (Хагига, 15б). С не меньшим участием относился и р. Меир к Авнимосу. Рассказывают, что когда у Авнимоса умерла мать, р. Меир посетил его, чтобы выразить ему соболезнование, причём нашёл его и всех его домашних в глубоком трауре. Когда через некоторое время умер отец ;внимоса, p. Меир опять посетил его и, к своему удивлению, нашёл его занимающимся своим обычным делом. "Твоя мать, по-видимому, была тебе дороже, чем отец?" – заметил ему с. Меир. – "О да, – ответил ;внимос, – ведь и в Библии сказано: Ноеми, уговаривая своих невесток вернуться домой, сказала им: идите, вернитесь каждая в дом своей матери (Руфь, 1, , а не в дом отца своего". – "Ты верно заметил, – отозвался р. Меир, – у древних язычников были материнские дома, а не отцовские". В своей книге "Раскрытие волшебниц" (фрагменты из нее сохранились у Евсевия в его Praeparatio evangelica, §§ 12–36) он рьяно выступил против языческой системы оракулов, так что его даже упрекали в подрыве благочестия и религиозности.
11) Порфирий (5.10.234, Тир – 304, Рим; по другим данным жил 232–305) — философ-неоплатоник и астролог. Родом из Тира, ученик Плотина, именем которого он и издал свои труды, для авторитета. Настоящее имя Порфирия было Малькус (в честь отца), Малх; Плотин переделал его в Порфирий. Был учителем Ямвлиха и, вероятно, Ф. Матерна. Около 300 написал астрологический трактат в 55 главах "Введение" ("Eisagoge"). Критики обвиняли Порфирия в занятиях магией, даже в вызывании состояний транса, ибо он был приверженцем мистерий и в течение нескольких лет изучал восточную раджа-йогу. Мнения Порфирия о "сверхсущем", о 3 началах, или "ипостасях", и о рождении мира путём нисходящих эманаций лишь оттенками отличаются от воззрений Плотина: так, он с ещё большим вниманием относится к народным культам. В его системе Mиpa, кроме богов, демонов и героев классической мифологии, играют также роль "архангелы" и "ангелы", взятые из Иудейства, к которому он относился с почтением. Христианство, напротив, своим отрицательным универсализмом вызывало в нём вражду, которую он сформулировал в "15 книг против христиан". Многие другие философские, астрологические и исторические сочинения известны только по имени или дошли в отрывках. Сохранились его метафизическое сочинение и "Введение в категории Аристотеля". В Средние Века и позже Порфирий имел особое значение как систематизатор и толкователь Аристотелевой логики. Из учеников его самым замечательным был Ямвлих. Все элементы философии Порфирия находятся у Платона и Аристотеля (отчасти также у новопифагорейцев и стоиков), но он свел эти элементы в одно грандиозное и стройное мировоззрение, которое, с позднейшим дополнением Прокла, составляет достойное завершение всей древней философии. Свое учение он изложил в отдельных трактатах (числом 54), и разделил их на 6 групп по 9 трактатов в каждой (эннеады). Совершенное Первоначало, или Божество, понимается им не только как сверхчувственное, но и как сверхмыслимое, неопределяемое для разума и невыразимое для слова неизреченное. Порфирий указывает 2 пути: отрицательный и положительный. Ища подлинно божественного смутным сначала стремлением души, мы перебираем всякие предметы, понятия и определения и находим, что все это не то, чего мы ищем; наш ум ничем не удовлетворяется, ни на чем не может остановиться; отсюда логическое заключение, что искомое находится выше или по ту сторону всякого определения, мысли, бытия; оно есть сверхсущее, и мы познаем его, когда отрицаем от него всякое понятие. В умоисступлении, экстазе, мы касаемся божества и имеем знание о нём. В понятии Единого или абсолютного Блага содержится представление о нисходящем порядке всего существующего. Совершенное единство не может быть ограничением; абсолютное благо не может быть исключительным или замкнутым в себе. Оно необходимо есть избыток, изобилие или выступление из себя. Если для ограниченного существа человеческого выступление из себя к Богу (экстаз) есть возвышение над своей ограниченностью, то для Божества, обладающего бесконечным совершенством, выступление из себя может быть, наоборот, только нисхождением. Самый способ этого нисхождения выражается у Порфирия лишь с помощью образов, причем его мысль заинтересована собственно тем, чтобы оградить Единое от всякого представления об изменении или умалении его абсолютного достоинства. Как источник наполняет реки, сам ничего не теряя, как солнце освещает темную атмосферу, нисколько не потемняясь само, как цветок испускает свой аромат, не становясь от этого безуханным, так Единое изливается или излучается вне себя от избытка или изобилия своей совершенной полноты, неизменно пребывая в себе. Первое истечение, или излияние (эманация), или излучение (радиация) Единого есть ум, начальная двоица, т.е. первое различение в Едином мысли и бытия или его саморазличение на мыслящего и мыслимого. Мысль о Едином, ум определяет его как большее мысли или как сущее; различая себя от него, ум полагает его как пребывающее, а себя – как внутреннее, или чисто мысленное, движение; предполагает его как то же самое, или тождество, а себя – как его другое. Т.о., 10 аристотелевых категорий сводятся у Порфирия к 5 основным, имеющим применение и в умопостигаемой области. Действием ума нераздельная полнота Единого расчленяется здесь на множественность идей, образующих мысленный мир. Эти идеи не суть внешние предметы, созерцаемые Умом, а его собственные вечные состояния или положения, его мысли о Едином в множественности или числе. Т.о., через идеи Ум вечно обращается к Единому, и сам он в действительности есть лишь это обращение. За этим первым кругом эманации, где Божество, или Единое, через Ум различается в себе и обращается на себя мысленно, или идеально, следует его второе, или реальное, различение и обращение на себя, определяемое живым движением Души. Душа не мыслит уже непосредственно Единое как свою внутреннюю предметность, а стремится к Единому или желает его как чего-то действительно от нее различного, к чему она сама относится не как мыслимое только, но и реальное начало "другого". Единое, ум и душу он обозначает как "3 начальные ипостаси", из коих объясняется все положительное содержание вселенной. Душа есть 2-я, существенная "двоица" – начало реальной множественности. В ней самой Порфирий различает 2 основные стороны – высшую и низшую душу: последнюю он называет природой. Высшая душа обращена к неподвижному созерцанию Единого и есть лишь живой и чувствующий субъект ума. Низшая душа обращена к материи, или несущему, к беспредельной возможности бытия. Как ум мысленно расчленяется на множественность идей, образующих мир умопостигаемый, так Душа разрождается во множестве душ, наполняющих мир реальный. Высшая душа рождает богов и бесплотных звездных (астральных) духов, низшая душа, или природа, размножается в демонских, человеческих, животных и растительных душах, сгущая для них "небытие" материи в соответствующие тела, подлежащие обманчивой чувственности. Как свет и тепло по мере удаления от своего источника ослабевают и, наконец, исчезают в совершенном мраке и холоде, так эманации божественного света и тепла – через ум и душу – постепенно ослабевают в природе, пока не доходят до полного отсутствия, или лишения, истины и блага в материи, которая есть, следовательно, несущее и зло. Но если материя, или субстрат видимого мира, имеет такой чисто отрицательный характер, то форма этого мира взята душою из высшего идеального космоса; с этой стороны и чувственный наш мир разумен и прекрасен. Красота есть проникновение чувственного предмета его идеальным смыслом, есть ощутимость идеи. Нравственная задача состоит в постепенном возвращении души от материального, или плотского, через чувственное к идеальному (умопостигаемому) а от него к божественному – порядок, прямо обратный нисхождению Божества во Вселенной. В полемике Порфирия против гностиков он настаивает на постепенности возвращения души к Богу и на нравственных условиях этого процесса. "Без истинной добродетели Бог есть пустое слово". Первый шаг к возвышению над чувственностью есть бескорыстное отношение к самой этой чувственности как к предмету познания, а не вожделения; 2-й шаг есть отвлеченное мышление (например, арифметическое или геометрическое); более высокий подъем дается затем любовью к прекрасному ради ощущаемой в нем идеи (платонический эрос); еще выше поднимает нас чистое умозрение (диалектика в платоновом смысле); последний шаг есть восхищение, или экстаз, в котором наш дух становится простым и единым как Божество и, наконец, совпадает и сливается с ним. Т.к. высшая жизненная задача исчерпывается здесь возвращением единичной души к Богу, то в этом воззрении нет места для общественных, политических и исторических задач: все дело происходит между отдельным лицом и неизречённым абсолютом. Философия его представляет собой завершение древнего умственного мира, как с положительной, так и с отрицательной стороны. Древний мир здесь следует принимать в широком смысле, т.к. эллинизованный финикиец Порфирий вобрал в своё учение не только классические, но и восточные духовные стихии. И в этом последнем слове всего образованного язычества сказалась его общая граница с полною ясностью. Весь идеал – позади человека. Абсолютное нисходит и изливается в творении в силу изобилия собственной природы, но без вся-кой цели для себя и для самого творения. Низший мир, как царство материи ("не сущего"), противоположен Божеству и враждебен истинной природе человека; но человек никогда не побеждает этот мир, а может только бежать из него с пустыми руками в лоно Божества. Идеал единичного человека – не живая и свободная личность, "друг Божий", а лишь отрешённый от мира созерцатель и аскет, стыдящийся, что имеет тело; собирательный человек (общество) никогда не достигает здесь пределов человечества, он остается городом – созданием железной необходимости. Крайнему мистицизму теории, поглощающему личность, соответствует абсолютизм римского государства, поглотившего местные города и нации, не возвысившись, однако, до настоящего универсализма. Римская империя оставалась лишь огромным, безмерно разросшимся городом, который именно вследствие своей огромности теряет живой интерес для своих граждан. Полным отсутствием такого интереса философия Порфирия отличается даже от философии Платона и Аристотеля.
12) Публий Эгнаций Целер — философ-стоик, родом из Берита в Финикии. Выступал при Нероне с обвинениями своего друга Бареи Сорана.
13) Антипатр — стоик I в. до н.э., жил в Афинах. Родом из Тира. Друг Катона Мл.
14) Аполлоний, описал жизнь Зенона и составил библиографию стоицизма.
15) Аспасия — софист из Библа (Финикия), современник Адриана; написал историю Библа.
16) Филодем Эпикуреец был родом из Гадара. современник Цицерона; жил в Риме и был другом Пизона, против которого Цицерон произнес дошедшую до нас речь. В этой речи Филодем характеризуется как широко образованный человек, философ и талантливый поэт, проводящий в теории тот катехизис эпикуреизма, который на практике осуществлял Пизон. Цицерон так говорит о нём: "Если кому и вздумается порицать Филодем, то не сильно и не как человека циничного, бесчестного и наглого, а как истого грека, как льстеца, как поэта…по просьбе, по приглашению, по принуждению, Филодем очень много написал ему (Пизону) и о нем, изобразив в весьма изящных стихах все страсти этого человека, все его похождения, всевозможные обеды и пиры и, наконец, все его любовные связи". Значительное число эпиграмм (больше 30) дошло до нашего времени с именем Филодема в сборнике Палатинской антологии; по изяществу формы и остроумию они вполне заслуживают того отзыва, который дал о поэзии Филодема Цицерон. В отрывках сочинения о музыке Филодем исследует вопрос о практическом её влиянии, полемизируя со стоиками, которые музыке придавали большое значение, оспаривая значение музыки в области религии и в жизни, и утверждая, что древние музыки не ценили, он доказывает, что она действует на чувства, но не на душу. В сочинении о пороках и противоположных им добродетелях речь идет о том, как должен устраивать свою жизнь мудрец. Считая богатство источником благополучия, он учит, как с помощью его быть счастливым. Лучшее употребление из богатств делает тот, кто предлагает их к услугам приятных людей и мудрецов, подобно тому, как Эпикуру служили своими богатствами его ученики и друзья. Изложив, в чём состоит истинная дружба и щедрость, Филодем осуждает скупых людей и плохих домохозяев, рекомендуя некоторые положения из сочинений Феофраста и Ксенофонта по экономике. В сочинении о риторике он полемизирует с защитниками ораторского искусства, доказывая, что оно мало содействует развитию духа и сердца, и разбирает вопрос о влиянии риторики на политику и о взаимном отношении риторики, философии и политики. Дошедшие до нас отрывки Филодема, являясь весьма ценным источником для знакомства с эпикурейской философией, по стилю оказываются далеко не столь совершенными, как его антологические стихотворения.
17) Диодор из Тира — философ-перипатетик II в. до н.э., ученик Критолая; старался соединить учение стоиков и эпикурейцев с аристотелевской философией.
18) Менипп — философ кинической школы, родом из Гадары, жил в конце III в. до н.э.; был рабом, потом стал учеником философа Диогена и последователем кинической философии; это не мешало ему заниматься ростовщичеством и нажить большое состояние. Потеряв за кем-то значительную сумму, покончил с собой. В своих (несохранившихся) сатирах он рассуждал в шуточном тоне о серьезных вопросах из практической философии и с сарказмом нападал на человеческую пошлость. Они были написаны прозой, смешанной кое-где со стихами. Им подражал Теренций Варрон в своих "Satirae Меnipреаe".
19) Максим философ — один из воспитателей императора Марка Аврелия.
20) Василид — стоический философ из «палестинского» Скифополя; учитель императоров Луция Вера и Марка Аврелия.
21) Ямблих — философ, принадлежавший к новоплатонической школе. Сведения о его жизни, чрезвычайно скудные, даёт его биограф Евнапий, который гораздо более озабочен обобщением различных ходячих анекдотов о его чудесах, чем связным изложением истории его жизни и учения. Он даже не сообщает года его рождения и смерти и только из сопоставления показания комментатора Свиды, что он жил во времена Константина Великого, и сообщения Евнапия, что ученик Ямблиха Сопатер после его смерти явился ко двору Константина, можно заключить, что он умер ок. 330. Он происходил из Халкиды в Келесирии, из богатого и известного рода. Его учителями в философии были Анатолий, о котором почти ничего не известно, и Порфирий. Впоследствии он основал собственную школу, по-видимому, в родном городе, и приобрел широкую популярность в качестве учителя мудрости. Множество учеников собирались за его скромной трапезой и следовали за ним повсюду. Говорили, что он превзошел познаниями и глубиною мысли не только Анатолия, но и Порфирия. Ему приписывали способность творить чудеса и вызывать богов. Евнапий рассказывает, что он будто бы мог подниматься во время экстаза на 10 футов от земли и однажды, в Гадаре, вызвал из источника Эроса и Антероса, в виде 2 младенцев. Из его многочисленных сочинений до нас дошло немногое, большей частью отрывки. Так из главного его труда в 10 книгах, из которых каждая представляла самостоятельное целое, сохранилось 5. Сохранившихся сочинений недостаточно для того, чтобы можно было составить полное представление о воззрениях Ямблиха; поэтому, приходится прибегать к известиям других писателей, главным образом Прокла (комментарии к диалогу Платона "Тимей") и Юлиана. Как философ, он стоит неизмеримо ниже Порфирия, уступая ему в глубине и оригинальности мысли. Изложение его страдает растянутостью. Ямблих старается согласовать воззрения Платона и Аристотеля даже там, где, по-видимому, это совершенно невозможно. Вообще его философская система отличается синкретизмом и представляет стремление привести в связь неоплатоновские и неопифагорейские воззрения с различными восточными теософскими учениями. Он, скорее богослов, пытающийся создать философскую основу для религии и её догм, чем философ в истинном смысле слова. Главная цель всей его жизни – возродить падающее язычество, не как совокупность множества отдельных более или менее развитых верований и культов, но как единую законченную религию, выработать для нее строго определенную догматику, упорядочить, оправдать и обосновать ее обрядовую сторону и создать религиозную мораль, подобно тому, как все это существовало уже в христианстве. В этом собственно лежит разгадка его популярности в древности. Стремление возродить язычество было общим у него со многими выдающимися умами той эпохи. Когда всё более усиливавшееся христианство грозило уничтожить вместе с политеизмом всю древнюю цивилизацию, с её наукой и искусством, философия, высоко ценившая блага античной культуры, выступила на ее защиту и начала отчаянную борьбу с новой силой, несмотря на то, что в воззрениях отцов церкви, с одной стороны, и философов – с другой, нередко было много общего. Для большей успешности борьбы необходимо было произвести некоторые реформы в язычестве. Эти реформы сводились, гл.о., к толкованию мифов, к очищению политеизма от разных безнравственных воззрений и обычаев и к объединению различных верований. В этом духе работали Аполлоний Тианский, Плутарх, Апулей, Кроний, Нумений, отчасти Порфирий. Ямблих и особенно его школа, стараются – подобно средневековым богословам, для которых философия была лишь прислужницей богословия (philosophia – ancilla theologiae) – принять древнюю религию целиком, со всеми ее догмами и только обосновать ее философски, приведя ее в строгую систему. Исходный пункт воззрений Ямблиха тот же, что у средневековых богословов: сознание ничтожества человека, его зависимости от сил природы, слабости его воли и разума. Он находил, что «Плотин» поставил человеческую душу слишком близко к высшему божественному миру. Он не мог допустить, чтобы душа, по ее существу, не была затронута страданием и злом. Единственная возможность освободиться от зла и от тёмных сил природы и судьбы заключается в поддержке богов, управляющих этой судьбой. Хотя в процессе очищения души она должна сама принимать деятельное участие, но выполнить его до конца возможно лишь при помощи богов. Божественный мир первых неоплатоников, по мнению Ямблиха, был слишком отдален от человека, слишком идеален, чтобы человек, при его ничтожестве, мог непосредственно обращаться к нему. Поэтому, он увеличивает количество посредствующих звеньев между Троицей «Плотина» – Порфирия и человеком и вводит бесконечное множество богов и полубогов, ипостазируя при этом, исключительно благодаря религиозному настроению своего ума, чисто отвлеченные понятия. В этом – главное отличие системы Ямблиха от учения ранних неоплатоников. В общем изложении Плотиновской системы эманаций, а именно в утверждении, что каждая низшая ступень бытия заключается в высшей, он сходится со своими предшественниками. Присоединяясь к обычному делению богов на видимых и невидимых, Ямблих отличает ещё богов мировых, пребывающих в мире и управляющих им, и богов сверхмировых. В основу своей теогонии он кладет плотиновское учение о Троице. 1-я ипостась её, высший принцип бытия – Единое, о котором можно скорее утверждать то, чем оно не может быть, чем то, что оно есть, – простое, неделимое, неподвижное в своём единстве, основа всякого бытия, причина всякой гармонии, источник всякого разума, но само по себе начало чуждое всех этих свойств. 2-й принцип – Разум, служащий посредником между Единым и 3 принципом – Демиургом или Душой; это оплодотворяющее начало, виновник существования богов, принцип божественной жизни. 3-я ипостась – душа или демиург – исполняет самый акт миротворения. Но Ямблих не останавливается на этом и в сущности довольно простую систему «Плотина» усложняет до крайности, выводя из каждого принципа все новые и новые триады и создавая новые сущности, служащие переходными ступенями. Он исходит из соображения, что переход от совершенно простой и независимой сущности к сложной и зависимой должен происходить при посредстве некоей новой сущности, одновременно причастной и простому, и сложному. Так напр., кроме Единого «Плотина» – Порфирия он допускает ещё другое Единое, стоящее между этим высшим, так сказать абсолютным Единым и множественностью. Из этого второго Единого он выводит умопостигаемое, представляющее триаду, в которой 1-ый член называется отцом или действительностью, 2-ой – силой, 3-ий – умом. Эта триада в свою очередь заключает в себе 3 триады. Теология Ямблиха, по крайней мере в том виде, в каком мы её знаем, представляется довольно запутанной; мы не находим у него той строгой систематичности и простой понятной схемы, какую выработал впоследствии Прокл. Среди мировых сущностей, стоящих выше человека, Ямблих различает души богов, полубогов, ангелов, демонов и героев. К ним нужно присоединить ещё богов-покровителей отдельных народов и личностей. Ямблих вводит в свою систему богов из различных народных религий и пользуется при этом нелепейшими баснями о них, исходя из мысли, что чем фантастичнее похождения богов, тем более глубокий смысл заключается в них. Речь Юлиана о Гелиосе, излагающая, в сущности, воззрения Ямблиха, служит нам примером того, как Ямблих пользовался мифами. По его мнению, Гелиос есть центральный пункт единства; он – царь их, и в качестве отражения высшего единства причастен тем же благам, которые получают от Единого. Поэтому он является посредником между мирами видимым и невидимым; видимое же солнце есть лишь отражение этого высшего солнца – Гелиоса. Гелиос есть то же, что Зевс и Серапис; Дионисий и Асклепий суть лишь силы, входящие в состав Гелиоса. Аполлон и Афина Мировая Душа – его эманация, Афродита – его помощница и т.д. Практическая сторона политеизма – почитание изображений богов, теургия, мантика – находила в Ямблихе усердного почитателя. Ямблих утверждает, что изображения эти исполнены божественной силы, независимо от того, сделаны ли они руками человека или упали с неба. Для доказательства этой божественной силы он пользуется разными чудесными историями, и хотя старается оправдать чудесное ссылкой на естественные причины, но это едва ли может иметь значение, т.к. он и естественные явления старается объяснить чудесным действием богов. Он ссылается на всемогущество богов и на связь мира видимого с невидимым. Особенную ценность имеют для него пророчества. Милость богов легче всего, по его мнению, может быть достигнута людьми при помощи молитвы и жертвоприношений. Ямблих излагает доктрину о происхождении идеи божества и чувства веры. Он утверждает, что мы познаем Бога не путем рассуждения, а уже самым актом мышления. Идея бога – идея прирожденная, свойство нашего ума. Будучи сами причастны сознанию, боги недоступны нашему непосредственному сознанию и познанию, но мы узнаем о божественной благости и разумности действий богов, созерцая мироздание. Если в мире есть зло, оно происходит не от бога, но от зловредных демонов и от нашего невежества и неумения пользоваться дарами неба. Решения богов непоколебимы; боги бесстрастны и не могут быть тронуты молитвой, но молитва всё же необходима, т.к. с ней мы делаемся лучше и приближаемся к богам. Церемония жертвоприношения действует сама по себе, без нашего содействия; необходимо лишь точное соблюдение ритуала. Жрец является посредником для передачи божественной силы, органом божества. Затем автор пускается в детали теургии. Он определяет природу, могущество, функции каждого вида сверхъестественных существ и перечисляет все внешние признаки, на основании которых истинный теург узнает о присутствии высших существ. Все высшие существа делятся на богов, демонов, героев или полубогов и души. Могущество богов неизмеримо и оказывает действие мгновенно; демоны слабее и действие их силы происходит не сразу. Боги доброжелательны к человеку; злые боги – не боги, а демоны или ;;;;;;;;. Души людей могут возвыситься до ангелов. Явление богов просто, вид их спасителен; вид демонов страшен. Явление богов вызывает любовь и священное опьянение, явление ангелов – способствует знанию, явление героев – возбуждает храбрость, явление демонов – плотские желания и страсти. Истинная дивинация заключается в экстазе, который есть не что иное, как соединение человека с божеством. Душа не может дойти до состояния экстаза сама, но лишь при помощи теургии. Экстаз, как его понимает автор книги "De mysteriis" – дело божества, а не плод парения человеческой мысли, возвышающейся в своем чистом созерцании до божества, как у Порфирия. Дальнейшее содержание книги – подробное описание и защита различных религиозных церемоний, жертвоприношений, пророчеств и т.п., при чём автор в своем политеистическом рвении не останавливается перед апологией культа Приапа и Phallos'a. У Ямблиха замечается пристрастие к Пифагорейской мистике чисел; наоборот, слишком мало значения придает он платоновской теории идей. Вообще он является страстным поклонником пифагорейской философии: математике мы обязаны лучшими дарами неба. Она проникает во все отрасли философии, способствует очищению души, ведет её от чувственного к сверхчувственному и, приучая её к созерцанию неизменно вечных истин, сообщает нашему познанию природы характер точности и закономерности, а политику и моралисту дает образцы гармонии и порядка. Но её высшее значение постигается лишь тогда, когда мы проникаем в высший смысл пифагорейской философии и овладеваем знанием символики чисел, при помощи которой дух достигает созерцания высших истин и постигает природу богов и невидимого мира. По этому поводу он говорит мало нового; у него не раз оказывается неясной связь математики с философией. Между прочим, он утверждает, что математические субстанции (числа и геометрические фигуры) суть бестелесные самостоятельные сущности, находящиеся между ограниченным и неограниченным, между телесными и бестелесными формами, между идеями, и что они, будучи неподвижны, отличаются также от душ. В качестве принципов для математических чисел Ямблих, вместе со своими предшественниками, указывает на Единое и на причину множественности, которую отождествляет с материей; в качестве основания для геометрических величин он называет точку и протяжение. Из связи Единого с материей, как причиной множественности происходит число, затем геометрическая фигура, из вышеуказанных собственных ее оснований. Бытие и красота свойственны им, и лишь при дальнейшем сопоставлении элементов, как случайность, может появиться и дурное начало. Для Ямблиха все это кажется необычайно важным. Не меньшее значение имеет для него теологическое значение чисел и их мистическое соотношение с различными богами. Кроме того, он занимался космологией, психологией и этикой, но сведения наши о его воззрениях на этот счет очень скудны. Вместе с Плотином и другими неоплатониками он предполагал, что видимый мир есть вечная эманация мира невидимого и лишь гипотетично допускал творение мира в форме временного процесса. Силы, существующие и действующие в высшем мире самостоятельно, нуждаются в видимом мире в телесных носителях и вместе с телами образуют природу. С природой, по мнению Ямблиха, тождественна судьба. В представлении природы не содержится ничего другого, кроме совокупности естественных причин, действующих в известном, строго определенном порядке лишь благодаря общей их зависимости от единой высшей первопричины. Не будь этого вмешательства высшего начала в силы природы, она впала бы в дисгармонию, а с нею и мы погрузились бы в бездну несчастья и зла, от которого нас освобождает, т.о., лишь покровительство богов. Относительно пространства воззрения его несколько противоречивы. В одном месте он определяет пространство как нечто, не имеющее объёма и границ, причём называет божество пространством всего; в другом он определяет его частью как поверхность ограничивающего тела, частью как поверхность ограничиваемого; в 3-м возводит его к силе, сдерживающей тело и производящей его протяжение. Время, вместе с «Плотином», он выводит из свойств души; по своему происхождению оно ничто иное, как лежащее в основе сущности души движение; только из этого сверхмирового времени возникает время видимого мира, как мера движения. Придавая весьма малое значение изучению внешнего мира, он тем усерднее занимался изучением души. В его психологических воззрениях выступает на первый план стремление сохранить за душой её срединное положение между высшим и низшим миром. По мнению Ямблиха, его предшественники слишком мало обратили внимания на различие между душой и Nous и на различие между человеческой и мировой душой. Он не мог допустить для "Разума" смену деятельности и бездеятельности и наклонность к телесному, и именно потому ставил душу между непреходящим и преходящим. Он не мог представить себе душу без эфирного тела, которое он, подобно Порфирию, ставил между нею и материальным телом. Он допускал, что эти 2 составные части человеческого существа (душа и эфирное тело) сохраняются и после смерти. В этом отношении он сходится во взглядах со многими теософскими школами, как древними, так и новыми. Затем он признавал за чистейшими человеческими душами способность возвышаться до ангельского состояния; с другой стороны, он считал, что некоторые безгрешные души из любви к людям могут воплощаться в человеческие тела, хотя вообще подчинял переход душ в тела и обратно, их возвращение к сверхчувственному миру, – закону строгой неизбежности, и отнюдь не видел в падении душ на землю наказания. Переселение душ он ограничивал, как и Порфирий, лишь человеческими телами, указывая при этом на различие между неразумными животными душами и человеческими. В представлениях о возмездии, ожидающем душу при переселении, он сходился с Порфирием; он полагал, что человеческий дух обладает свободной волей, но, тем не менее, придавал большое значение поддержке со стороны божества, думая, что без неё человек обойтись не может, вследствие слабости своей природы. К указываемым Порфирием 4-м родам деятельности, путём которых человек может очистить душу: 1) политической добродетели, в которой человеческий дух ещё не освобождается от частичного и переменчивого, 2) самоуглублению и самопознанию, 3) теоретической добродетели, в которой человек созерцает то, что стоит выше его, и 4) парадигматической добродетели, когда душа погружается в божественный разум – он присоединил ещё 2 ступени жреческих добродетелей, когда душа в наиболее божественной части её, входит в непосредственное общение с Единым. Особое значение в этом ряду добродетелей имело в его глазах самоуглубление, необходимое для очищения и дальнейшего совершенствования, для освобождается от пут необходимого и преходящего. Его ученики и последователи – Феодор из Азине, Приск, Евсевий, Эдезий из Каппадокии, Сопатер, Максим Ефесский, Хризантий, Евнапий, имп. Юлиан, Саллюстий, Либаний, Декеипп, Темистий и др. Ямблих как математик. Из его сочинений 2 имели отношение к математике. Известное по небольшому отрывку из 28-й книги сочинение о предметах, относящихся к древней Халдее, и состоящее из 10 книг "Собрание пифагорейских учений". 10 книг, составлявших упомянутое 2-е сочинение, содержали: 1-е – жизнь Пифагора, II-я – введение в философию, III-я – введение в математику, IV-я – объяснения или подробный комментарий к арифметике Никомаха, V-я – физику, VI-я – этику, VII-я – богословско-арифметические толкования, VIII-я музыку, IХ-я – геометрию, Х-я – сферику. Из этих книг сохранились до настоящего времени только I, II, III, IV и VII. Наибольший интерес для математика представляет IV-я книга. Из содержащихся в ней арифметических предложений следующие, как впервые здесь встречающиеся, могут быть считаемы открытиями самого автора. Произведение числа на ближайшее из однородных с ним (чётное или нечётное) при увеличении на единицу даёт квадрат, как это можно видеть из тождества а(а+2)+1=(a+1)2. В остальных предложениях, найденных им, он широко пользуется для наглядного представления фигурирующих в них чисел образным понятием ристалища. Так, всякое квадратное число, как сумма 2 идущих друг за другом треугольных чисел, может быть сравниваемо с ристалищем: в представляющем этот случай тождестве 1+2+3+...+(а – 1)+а+(а – 1) + ...+3 + 2+ 1 = а2, все числа, начиная с границы, представляемой единицей, бегут до некоторого поворотного пункта, представляемого числом a, от которого снова возвращаются в обратном порядке к единице, как к своей конечной цели. Далее, обнаружив предложение, по которому 1 + 2 + 3 + ... + (а – 1) + a + (a – 2) + ... + 2 = (а – 1)а, т.е. произведению, представляющему разностороннее число или гетеромек, Ямблих опять пользуется сравнением с ристалищем в случае, когда при обратном беге совершается скачок через число а – 1 и конечной целью служит число 2. Следствием 1-го из этих 2-х предложений о ристалище является у него понятие о единицах порядков десятичной системы счисления 1, 10, 100, 1000, ..., как о единицах 1-го хода, 2-го, 3 и т.д. К этому понятию его приводят результаты умножения членов тождества 1 + 2 + 3 + ... + 9 + 10 + 9 ... + 3 + 2 + 1 = 100 на 1, 10, 100 и т.д. 2-м из арифметических предложений, принадлежащих Ямблиху и не пользующихся сравнением с ристалищем, является следующее. Если в сумме 3 чисел, следующих друг за другом в натуральном ряду, при условии, что наибольшее есть кратное 3, взять сумму цифр (сумму монад), в этой сумме опять взять сумму цифр и т.д., то последней суммой всегда будет число 6.
22) Лукиан — величайший из греческих софистов, "Вольтер древности", р. ок. 125 в бедной семье, отдавших сына на обучение к ваятелю, от которого мальчик бежал, чтобы стать ритором. Изучив греч. яз., он сделался судебным оратором в Антиохиип и примкнул к наиболее славившемуся тогда направлению риторики – эпидиктическому, или софистическому, главным представителем которого был софист Полемон в Смирне. В качестве странствующего ритора Лукиан исходил Малую Азию, Грецию, Македонию, Италию и Галлию, произнося речи в торжественных случаях, чаще всего в Олимпии. К этому периоду из сохранившихся произведений его относятся софистические декламации о тираноубийцах, о Фаларисе, о лишённом наследства, "Похвала мухе", "Спор букв" и др., в которых уже чувствуется сатирическая жилка автора. Пустая риторика его не удовлетворяла; наскучив "нарумяненной блудницей" (диалог "Bis accus." 31), он отвернулся от неё и занялся философией, увлеченный встречей с платоником Нигрином, в рассказе о которой он с восторгом вспоминает благородный образ этого мудреца. Поселясь в Афинах, Лукиан стал проводить свои новые воззрения в шутливых сатирических диалогах. Диалоги издавна служили целям философии, особенно у академической школы; но величественную их серьезность и хитрую диалектику Лукиан оживил легким остроумием комедии. Первоначально он предназначал диалоги для устного произнесения и лишь позже стал их издавать для более широких кругов читателей. Блестящим периодом его сатирической деятельности было время Марка Аврелия и Коммода, особенно 162–165. Достигнув старости, он снова сделался рецитатором, оповестив об этой перемене в "прологе" о Геракле. В это время, между прочим, написаны им речи о Дионисе, Зевксисе, Геродоте, "Похвала отечеству", "О печали" и др. Связи с высокопоставленными лицами доставили ему выгодную должность в Египте. В особой "Апологии" он по этому поводу оправдывается от обвинений в непоследовательности, т.к. раньше стоял за то, чтобы литераторы не связывали себя постоянными обязательствами. В Египте он и умер. По позднейшему преданию, он был растерзан собаками, или может докучавшие ему киники. Сочинений с его именем сохранилось 82. Все они небольших размеров и большей частью составлены в диалогической форме; между ними есть 2 драматических шутки – "Трагедоподагра" и "Быстроногий" – и 53 изящных остроумных эпиграммы, вошедших в Антологию. Лишь о немногих из его произведений можно определенно сказать, когда они написаны. Софистические декламации Лукиана представляют небольшую группу; все они связаны с его деятельностью как странствующего ритора. С нею же связаны его "Сон", в котором он с гордостью указывает на свои успехи как эпидиктического оратора, и "Ты Прометей в словах", где он говорит о данном ему за изобретательность почётном прозвище. Диалоги по времени и содержанию делятся на несколько классов. К более раннему принадлежат небольшие сцены, представляющие без всякой горечи смешные стороны веры в богов, философских сект, софистических реклам, человеческих слабостей и странностей. Наиболее значительны среди них "Диалоги богов", в которых сквозь веселые мифологические сцены проглядывает тонкая насмешка над народной верой. Им родственны остроумные диалоги "Харон" и "Менипп". Прямые нападки на веру в богов встречаются в диалогах "Зевс трагед" и "Зевс уличаемый". В последнем эпикуреец Киниск доказывает Зевсу невозможность одновременного существования над всем господствующей судьбы и свободной воли богов, причем доводит своего собеседника ad absurdum. В "Зевсе трагеде" эпикуреец Дамис доказывает стоику Тимоклу, что нет провидения. Другую группу представляют диалоги, посвященные философам – земным представителям божественной мудрости. Кроме Нигрина и Демонакса, они изображены в виде настоящих карикатур. Они толкуют о добродетели и мудрости, но на деле ими руководят корыстолюбие, сварливость и чувственность. Остроумны аукцион философов, лов философа на золотую приманку, пародия на философский пир ("Пир, или Лапифы"), кончающийся формальной свалкой между представителями различных философских школ. Сюда же можно отнести и сатиру "Паразит", герой которой под маской философской серьезности доказывает, что жить прихлебателем – настоящее искусство. Другой сферы человеческой слабости касаются "Разговоры гетер", слишком откровенные для современного читателя, но весьма интересные для истории нравов древности. С годами характер произведений Лукиан сделался более серьезным. Он перестал выискивать в людях лишь смешное, старался указать и на положительные их стороны и в то же время стал направлять свои стрелы против определенных личностей. Сюда относится большая часть диалогов, в которых сам автор выступает под именем Ликина. Самый содержательный из них – "Гермотим", написанный, когда автору было 40 лет и заканчивающийся выводом, что мудрец не должен слепо примыкать к учению одной к.-л. школы и что философия ничего не значит, если представители ее не отличаются безупречной нравственностью. Сходны с этими диалогами по содержанию его произведения, составленные в форме писем. Книга Лукиана написанная по поводу законченной в 165 войны римлян с парфянами и направлена против непризнанных историков, принявшихся описывать эту войну наподобие Геродота или Фукидида. "Александр или Лжепророк" содержит жизнеописание религиозного обманщика Александра. "Ученик риторов" – самая язвительная из сатир Лукиана; это злая карикатура на преподавателя риторики, очевидно, направленная против живого лица. "Истинные истории" представляют сатиру на расплодившихся во время Лукиана сочинителей фантастических романов, гл. обр. о путешествиях в отдаленные страны. Сам Лукиан написал юмористический роман "Лукий или осёл", повествующий о чудесном превращении молодого человека в осла. Этот роман вызвал много споров в филологической литературе, т.к. та же тема была обработана и неким Лукием и затем в "Метаморфозах" Апулея; предстояло решить, кому из трех принадлежит первенство. Всего вероятнее, что Лукиан изобрёл тему; в любом случае, он придал ей юмористический оттенок, которого нет у его Лукия. Замечательно у него пренебрежение к рабам. Лукиан, к счастью, был враждебен христианству.
23) Абдемон — мудрый юноша при дворе тирского царя Хирама разгадавший загадки Соломона.
24) Капелла Марциан — энциклопедист 1-й пол. V в. н.э., родом из Карфагена, неоплатоник, написал высокопарной и нечистой латынью энциклопедию в стихах о «7 свободных искусствах» под названием «О браке Филологии и Меркурия», оказавшую большое влияние на средневековую систему образования. В состав её вошел аллегорический рассказ "De nuptus Philologiae et Mercurii". Именно он разделил античные искусства на «тривиум» – грамматику, диалектику, риторику, – и «квадривиум» – геометрию, арифметику, астрономию и гармонию (музыкальную теорию).
***************
2. Писатели:
Ювенал советует учиться риторике в Карфагене.
1) Теренций Публий Афр — даровитейший после Плавта представитель древнеримской комедии. Лучшим источником для его биографии является Светоний. Теренций жил в промежуток между II и III Пуническими войнами, родом был из Карфагена. Был рабом, но отпущен за одарённость и красоту. В силу ранней гибели дошли до нас дошло лишь 6 его трудов: "Девушка с острова Андроса" (Andria), "Свекровь" (Hecyra), "Наказывающий сам себя" (Heautontimorumenos), "Евнух" (Eunuchus), "Формион" (Phormio) и "Братья" (Adelphae). Эти пьесы были впервые поставлены на римской сцене в период с 166 по 160 гг. до н.э. Наибольший успех имела пьеса "Евнух", которая дана была дважды в один день и побила предыдущие сборы. Афраний называет Теренция лучшим комиком. Публике эти комедии нравились почему и дожили до нашего времени. Теренций был любовником Сципиона Африканского и Гая Лелия. Свои произведения он издал в возрасте не более 25 лет, после чего отправился в Грецию, но в пути погиб в море. Фразы из его пьес живы как поговорки, например – Homo sum, humani nihil а me alienum puto – «я человек, и ничто человеческое мне не чуждо».
2) Публий Сириец — римский мимический поэт при Цезаре и Августе, младший современник и соперник Лаберия, родом из Сирии; в Риме появился в качестве раба, впоследствии получил свободу и разыгрывал свои драматические произведения по разным городам Италии, с большим успехом. Особенно ценились его мимы благодаря тому, что были пересыпаны нравоучительными изречениями. Из этих произведений очень рано, ещё в I в., может быть Сенекой, который вообще его охотно цитирует, или кем-нибудь другим из его кружка, был составлен, вероятно, для школьного употребления, сборник поговорок или сентенций. Заглавие первоначального сборника этих изречений было: "Publilii Syri muni sententiae".
3) Мелеагр — поэт-эпиграмматист I в. до н.э., первый составитель антологии, которую он назвал венком, уроженец Гадары и ученик Мениппа, конец жизни провёл на Косе, а молодость в Тире. "Одно у нас отечество – мир, и единый хаос породил всех смертных" – восклицает Мелеагр. Он дал в своём "венке" образчик сборников, благодаря которым дошли до нас многие стихотворения. В сборник Мелеагра входили, кроме собственных, стихотворения многих его предшественников, – во вступительной эпиграмме перечислены имена 47 поэтов, гл. обр. александрийского периода, стихотворениями которых воспользовался он для "венка". "Венок" его не уцелел, но часть его вошла в палатинскую антологию Константина Кефалы (X в.). В этом сборнике Мелеагру принадлежат 128 стихотворений, преимущественно эротического содержания, обращённых к гетерам или прелестным юношам. Поэт превозносит прелести своих подруг и друзей, тоскует по утраченной любви, просит о сочувствии. "Ты спишь, Зенофила, нежный стебелёк" – говорит Мелеагр одной из своих возлюбленных; – "Если бы мне, подобно бескрылому сну, проникнуть теперь в твои вежды и остаться недвижимым! Пускай даже сон не касается тебя, сон, усыпляющий самого Зевса: я хотел бы владеть тобой безраздельно" (V, 174). Длиннейшее из уцелевших стихотворений Мелеагра – гимн весне и красотам пробуждающейся Природы, с весельем, песнями и пляской радующихся людей (IX, 363) был всего в 23 гекзаметра.
4) Антипатр — поэт конца II в. до н.э., родом из Сидона. Родился в Тире. Автор ок. 80 эпиграмм, сохранившихся в Палатинской антологии, в которых чаще всего повторяются мотивы ранних эпиграмматиков, особенно Леонида из Тарента. Преобладают фиктивны надгробные эпиграммы и риторические воззвания. Квинт Лутаций Катулл вспоминал об Антипатре как о хорошем импровизаторе.
5) Стратон — греческий эпиграмматический поэт (имя искажённое финикийское), родом из Сард, живший при императоре Адриане или вскоре после него. От Стратона дошёл сборник эпиграмм о любви к красивым мальчикам, лежащий в основе XII книги "Палатинской Антологии" (94 эпиграммы из 258).
6) Кадм из Милета Младший — автор сочинений эротического характера.
7) Сульпиций Аполлинарис из Карфагена, учитель императора Пертинакса и Авла Геллия, комментатора Вергилия, автор учёных писем и метрических переложений содержания Плавта, Теренция и Вергилия (Энеиды).
Гелиодор — эротический писатель III в., родом из Эмезы (Финикия), автор романа «Эфиопика» ("Aithiopica"), о любви Феогена и Хариклы, послужившего образцом для эротиков позднейшего времени.
9) Немезиан — латинский дидактический и буколический поэт, родом из Карфагена. До нас дошло не в полном виде (325 ст.) стихотворение его об охоте ("Cynegetica"), написанное в 283–284. 4 эклоги В 2 первых и в 4 рассказывается о состязании пастухов в пении, а 3-я содержит похвалу Вакху. В последней автору удалось нарисовать весьма живую картину вакханалий.
10) Стаберий Эрот — ритор, грамматик. Вольноотпущенник из Сирии. Учитель Брута и Кассия. Во временна диктатора Суллы, бесплатно обучал детей репрессированных.
11) Марк Валерий Проб — грамматик времён Нерона, родом из финикийского Берита, занимавшийся критикой текстов Теренция, Вергилия, Лукреция, Горация, Персия. Им на-писаны сочинения: "De occulta litterarum significatione", "De Notis" и "De inaequabitate Sermonis" (не дошли до нас). Светоний хвалит его сборник наблюдений за речью древних.
12) Феодор Гадарский — видный ритор, наставник Тиберия.
13) Павел — ритор из Тира, речам которого перед Адрианом город обязан титулом метрополии.
14) Гелиодор — ритор в Риме и секретарь императора Адриана, впоследствии наместник в Египте и отец отличного полководца Авидия Кассия, восставшего против Марка Аврелия. Родом из Сирии. Полагают, что он одно и то же лицо с метриком Гелиодора, хотя другие принимают этого последнего за того rhetor Graecorum longe doctissimus, который в 37 г. провожал Горация из Рима в Арицию.
15) Исей Сирийский — знаменитый оратор-импровизатор. Главный учитель Демосфена.
16) Саллюстий — ритор, родом из Сирии, жил около 500, сначала в Афинах, затем в Александрии. Саллюстий был не столько философ, сколько аскет. Может быть он автор небольшого сочинения "О богах и о мире", в котором можно видеть общедоступное изложение неоплатонического учения в сирийском его направлении. В сочинении этом доказывается бессмертие души и вечность вселенной и опровергается учение эпикурейцев.
17) Менандр — ритор 2-й пол. III в., род. в Лаодекии (Сирия), составил 2 важных для софистического красноречия сочинений "De encomiis". Его разбор речей Демосфена положил основание всем схолиям к произведениям этого оратора.
*****************
3. Историки
Известно, что карфагенские историки интересовались и дофиникийским прошлым Северной Африки, и судьбами Карфагенской державы. По всей видимости, к их сочинениям восходят материалы о Карфагене, которые сохранили римские писатели Юстин в своём сокращении «Филипповых историй» Помпея Трога, а также Саллюстий в «Югуртинской войне». Иосиф Флавий сохранил ссылки на хроники Тира; имелись и другие сочинения такого же рода. Интересно финикийское имя у Кадма из Милета, считавшагося в древности родоначальником литературной прозы и старейшим историком (VI в. до н.э.), автора "Истории Милета и всей Ионии", в 4 книгах. Геродот (II, 44) слышал от тирских жрецов хронологию их храма и города, Саллюстий ссылается на «пунические книги Гиемпсала» (Bel. Jug., 17, 7), Иосиф Флавий также пользовался трудами финикийских историков. Татиан (Adv. Graec., 37) также говорит о финикийских писателях, что «У них было 3 мужа: Феодот, Ипсикрат и Мох; их книги перевёл на эллинский язык Лет... В историях этих вышеупомянутых лиц объяснено, при каком из царей случилось похищение Европы и прибытие Менелая в Финикию, и то, что было при Хираме, который, выдав за царя иудеев Соломона свою дочь, подарил лес из разнообразных бревён для постройки Храма. И Менандр Пергамский составил о том же запись».
1) Аттинпарлану (XIV в. до н.э.) — угаритский верховный жрец, продиктовавший писцу Илимилку угаритские мифологические поэмы, которые царь Никмадду подарил храму Балу. Эти таблички, найденные в марте 1928 в Рас эш-Шамре (Сирия), имеют огромное значение для понимания теогонии Филона Библского-Санхунйатона и Библии.
2) Фабиан — первый верховный жрец (иерофант) Ханаана, основатель культовой традиции. Филон Библский считает его автором некоего древнего сочинения, в котором все священные мифологические финикийские предания излагались в едином, логически цельном, повествовании. По словам Филона Библского «самый древний иерофант из когда-либо живших финикийцев, передал всё это (финикийские мифы) оргеонам (участники священнодействий) и главным толкователям таинств, придав форму аллегорий и смешав с мировыми явлениями природы». Филон полемизирует с ним, как с аллегористом, виновником искажения древней финикийской истории в богословском смысле. Вероятно, к нему восходит объяснение иконографии Эла.
3) Санхунйатон — древнефиникийский мудрец, жрец и писатель, живший в Тире "до Троянской войны". Теологию для своей книги он почерпнул у беритского жреца Йево – Иеромбаала. Так его характеризуют классики (Свида, Евсевий, Афиней и др.). Его труд "Финикийская история", излагавший гл. обр. феогонию и космогонию, дошёл до нас у Евсевия (Praeparatio Evangelica) и Порфирия, пользовавшихся греческим переводом Филона Библского. О Санхунйатоне Свида пишет: "Санхонйатон, тирский философ, живший около времени Троянской войны". Афиней (III, 37) говорит об авторах "Финикийских историй" Суниайтоне и Мохе; Феодорит (Serm. II) ссылается на "Санхунйатона Беритянина, который написал "Финикийское богословие". Далее он говорит: "Санхунйатона высоко ставил Порфирий". До нас дошло и свидетельство этого последнего: "Финикийскую историю" составил на языке финикиян Санхунйатон, а Филон Библский перевёл её на греческий язык в 8 книгах". Приведу слова Евсевия: "Это [финикийскую историю] рассказывает Санхунйатон, человек, живший в очень древнее время, как говорят, раньше Троянской войны. Свидетельствуют, что он изложил финикийскую историю достоверно и правдиво. Весь его труд перевёл с финикийского языка на греческий и издал Филон Библянин, а не Еврей. Об этом упоминает тот, кто в наше время писал против нас, в 4-й книге направленного против нас сочинения, свидетельствуя об этом писателе дословно следующее: "О евреях рассказывает правду Санхунйатон Беритянин, вполне соответственно названиям их местностей и именам; он заимствовал свои сведения у жреца Бога Иеговы, Йеромбала. Когда он посвятил свою историю царю Берита Абельбалу, царь и его эксперты одобрили его, как правдивого историка. Их времена приходятся ещё до времён Троянской войны и приблизительно совпадают со временем Моисея, как можно заключить из списков финикийских царей. Санхунйатон же, который собрал сведения из городских хроник и храмовых надписей и написал по-финикийски правдивую историю древности, жил при Семирамиде, царице Ассирии, которая, как пишут, жила до Троянской войны или как раз во время её. Сочинение Санхунйатона перевёл на греческий язык Филон Библянин".
4) Дий — финикийский историк. Иосиф Флавий говорил о нём: «В том, что мною не вымышлено относительно тирских летописей, я приведу в свидетели Дия, мужа, авторитетность которого относительно финикийской истории признана».
5) Филострат — историк, на «Финикийскую историю» которого ссылается Иосиф Флавий.
6) Малх (Клеодемус) — финикийский историк и прорицатель, писавший по-гречески ок. II в. до н.э. Малх является автором еврейской истории, в которой еврейские предания смешаны с греко-финикийской мифологией. Краткий отрывок из неё приводит Иосиф Флавий по Александру Полигистору (Иуд. Др., 1, 15); всё остальное утеряно. Малх говорит, что у Авраама было от Кетуры 3 сына: Аферан, Асурим и Иафан, которым город Афра, Ассирия и Африка обязаны своими именами. Эти 3 помогали Геркулесу (Мелькарту) в его борьбе с Ливией и Антеем. Геркулес затем женился на дочери Афра, а сын его от этого брака, по имени Диодор, имел, в свою очередь, сына Софона, именем которого софцианы и называются. Видимо, этот Софон – это Софак, родоначальник нумидийских царей.
7) Харон — карфагенянин, написавший книгу о карфагенских тиранах, о знаменитых мужах и женщинах. Римское варварство не оставило ни строчки от этих трудов.
Филин Агригентский — историк писавший о I Пунической войне, в которой сам принимал в участие на стороне карфагенян. Для написания своего труда пользовался карфагенскими источниками. Его же трудом пользовались Полибий и Диодор. С слов Филина, Диодор говорил о неудачной осаде римлянами Эгесты (264 г. до н.э.) и об избиении множества римлян, о взятии Акраганта Карталоном в 255, о завоевании ряда городов Сицилии Гамилькаром. Нет оснований сомневаться в этих сообщениях, ибо глупо было бы уроженцу Акрагента врать о её занятии Картолоном. Полибий говорил, что «благодаря своему настроению и вообще благоговению к карфагенянам Филин находил все действия их разумными, прекрасными и великодушными».
9) Эргий — родосский историк, написал труд «О заселении острова финикийцами», которым позже пользовался Диодор.
10) Феодот — историк из Тарса, написал историю Фригии на финикийском языке. Его трудами, переведёнными на греческий язык, пользовались Александр Полигистр и Иосиф Флавий. При Домициане был казнён.
11) Филон Библский (ок. 50 – после 138) — написал историю Финикии и описал её культуру в своей несохранившейся «Истории Финикии» в 9 книгах. Он также написал «О городах и о том, что замечательного в них было» в 30 книгах, «О приобретении и отборе книг» в 12 книгах, «Словарь синонимов», «Об иудеях», биографию Адриана. Евгемерист, т.е. считал, что в основе мифов лежат реальные исторические цари и герои, затем обожествлённые. Евсевий в своём "Приготовлении к Евангелию" приводит драгоценные выдержки из исторических, космогонических и мифологических трактатов для доказательства превосходства христианской религии. В числе их он сообщает, наряду с Александром Полигистором и др., длинный трактующий о космогонии и теогонии, эксцерпт из 1-й книги "Финикийской истории", ходивший под именем Санхунйатон и его переводчика на греческий Филона Библского. Свида пишет про второго: "Филон Библский, грамматик. Он родился приблизительно около времени Нерона и жил долго. Он говорит, что консул Север Геренний исправлял должность, когда ему было 78 лет, в 220 олимпиаду". Филон делит богов на смертных и бессмертных: первые – небесные светила и стихии, вторые – обожествленные люди; что делает его своеобразным «теологом-атеистом».
12) Калликрат из Тира, жил ок. 280, автор биографии имп. Аврелиана.
13) Николай Дамасский — историк и философ-перипатетик; принял Иудаизм, р. в Дамаске, где отец его, Антипатр, занимал высокое положение и пользовался большим уважением, ум. в Риме ок. 64 г. до н.э. Друг Ирода Великого. Был воспитателем детей Антония и Клеопатры впоследствии пользовался расположением императора Августа. Писал по перипатетической философии; по мнению некоторых, ему принадлежит приписывавшееся раньше Аристотелю сочинение о растениях. Он писал также трагедии. Более всего он известен своей всемирной историей, от ассирийцев и вавилонян до его времени. От неё сохранились весьма значительные фрагменты (из первых 7 книг); почти вполне уцелело также его хвалебное жизнеописание Августа. Он оставался верным учению Аристотеля и, судя по его произведениям был так наз. "полупрозелитом". В Иерусалиме он прожил около 20 лет. У Николая был брат по имени Птолемей; возможно, что это был друг Ирода, прокуратор Птолемей (Флавий, Древн., XIV, 14, § 3, et passim). На основании некоторых намёков можно думать, что причина и
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Правители Карфагена
• Дидона — конец IX века до н. э.
• принцепсы (сподвижники Дидо)
• Ганно I
• Малх — середина VI века до н. э.
Магониды
• Маго I — конец VI века до н. э.
• Гасдрубал I — начало V века до н. э.
• Гамилькар I — начало V века до н. э.
• Ганно II
• Гимилько I
• Ганнибал I
• Гимилько II
• Маго II
• Маго III
• Ганно III
• Дидона — конец IX века до н. э.
• принцепсы (сподвижники Дидо)
• Ганно I
• Малх — середина VI века до н. э.
Магониды
• Маго I — конец VI века до н. э.
• Гасдрубал I — начало V века до н. э.
• Гамилькар I — начало V века до н. э.
• Ганно II
• Гимилько I
• Ганнибал I
• Гимилько II
• Маго II
• Маго III
• Ганно III
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
ФИНИКИЯ И ФИНИКИЙЦЫ В КОНЦЕ II-I ТЫСЯЧЕЛЕТИИ до х.э.
Кризис, охвативший Восточное Средиземноморье в XIII-XII вв. до х.э., отразился и на Финикии. Вторжения еврейских и арамейских племен сократили территорию ханаанеян, которые все более концентрировались в самой Финикии. Во время одного из набегов филистимлян был разрушен Сидон, жители которого переселились в Тир. Но все же Финикия оказалась меньше, чем многие другие страны этого региона, задета событиями. Они даже пошли ей на пользу. Гибель одних и упадок других великих держав привели к временному расцвету мелких государств, в том числе финикийских городов-государств, освободившихся от египетского господства.
К северу от Финикии погиб Угарит. Тир, который и до этого, вероятно, активно участвовал в западных связях Восточносредиземноморского побережья, теперь стал главным центром западной торговли и западных путешествий. К тому же именно в этом городе после временного разрушения Сидона собралось особенно много населения, и это демографическое напряжение надо было "снять" выселением части "лишних" людей за море. Это и вызвало начало активной колонизационной деятельности Тира. В результате первого этапа колонизации в разных местах Средиземного и Эгейского морей возникли тирские колонии. Золото и серебро, притекавшие в Тир из отдаленных районов Западного Средиземноморья и севера Эгеиды, обогатили этот город. Тир стал "Лондоном древности". Он сохранил положение крупного торгового центра и после того, как финикийцы были вытеснены из Эгейского моря. Это не помешало активной финикийской торговле с Грецией. Торговля же с западом в значительной степени обеспечивалась сохранившейся сетью факторий и колоний. Эти колонии стали частью Тирской державы, выплачивая дань тирскому царю.
В Х в. до х.э. царь Тира Хирам заключил союз с царями Израильско-Иудейского царства Давидом и его сыном Соломоном. Тирский царь поставлял в Иерусалим лес для строительства дворцов и храма и ремесленников, строивших вместе с подданными Соломона Иерусалимский храм. За это он получал из Палестины хлеб, вино и масло, что было чрезвычайно важно в условиях постоянной нужды Финикии в пищевых продуктах. Не меньшее значение имело и создание торгового "сообщества" между монархами. Корабль Соломона был включен во флот Хирама, торгующий с далеким Таршишем в Южной Испании, и оттуда доставлялись и в Финикию, и в Палестину золото, серебро, ценимые при восточных дворах экзотические животные и птицы. Взамен тирский царь получил доступ к порту Эцион-Гебер на Красном море и тем самым возможность плавать в богатый золотом Офир, точное местонахождение которого неизвестно, но который располагался, вероятнее всего, где-то в районе выхода из Красного моря в Индийский океан.
После распада единого древнееврейского государства Тир продолжал контактировать с северным царством - Израилем, да и на юге тирские купцы еще пользовались караванной дорогой от Газы до берега Акабского залива, судя по находкам вдоль дороги надписей этих купцов.
Обширная торговля с Таршишем и Офиром, господство над далеко раскинувшейся колониальной державой давали тирским царям много средств и способствовали превращению Тира в сильнейший город южной Финикии. В результате возникает в той или иной степени господство этого города над другими городами-государствами зоны, включая восстановленный после филистимского набега Сидон. Традиционная точка зрения заключается в том, что в IX или даже еще в Х в. до х.э. возникло объединенное Тиро-Сидонское царство. Его царь выступал в первую очередь как "царь сидонян" (так он именуется не только в одной из библейских книг и в анналах ассирийских царей, но и в посвятительной надписи царского наместника), но столицей его был Тир. Сравнительно недавно было высказано другое мнение: в южной части Финикии возникла федерация городов, возглавляемая Тиром.
Богатство и внешний блеск Тира скрывали острые внутренние противоречия. Там развернулась ожесточенная социальная и политическая борьба. Внук Хирама, Абдастарт, был убит сыновьями своей кормилицы, и старший из них, возведенный на престол, царствовал 12 лет. После этого он, в свою очередь, был устранен, и на трон, видимо, вернулась прежняя династия, представленная еще тремя монархами. Но последний из них, Фелет, также был свергнут и убит, а власть захватил жрец Астарты Итобаал, ставший основателем новой династии. Выступление Итобаала отражает борьбу между царской властью и, по-видимому, довольно могущественным жречеством. Другое же подобное столкновение, происшедшее при правнуке Итобаала, Пигмалионе, привело на этот раз к победе царя и казни жреца Мелькарта Ахерба. Вдова Ахерба и сестра царя Элисса с группой знати, поддерживавшей ее и ее покойного мужа, бежала из Тира и стала основательницей Карфагена в Африке.
Основание Карфагена вписывается в уже начавшийся второй этап финикийской колонизации. Сама же колонизация (на этом этапе) была вызвана как общеэкономическими причинами, так и конкретными социально-политическими, сложившимися именно в Тире. В первую очередь это та внутренняя борьба, о которой сейчас идет речь. Против царя выступала довольно значительная группа знати. Эти люди вовлекли в свою борьбу и "плебс", т.е. низшие слои общины. Возможно, к ним относились те тирские "земледельцы", которые, вероятнее всего при Итобаале, поднялись с оружием в руках. Их требованием были новые земли в колониях. Потерпевшие поражение в этой борьбе аристократы вместе с частью поддерживавшего их "плебса" выезжали за море и создавали там новые поселения. Это было, видимо, выгодно и царям Тира, которые таким образом избавлялись от внутренних врагов и потенциальных соперников. Недаром именно Итобаал, правивший в первой половине IX в. до х.э., приступил к основанию новых городов, создав Ботрис в самой финикии и Аузу в Африке, рассчитывая, возможно, отправить туда своих врагов.
Явившись следствием острой политической ситуации в самом Тире, колонизация в то же время в целом отвечала интересам правящих кругов этого города, и не только его. Надо учитывать роль Тира в экономике тогдашнего Ближнего Востока. Со времени первого этапа колонизации Тир являлся главным пунктом связи Передней Азии с обширными и богатыми районами Западного Средиземноморья. Между тем на Ближнем Востоке экономическое развитие достигло такого уровня, что потребовалось объединение в рамках единых империй различных экономических районов. Колонизация явилась средством подключения к ближневосточной экономике ресурсов тех стран, которые оказались вне непосредственной досягаемости имперских владык. Но это, обогащая финикийские города, особенно Тир, создавало и большую опасность для них. Не имея возможности захватить непосредственно Таршиш или Северо-Западную Африку, Сардинию или Сицилию, имперские владыки стремились установить свой контроль над той страной на Востоке, куда преимущественно приходили эти западные ресурсы, т.е. над Финикией.
Упадок Египта не позволил этой стране восстановить ту политическую роль, какую она играла в эпоху Нового царства. В это время Библ оставался главным пунктом финикийско-египетских контактов, но на этот раз независимым от фараонов. В первой половине XI в. до х.э. царь этого города Чекер-Баал, предшественники которого пресмыкались перед фараоном, гордо утверждал независимость не только свою, но и своего отца и деда. Первые фараоны XXII династии, может быть, попытались восстановить политический контроль над Библом, но неудачно: если такой контроль и существовал (об этом в науке спорят), то очень короткое время, едва ли дольше правления первых двух фараонов этой династии - Шешонка I и Осоркона. Гораздо большая опасность надвигалась на Финикию с востока. Это была Ассирия.
Еще на рубеже XII-XI вв. до х.э. Тиглатпаласар I получил дань от Библа, Сидона и Арвада и побывал сам в Арваде и Цумуре (Симире), бывшем не так давно центром египетской власти в этом регионе. Финикийские города были вынуждены платить дань Ашшур-нацир-апалу II и его преемникам Салманасару III и Адад-нерари III финикийцы не раз пытались бороться с ассирийскими царями. Некоторые города, в частности Арвад, участвовали в антиассирийской коалиции, возглавляемой дамасским царем в середине IX в. до х.э. Может быть, опасностью со стороны Ассирии был вызван союз тирского царя Итобаала и израильского царя Ахава, скрепленный браком Ахава с тирской царевной Иезавелью. Но все усилия оказались напрасными, и сын Итобаала, Балеазар, был вынужден уплатить дань Салманасару.
Положение еще более обострилось, когда ассирийцы перешли от эффектных, но все же спорадических походов к созданию империи. Походы Тиглатпаласара III (744-727 гг. до х.э.) привели к подчинению Финикии. Ее северная часть, кроме г. Арвад, расположенного на островке, была присоединена непосредственно к самой Ассирии, а остальные города сделались ее данниками. Эпизодическая дань превратилась в постоянный налог, уплачиваемый финикийцами ассирийскому царю. Местные династии в городах были сохранены, но рядом с царями Тира и других городов были поставлены специальные уполномоченные ассирийского царя, без ведома которых местные монархи не могли не только проявлять какую-либо инициативу, но даже и читать корреспонденцию. Тиро-Сидонское государство (или южнофиникийская федерация во главе с Тиром) распалось. Во всяком случае, в VII в. до х.э. перед лицом ассирийской власти эти города выступали уже отдельно.
Финикийцы не раз пытались освободиться от тяжелого ассирийского ига, но эти попытки кончались весьма плачевно. Восстание Сидона завершилось новым разрушением города и лишением его даже призрачной самостоятельности. Нелояльность Тира стоила тому потери всех владений на материке (сам Тир, как и Арвад, находился на острове). Часть финикийского населения была уведена с родины: так, полностью сменилось население южного города Ахзиба, одно время подчинявшегося Тиру. После разрушения Сидона его жители тоже были уведены из Финикии. Правда, несколько позже Сидон был восстановлен и населен финикийцами. Полного разорения Финикни ассирийцы не произвели, так как это противоречило и их интересам.
Подчинение Ассирии стало началом новой эры финикийской истории, когда города Финикии, за исключением короткого времени, так и не восстановили полной независимости. Падение Ассирии освободило их. Но наследство этой первой ближневосточной империи сразу же стало предметом схватки новых хищников. Претензии на него выдвинули саисский Египет и Нововавилонское царство. У финикийских городов, как и у других небольших государств этого региона, не было сил играть самостоятельную роль в развернувшейся драме, они могли только ставить на ту или иную карту. Тир поставил на Египет, и это привело к тринадцатилетней осаде города вавилонским царем Навуходоносором. Вавилоняне не смогли взять Тир, но город все же был вынужден признать власть вавилонского царя. При этом в Месопотамию была переселена часть тирского населения, как и жителей Библа. На какое-то время при дворе Навуходоносора оказались цари Тира, Сидона, Арвада. Может быть, именно тогда в Тире сложилось своеобразное положение, когда трон оказался пустым и власть на 7-8 лет перешла к суфетам, после чего на троне была восстановлена прежняя династия.
После захвата Вавилона персами финикийские города тотчас признали господство Кира. Позже они вошли в состав пятой сатрапии ("Заречье"), которая охватывала все азиатские территории к югу от Малой Азии и к западу от Евфрата. По Геродоту, вся эта сатрапия платила персам подать в 350 талантов серебра. Это была сравнительно небольшая сумма, если учесть, что из одной Киликии Ахеменидам приходило 500 талантов, а всего из Малой Азии - 1760. К тому же неизвестно, какая доля из этих 350 талантов падала на Финикию. Автономия финикийских городов была сохранена, там продолжали править собственные цари, и в их внутренние дела персы не вмешивались. Ахеменидам было выгодно привлечь к себе финикийцев, поскольку их корабли составляли существенную часть персидского флота: недаром, когда финикийцы не подчинились приказу двинуться против Карфагена, Камбизу пришлось отказаться от своего намерения подчинить этот город. С другой стороны, сравнительно мягкое персидское господство было выгодно финикийцам, так как мощь Персии помогала им в конкурентной борьбе, особенно с греками. В греко-персидских войнах финикийцы активно поддерживали персов, и Геродот среди немногих упомянутых им местных военачальников, подчиняющихся персам в битве при Саламине, особо выделил сидонянина Тетрамнеста, тирийца Маттена и арвадца Мербала.
Во время господства Ахеменидов на первое место среди финикийских городов выдвинулся Сидон. Его корабли были лучшими в персидском флоте. За какие-то "важные" дела Ксеркс или Артаксеркс I передал сидонскому царю "навечно" (что не помешало потом сидонянам этого лишиться) города Дор и Яффу и всю плодородную Шаронскую долину на палестинском побережье. С появлением монеты только на сидонской чеканилось на реверсе имя царя Персии, что также говорит о несколько иных, чем у остальных финикийцев, связях Сидона с Ахеменидами.
Появление монеты в середине V в. до х.э. явилось признаком начинающихся изменений в жизни финикийцев. Финикийская экономика издавна имела товарный характер. Финикийцы торговали как своими товарами (ремесленные изделия, лес, вино, хотя его и для себя не всегда хватало), так и преимущественно чужими, будучи основными транзитными торговцами Средиземноморья. Сфера их торговли охватывала территорию от Ассирии до Испании, от Южной Аравии до Италии, от Египта до Малой Азии, включая Грецию, Этрурию, собственные колонии. Однако до середины V в. до х.э. это был по существу товарообмен, а при необходимости финикийцы использовали греческую монету. С середины же V в. до х.э. в Тире, Сидоне, Библе, Арваде появляется собственная серебряная и бронзовая монета. Финикийская экономика становится уже не только товарной, но и монетарной, как бы предвещая развитие денежного хозяйства в эпоху эллинизма. При этом финикийцы пользовались собственным стандартом, отличным от других, в том числе от весьма распространенного аттического.
Другим признаком намечающихся изменений явилась первая в истории Финикии попытка как-то согласовывать свою политику и создать подобие конфедерации внутри державы Ахеменидов. С этой целью сидоняне, арвадцы и тирийцы построили в северной части страны "тройной город" (Триполис, как его называли греки), где жили, однако, в отдельных кварталах на небольшом расстоянии друг от друга. Здесь, по-видимому, и собирались финикийские цари со своими советниками для рассмотрения общих для всех финикийцев дел. Насколько действенны были эти собрания, мы не знаем. Возможно, что на таком собрании в 349 г. до х.э. финикийцы решили восстать против персов.
С течением времени в державе Ахеменидов происходили необратимые процессы, ведущие к ее ослаблению. В этих условиях выгоды от персидского господства становились все более сомнительными. Персидские цари использовали Финикию как плацдарм для военных действий против Египта и Кипра, а эти войны нарушали свободное торговое судоходство в Восточном Средиземноморье. Военная мощь Ахеменидов приходила в упадок, и они уже не могли быть надежным щитом для финикийцев в борьбе с конкурентами, а дальнейшее развитие товарно-денежного хозяйства все более связывало финикийских купцов с эллинскими коллегами. Поэтому господство Ахеменидов становилось для финикийцев все более тягостным, и в 349 г. до х.э. они восстали; душой восстания стал Сидон, бывший до этого основной опорой персов в Финикии. В ходе восстания выявились различия интересов сидонского царя и граждан Сидона. Последние были заинтересованы в бескомпромиссной борьбе с персами, в то время как царь в решающий момент пошел на сговор с Артаксерксом III и предал город. В 345 г. персидские войска вошли в Сидон. Горожане оказали, им мужественное сопротивление, но были сломлены. Город был снова разрушен и сожжен, и даже его пожарище Артаксеркс продал за несколько талантов. 40 тыс. человек погибло в пламени, а многих других царь увел в рабство. В следующем году подчинились Артаксерксу и остальные финикийские города. В третий раз за свою историю Сидон скоро был восстановлен, и в него, по-видимому, была возвращена какая-то часть жителей. После этого он на некоторое время был поставлен под "прямое" управление сатрапа Киликии Маздея, но затем вновь оказался под властью собственного царя Абдастарта. Таким образом, даже подавление восстания не привело к коренному изменению внутреннего положения Финикии.
Внутренняя история Финикии после вторжения "народов моря" в своих основных чертах явилась прямым продолжением предыдущего периода. Как и во II тысячелетии до х.э., политическим строем финикийских городов была наследственная монархия, причем в каждом городе трон, кажется, принадлежал представителям одного царского рода, хотя мог переходить (и не раз переходил) к разным ветвям этого рода. В руках царя сосредоточивалось решение всех внешнеполитических вопросов (а при подчинении царям Ассирии) Вавилона, Персии - и отношения с ними). Во время войн цари возглавляли армию и флот иди посылали своих людей для командования. Внутри государства они осуществляли административно-судебные и военно-полицейские функции. С появлением монеты ее выпускал не город, а царь.
Царь был, по-видимому, особенным образом связан с божеством. Но это не означало, что фигура царя сама имела сакральный характер. Он оставался светским лицом. Рядом с царем стоял верховный жрец, который мог быть вторым лицом в государстве, каковым был жрец Мелькарта в Тире при царях Метене и Пигмалионе. Между этими двумя персонами могли возникнуть довольно острые противоречия. В результате трон мог оказаться в руках жреца, как это произошло в Тире при Итобаале и в Сидоне при Эшмуназаре. Но и при этом, как кажется, дуализм светской и духовной власти скоро восстанавливался.
В финикийских городах I тысячелетия до х.э., как и раньше, отмечается существование общины, с волей которой царь во многих случаях должен был считаться. Свою волю община выражала через собрание "у ворот" города и совет, который явно был органом общинной аристократии. Точное распределение полномочий царя и общины неизвестно. Но имеющиеся факты позволяют предполагать, что авторитет последней распространялся на сам столичный город, а за его пределами царь выступал совершенно самостоятельно.
Под властью царей кроме столицы находились и другие города. Колонии, основанные Тиром, за исключением Карфагена, в течение долгого времени входили в состав Тирской державы. В самой Финикии имелись более или менее обширные территории, подвластные тому или иному финикийскому царю. В подчиненных городах тоже, вероятно, существовали гражданские общины, но система отношений между общиной столицы и остальными не засвидетельствована.
Вероятно, в финикийских государствах существовал определенный политический дуализм, при котором сосуществовали царская власть и система общин, друг с другом, кажется, не связанные. Царь делил власть с общинными органами непосредственно в самих городах, но не за их пределами или вообще в государстве.
Такой политико-административный дуализм соответствовал двойственности в социально-экономическом плане. В Финикии ясно видно существование двух секторов социально-экономической жизни.
В царский сектор входил лес. И тирский, и библский цари рубили кедры, кипарисы, сосны и отправляли их в Египет или Палестину, никого не спрашивая и явно исходя из своего права собственности. Если царь и не имел монополии на лес (сведений о частных порубках нет, но их отсутствие не является доказательством), то он все же обеспечивал себе львиную долю в добыче и экспорте этого важнейшего товара Финикии. В царский сектор входили также корабли и ведущаяся на них морская торговля. Царю принадлежали и какие-то земли, продукты которых он мог пускать в торговый оборот. Царь располагал и ремесленными мастерскими. Таким образом, царский сектор охватывал все отрасли хозяйства.
В царский сектор входили, естественно, и люди. Прежде всего это рабы. При всей неточности употребления на древнем Востоке слова "раб" можно быть уверенными, что часть тех, кого источники так называют, были настоящими рабами, например лесорубы библского царя Чекер-Баала, работавшие под надзором надсмотрщиков, и тирского царя Хирама, заработок которых, выплачиваемый Соломоном, шел самому царю как их хозяину.
Наряду с ними имелись в Финикии и люди, которые все же занимали несколько иное положение и были скорее "царскими людьми". Таковы гребцы, моряки и кормчие; некоторые из них были пришедшими в город чужаками, как в Тире, где гребцами выступают жители Сидона и Арвада. Среди "царских людей" были и ремесленники, как медник (а в действительности мастер "широкого профиля") Хирам, которого его царственный тезка послал строить Иерусалимский храм. К этому роду людей относились, видимо, и иноземные воины, служившие вместе с собственными гражданами. В VI в. до х.э. в Тире это были граждане Арвада, а в IV в. в Сидоне - греки.
Только отрывочные сведения приоткрывают путь формирования слоя "царских людей". Моряки, особенно гребцы, выполнявшие самую тяжелую работу на море, были чужеземцами, как и войны. Но выходили они из разных слоев чужого города. Иезекииль называет гребцов "жителями" Арвада, а воинов - "сыновьями" того же города; последнее же выражение обозначало именно граждан города. Что касается ремесленников, то они могли быть местными жителями, но социально неполноценными, как упомянутый медник Хирам, который был тирийцем только наполовину.
При всем своем значении царский сектор и в экономике не был единственным. Так, часть торговли, и морской и сухопутной, осуществляли частные торговцы. Имелись, несомненно, ремесленники и землевладельцы, не входившие в царский сектор, что доказывается надписями на различных изделиях и на сосудах, содержавших земледельческие продукты.
Нет сведений о взаимоотношениях этих секторов. Но косвенные указания позволяют предполагать, что царь не был верховным собственником всей земли. Если он хотел "округлить" свои владения за счет крестьян, то должен был прибегать к судебным процессам. Осуществление таких намерений не должно было проходить спокойно. И мы знаем о восстании земледельцев Тира, происходившем, вероятнее всего, при Итобаале.
Таким образом, и в социально-экономическом, и в политическом плане в финикийских городах наблюдается двойственность царских и общинных институтов. Сама община, разумеется, не была единым целым. В ней выделяются аристократия и "плебс", как называет его латинский автор (соответствующими финикийскими терминами были "могущественные" и "малые"). Но и те и другие были "сынами" города, т.е. его гражданами. Кроме них имелись еще "жители" города. Они, по-видимому, не входили в гражданский коллектив, но были свободными людьми, ибо в противном случае непонятно, как "жители" Арвада могли стать гребцами на кораблях Тира. Может быть, в состав "жителей" входили "царские люди", хотя они могли быть и третьей категорией населения государства.
Сложность социально-политической структуры финикийских городов отражалась в той острой внутренней борьбе, о которой уже частично говорилось. Сталкивались цари и жрецы, острые конфликты раздирали лагерь "могущественных". Последние в свои междоусобия втягивали "малых", а порой те и сами поднимались на защиту своих интересов. Известно даже о восстании рабов в Тире, происшедшем во время войны тирийцев с персами, т.е., вероятно, во время восстания 348-344 гг. до х.э., в котором и Тир принимал участие. На какое-то время рабы даже овладели городом, но затем власть оказалась в руках некоего Стратона (Абдастарта), ставшего основателем новой династии.
Таким образом, финикийское общество, насколько нам позволяют судить скудные данные источников, "вписывается" в общую структуру обществ древней Западной Азии. Те изменения, которые стали намечаться в V-IV вв. до х.э. (появление монеты и попытка создания финикийской конфедерации), радикально не изменили характер Финикии. Более глубокие преобразования произошли в ней после завоевания ее Александром.
После разгрома в 333 г. до х.э. армии Дария III Александр Македонский двинулся в Финикию. Большинство финикийских городов без боя подчинилось ему. Правда, сидонский царь Абдастарт II предпочел бы остаться верным Дарию, но был вынужден последовать "народной воле". Тирская община в отсутствие царя, который находился в персидском флоте, взяла в свои руки судьбу города, тем более что вся материковая часть государства уже находилась в руках завоевателя. Тирийцы желали остаться нейтральными в войне, но Александр потребовал впустить его в город. Тирийцы отказались. Началась осада. После многомесячной осады и жестокого штурма город впервые в своей истории в 332 г. до х.э. был взят вражеской армией. С захватом Тира Александр установил свой контроль над всей Финикией. Македонское завоевание открыло в Финикии, как и в других странах Ближнего Востока, новую эпоху истории - эллинистическую.
2. ФИНИКИЙСКАЯ КОЛОНИЗАЦИЯ
Характерной чертой древней истории была вынужденная эмиграция, вызванная "ножницами" между ростом населения и низким уровнем развития производительных сил. Одной из форм вынужденной эмиграции была колонизация, т.е. основание новых поселений в чужих землях. В истории древнего Средиземноморья значительную роль играла финикийская колонизация.
Историю финикийской колонизации можно разделить на два этапа. Об основных причинах и условиях колонизации на ее первом этапе уже говорилось: это возникновение относительного перенаселения в Тире, крушение микенской морской мощи, давшее возможность плавать в западном направлении более интенсивно, использование правящими кругами Тира этой ситуации для избавления, с одной стороны, от "нежелательных" элементов населения, а с другой - для укрепления на важнейших торговых путях и в местах добычи драгоценных металлов.
Первый этап колонизации охватывает вторую половину XII - первую половину XI в. до х.э. Финикийцы двигались двумя путями. Один шел к Родосу, затем вдоль западного побережья Малой Азии к Фасосу, другой - от Родоса вдоль южной кромки Эгейского архипелага к Сицилии, оттуда к северному выступу Африки и, наконец, вдоль африканского побережья в Южную Испанию. Золотоносный Фасос и обильная серебром Испания были главными целями колонистов. По дороге же к ним финикийцы создавали промежуточные пункты. Такие пункты возникли на о-ве Мелос в Эгейском море, на Кифере к югу от Пелопоннеса, на восточном и южном берегах Сицилии, в Северной Африке (Утика). Античное предание рассказывает о трехкратной попытке тирийцев обосноваться в Южной Испании, и это, видимо, связано с сопротивлением местного населения. Лишь на третий раз на небольшом острове у самого побережья уже за Столпами Геракла (Гибралтарский пролив) финикийцы основали город, получивший характерное наименование Гадир - "крепость"; позже римляне этот город именовали Гадесом. Видимо, в промежутке между этими попытками с целью создания плацдарма для проникновения в Испанию на северо-западе Африки, тоже уже за Столпами Геракла, был основан Лике.
На этом этапе финикийская колонизация носила преимущественно торговый характер. Важнейшей целью финикийцев были драгоценные металлы. В ответ они продавали масло, различные безделушки, всякий мелкий морской товар, ткани. Характер этих товаров привел к тому, что материальных следов финикийской торговли осталось мало. Да и был это, вероятнее всего, "немой" обмен, когда участники сделки выкладывали свои товары, пока обе стороны не соглашались их взять. В некоторых случаях финикийцы и сами эксплуатировали рудники, как это было на Фасосе.
В это время финикийцы основывали и простые опорные пункты для ведения торговли или обеспечения ее безопасности, и фактории без постоянного населения, и якорные стоянки. Важную роль играли храмы, зачастую предшествующие основанию городов, как это было в Гадесе и Ликсе: они давали торговцам ощущение божественного покровительства и безопасного рынка. Некоторые храмы, как на Фасосе, могли выступать и как организаторы производства. Создавались тогда и настоящие города с постоянным населением, как Гадир (Гадес) в Испании и Утика в Африке.
Промежуток приблизительно в два века отделяет первый этап колонизации от второго. Экономические и политические проблемы, возникшие на Востоке, о которых уже говорилось, обусловили возобновление колониальной экспансии. Начало второго этапа ее падает, видимо, на вторую четверть IX в. до х.э.
В Восточном Средиземноморье возможности финикийской экспансии были ограниченны. Здесь вновь набрали силу крупные централизованные государства, а в Эгейском бассейне передвижения греков и фракийцев привели к вытеснению финикийцев с уже занятых островов. В самой Греции в условиях начавшегося формирования полиса места для финикийской колонизации также не было. Поэтому там финикийцы если и селились, то не образовывали самостоятельных организаций и быстро эллинизировались. В других странах они могли создавать отдельные кварталы-фактории, как Тирский стан в Мемфисе в Египте. И только на Кипре финикийцы основали колонии в южной части острова. Кипр стал базой их дальнейшего продвижения на запад. Через этот остров финикийцы двигались в Западное Средиземноморье.
В Западном Средиземноморье сфера финикийской колонизации на ее втором этапе изменилась. Теперь в нее вошла Сардиния. Она привлекла колонистов и своими минеральными богатствами, и плодородием почвы, и стратегическим положением, открывавшим путь к Италии, Корсике, Галлии, Испании. В IX-VII вв. до х.э. на южном и западном берегах Сардинии возник целый ряд финикийских городов - Нора, Сульх, Бития, Таррос, Каларис. Сравнительно рано финикийцы стали обосновываться и внутри острова.
Вторым новым районом колонизации стали небольшие, но очень важные острова между Сицилией и Африкой: Мелита (Мальта) и Гавлос (Гоцо). Там тирийцы обосновались в VIII в. до х.э. Эти острова были важнейшими пунктами связи между метрополией и самыми западными окраинами финикийского мира.
В Южной Испании к концу VIII в. до х.э. сформировалась Тартессийская держава, вступившая в разнообразные контакты с финикийцами. Усиление этих контактов потребовало создания новых пунктов на Пиренейском полуострове. И вот на его южном берегу, но уже восточнее Столпов Геракла, финикийцы создали в VIII-VII вв. до х.э. множество поселений различного размера и значения. Это были и относительно крупные города, как Малака или Секси, и сравнительно небольшие поселки, названия которых мы не знаем и которые сейчас называют по именам современных поселений, как Тосканос или Чоррера. Создание колоний на Средиземноморском, а не Атлантическом, как ранее, побережье Южной Испании было вызвано, видимо, политикой тартессийских монархов, которые не желали укрепления конкурентов в непосредственной близости от центра державы, который находился в устье р. Бетис (Гвадалквивир), впадающей в Атлантический океан непосредственно к западу от Столпов.
На Сицилии в VIII в. до х.э. с началом греческой колонизации финикийцы покинули восточное и южное побережье и сконцентрировались в западной части острова. Созданные там города Мотия, Солунт и Панорм обеспечивали связи с уже колонизированными районами Сардинии и Африки.
В центральной части Северной Африки, где еще ранее была основана Утика, теперь возникло несколько новых финикийских городов, в том числе Карфаген (Картхадашг - Новый город). На северо-западе этого материка южнее Ликса финикийцы обосновались вокруг залива, носившего по-гречески красноречивое название "Эмпорик" (Торговый).
Второй этап финикийской колонизации охватил IX-VII вв. до х.э., причем наибольший размах колонизация приобретает, вероятно, во второй половине IX в. до х.э., когда тирийцы начали выводить колонии в Сардинию и радикально расширять свое присутствие в Африке, основав Карфаген и, может быть, другие города. Изменилась территория колонизации, охватив теперь крайний запад Сицилии, юг и запад Сардинии, Средиземноморское побережье Южной Испании, острова Мелиту и Гавлос, центральную и крайне западную часть Северной Африки. По-прежнему основная цель финикийцев - металлы. Однако теперь речь идет уже не только о золоте и серебре, но и о необходимых для самого производства железе, свинце, олове. Другая цель колонизации на этом этапе - приобретение земель: недаром центр колонизационной активности во многом переместился из Испании, где тартессии не давали возможности обосноваться в плодородной долине Бетиса, в центр Средиземноморского бассейна - в плодородную Сардинию и славившийся своими земельными богатствами тунисский выступ Африки. Сама колонизация приобрела гораздо больший размах, и масса переселенцев увеличилась.
В колониях наряду с торговлей стали развиваться ремесло, земледелие и, разумеется, рыболовство. Увеличилось количество городов. Наряду с ними возникли и небольшие поселки; одни из них развивали многоотраслевую экономику, а другие сосредоточивались на какой-либо одной отрасли. Финикийцы стали проникать и во внутренние районы тех или иных территорий.
Изменились отношения колонистов с местным населением. Последнее теперь уже настолько развилось, что не ограничивалось "немым" обменом и начало вступать в самые разнообразные контакты с пришельцами. Эти контакты охватили в конце концов всю экономическую, политическую и культурную сферу. Там, где для этого имелись условия, возникли локальные варианты "ориентализирующей" цивилизации. Таковой была тартессийская, развивавшаяся на юге Пиренейского полуострова в VIII-VI вв. до х.э. Возникло и обратное влияние местного населения на колонистов, что привело к появлению местных ответвлений финикийской культуры. Окружающие жители выступили, таким образом, как важный компонент колонизационного процесса.
Выведение колоний, а в большой степени и торговля были обязаны поддержке и даже инициативе правительства. В этих условиях возникшие города и поселки стали частью Тирской державы, хотя сейчас трудно установить формы и степень зависимости от метрополии. Известно, что в кипрском Карфагене находился наместник царя, именовавший себя его рабом и носивший титул сукин. Видимо, в финикийских городах Кипра, близкого к Финикии, власть царя ощущалась довольно сильно. Осуществлять строгий контроль за более отдаленными колониями было труднее, и все же попытка Утики уклониться от уплаты дани вызвала карательную экспедицию из Тира. Позже карфагеняне отправляли в свои колонии специальных резидентов для контроля над жизнью этих городов. Не исключено, что эту практику они заимствовали из метрополии, и в таком случае можно полагать, что и в свои колонии тирские власти отправляли подобных резидентов.
В этом правиле было одно важное исключение - африканский Карфаген. Он был основан в 825-823 гг. до х.э., но не по инициативе тирского царя, а группой оппозиционной знати во главе с сестрой царя Элиссой. Она и стала царицей города. Здесь уже не могло быть речи о политическом подчинении Карфагена Тиру, хотя духовные связи с метрополией карфагеняне поддерживали на протяжении всей своей истории.
Политическое подчинение Финикии ассирийцам не могло не сказаться на судьбах Тирской державы. Еще в конце VIII - начале VII в. до х.э. финикийские города на Кипре подчинялись Тиру: его царь бежал на остров, явно в свои владения, от нападения Синаххериба. Но уже преемник Синаххериба, Асархаддон, обращался с финикийскими царями Кипра как с собственными подданными, независимо от Тира или Сидона. По-видимому, именно в первой половине VII в. финикийцы Кипра вышли из-под власти Тира. Окончательный удар державе нанесли события 80-70-х годов VI в. до х.э., когда после долгой осады в 574 г. Навуходоносор подчинил Тир, где даже на какой-то момент была ликвидирована царская власть. И вскоре после этого тартессии начали наступление на финикийские колонии в Испании, видимо использовав то, что те лишились поддержки метрополии. Некоторые финикийские поселения там погибли.
Колониальная держава, созданная Тиром, судя по всему, перестала существовать. Ее место в Западном Средиземноморье заняла другая финикийская держава, во главе которой встал Карфаген.
3. КАРФАГЕН
Карфаген, основанный беглецами во главе с Элиссой, был первоначально небольшим городом, мало чем отличавшимся от других финикийских колоний на берегах Средиземного моря, кроме того существенного факта, что он не входил в состав Тирской державы, хотя и сохранял духовные узы с метрополией. Экономика города была основана преимущественно на посреднической торговле; ремесло было мало развито и по своим основным техническим и эстетическим характеристикам не отличалось от восточного; земледелие отсутствовало. Владений за узким пространством самого города карфагеняне тогда не имели, да и за землю, на которой стоял город, должны были платить дань местному населению. Политическим строем Карфагена была первоначально монархия, а во главе государства стояла основательница города. С ее смертью исчез, вероятно, единственный член царского рода, находившийся в Карфагене. В результате в Карфагене была установлена республика, а власть перешла к тем десяти "принцепсам", которые до этого окружали царицу.
В первой половине VII в. до х.э. начинается новый этап истории Карфагена. Возможно, что туда переселяется из-за страха ассирийского вторжения много новых переселенцев из метрополии, и это привело к засвидетельствованному археологией расширению города. Это укрепило его и позволило перейти к более активной торговле; в частности, Карфаген заменяет собственно Финикию в торговле с Этрурией. Все это приводит к значительным изменениям в Карфагене, внешним выражением чего является изменение форм керамики, возрождение старых ханаанских традиций, уже оставленных на Востоке, появление новых, оригинальных форм художественных и ремесленных изделий.
Уже в начале второго этапа своей истории Карфаген становится столь значительным городом, что может приступить к собственной колонизации. Первая колония была выведена карфагенянами около середины VII в. до х.э. на о-в Эбес у восточного побережья Испании. Видимо, выступать против интересов метрополии в Южной Испании карфагеняне не хотели и искали обходных путей к испанскому серебру и олову. Однако карфагенская активность в этом районе скоро наткнулась на соперничество греков, обосновавшихся в начале VI в. до х.э. на юге Галлии и востоке Испании. Первый раунд карфагено-греческих войн остался за греками, которые, хотя и не вытеснили карфагенян с Эбеса, сумели парализовать этот важный пункт.
Неудача на крайнем западе Средиземноморья заставила карфагенян обратиться к его центру. Они основали ряд колоний к востоку и западу от своего города и подчинили старые финикийские колонии в Африке. Усилившись, карфагеняне уже не могли терпеть такое положение, что они платили дань ливийцам за собственную территорию. Попытка освободиться от дани связана с именем полководца Малха, который, одержав победы в Африке, освободил Карфаген от дани. Несколько позже, в 60-50-х годах VI в. до х.э., тот же Малх воевал в Сицилии, результатом чего было, по-видимому, подчинение финикийских колоний на острове. А после побед в Сицилии Малх переправился на Сардинию, но там потерпел поражение. Это поражение стало для карфагенских олигархов, испугавшихся слишком уж победоносного полководца, поводом приговорить его к изгнанию. В ответ Малх вернулся в Карфаген и захватил власть. Однако скоро он был разбит и казнен. Первенствующее место в государстве занял Магон.
Магону и его преемникам пришлось решать сложные задачи. К западу от Италии утвердились греки, угрожавшие интересам как карфагенян, так и некоторых этрусских городов. С одним из этих городов - Цере - Карфаген находился в особенно тесных экономических и культурных контактах. В середине V в. до х.э. карфагеняне и церетане заключили союз, направленный против греков, обосновавшихся на Корсике. Около 535 г. до х.э. в битве при Алалии греки разбили объединенный карфагено-церетанский флот, но понесли столь тяжелые потери, что были вынуждены покинуть Корсику. Битва при Алалии способствовала более четкому распределению сфер влияния в центре Средиземноморья. Сардиния была включена в карфагенскую сферу, что было подтверждено договором Карфагена с Римом в 509 г. до х.э. Однако полностью захватить Сардинию карфагеняне так и не смогли; от территории свободных сардов их владения отделяла целая система крепостей, валов и рвов.
Карфагеняне, возглавляемые правителями и полководцами из семьи Магонидов, вели упорную борьбу на всех фронтах: в Африке, Испании и Сицилии. В Африке они подчинили все находившиеся там финикийские колонии, включая долго не желавшую войти в состав их державы старинную Утику, вели войну с греческой колонией Киреной, расположенной между Карфагеном и Египтом, отбили попытку спартанского царевича Дориэя утвердиться к востоку от Карфагена и вытеснили греков из возникших было их городов к западу от столицы. Развернули они наступление и на местные племена. В упорной борьбе Магониды сумели их подчинить. Часть завоеванной территории была непосредственно подчинена Карфагену, образовав его сельскохозяйственную территорию - хору. Другая часть была оставлена ливийцам, но подчинена жесткому контролю карфагенян, и ливийцы должны были платить своим господам тяжелые подати и служить в их армии. Тяжелое карфагенское иго не раз вызывало мощные восстания ливийцев.
В Испании в конце VI в. до х.э. карфагеняне воспользовались нападением тартессиев на Гадес, чтобы под предлогом защиты единокровного города вмешаться в дела Пиренейского полуострова. Они захватили Гадес, не желавший мирно подчиниться своему "спасителю", за чем последовал распад Тартессийской державы. Карфагеняне в начале V в. до х.э. установили контроль над ее остатками. Однако попытка распространить его на Юго-Восточную Испанию вызвала решительное сопротивление греков. В морской битве при Артемисии карфагеняне потерпели поражение и были вынуждены отказаться от своей попытки. Но пролив у Столпов Геракла остался под их властью.
В конце VI - начале V в. до х.э. ареной ожесточенной карфагено-греческой битвы стала Сицилия. Потерпевший неудачу в Африке Дориэй задумал утвердиться на западе Сицилии, но был разбит карфагенянами и убит.
Его гибель стала для сиракузского тирана Гелона поводом к войне с Карфагеном. В 480 г. до х.э. карфагеняне, вступив в союз с Ксерксом, наступавшим в это время на Балканскую Грецию, и воспользовавшись сложной политической ситуацией в Сицилии, где часть греческих городов выступала против Сиракуз и шла на союз с Карфагеном, предприняли наступление на греческую часть острова. Но в ожесточенной битве при Гимеое они были наголову разбиты и их полководец Гамилькар, сын Магона, погиб. В результате карфагеняне с трудом удержались в захваченной ранее небольшой части Сицилии.
Магониды предприняли попытки утвердиться и на атлантических берегах Африки и Европы. С этой целью в первой половине V в. до х.э. были предприняты две экспедиции: одна - в южном направлении под руководством Ганнона, другая - в северном во главе с Гимильконом.
Так в середине V в. до х.э. сформировалась Карфагенская держава, ставшая в то время крупнейшим и одним из сильнейших государств Западного Средиземноморья. В ее состав входили северное побережье Африки к западу oт греческой Киренаики и ряд внутренних территорий этого материка, как и небольшая часть Атлантического побережья непосредственно к югу от Столпов Геракла; юго-западная часть Испании и значительная часть Балеарских островов у восточного берега этой страны; Сардиния (на деле только часть ее), финикийские города на западе Сицилии, острова между Сицилией и Африкой.
Эта держава представляла собой сложное явление. Ее ядро составлял сам Карфаген с непосредственно подчиненной ему территорией - хорой. Хора располагалась непосредственно за стенами города и делилась на отдельные территориальные округа, управляемые специальным чиновником, в составе каждого округа было несколько общин. С расширением Карфагенской державы в хору иногда включались и внеафриканские владения, как захваченная карфагенянами часть Сардинии. Другой составной частью державы были карфагенские колонии, которые осуществляли надзор над окружающими землями, были в ряде случаев центрами торговли и ремесла, служили резервуаром для поглощения "излишков" населения. Они имели определенные права, но находились под контролем особого резидента, посылаемого из столицы.
В состав державы входили старые колонии Тира. Некоторые из них (Гадес, Утика, Коссура) официально считались равноправными со столицей, другие юридически занимали более низкое положение. Но официальное положение и подлинная роль в державе этих городов не всегда совпадали. Так, Утика практически находилась в полном подчинении у Карфагена (что и приводило позже не раз к тому, что этот город при благоприятных для него условиях занимал антикарфагенскую позицию), а юридически стоящие ниже города Сицилии, в лояльности которых карфагеняне были особенно заинтересованы, пользовались значительными привилегиями.
В состав державы входили племена и города, находившиеся в подданстве у Карфагена. Это были ливийцы вне хоры и подчиненные племена Сардинии и Испании. Они тоже находились в разном положении. В их внутренние дела карфагеняне без нужды не вмешивались, ограничиваясь взятием заложников, привлечением к военной службе и довольно тяжелым налогом. Властвовали карфагеняне и над "союзниками". Те управлялись самостоятельно, но были лишены внешнеполитической инициативы и должны были поставлять контингенты в карфагенскую армию. Их попытка уклониться от подчинения карфагенянам рассматривалась как мятеж. На некоторых из них тоже налагалась подать, их верность обеспечивалась заложниками. Но чем дальше от границ державы, тем самостоятельнее становились местные царьки, династии и племена.
На весь этот сложный конгломерат городов, народов и племен накладывалась сетка территориального деления.
Создание державы привело к значительным изменениям в экономической и социальной структуре Карфагена. С появлением земельных владений, где располагались имения аристократов, в Карфагене стало развиваться разнообразное земледелие. Оно давало еще больше продуктов карфагенским купцам (впрочем, зачастую купцы сами были богатыми землевладельцами), и это стимулировало дальнейший рост карфагенской торговли. Карфаген становится одним из крупнейших торговых центров Средиземноморья. Появляется большое количество подчиненного населения, располагавшегося на разных ступенях социальной лестницы.
На самом верху этой лестницы стояла карфагенская рабовладельческая аристократия, составлявшая верхушку карфагенского гражданства - "народа Карфагена", а в самом низу - рабы и близкие к ним группы зависимого населения. Между этими крайностями располагалась целая гамма иностранцев, "метеков", так называемых "сидонских мужей" и других категорий неполноправного, полузависимого и зависимого населения, включая жителей подчиненных территорий. Возникло противопоставление карфагенского гражданства остальному населению державы, включая рабов. Сам гражданский коллектив состоял из двух групп - аристократов, или "могущественных", и "малых", т.е. плебса. Несмотря на деление на две группы, граждане выступали вместе как сплоченная естественная ассоциация угнетателей, заинтересованная в эксплуатации всех остальных жителей державы.
Материальной основой гражданского коллектива являлась общинная собственность, выступавшая в двух ипостасях: собственность всей общины (например, арсенал, верфи и т.п.) и собственность отдельных граждан (земли, мастерские, лавки, корабли, кроме государственных, особенно военных, и т.д.). Наряду с общинной собственностью другого сектора не существовало; даже собственность храмов была поставлена под контроль общины.
Гражданский коллектив в теории обладал и всей полнотой государственной власти. Мы не знаем точно, какие посты занимали захвативший власть Малх и пришедшие после него к управлению государством Магониды (источники в этом отношении очень противоречивы). На деле их положение, по-видимому, напоминало положение греческих тиранов. Под руководством Магонидов фактически была создана Карфагенская держава. Но затем карфагенским аристократам показалось, что эта семья стала "тяжела для свободы государства", и внуки Магона были изгнаны. Изгнание Магонидов в середине V в. до х.э. привело к утверждению республиканской формы управления государством.
Высшая власть в республике, по крайней мере официально, а в критические моменты и фактически, принадлежала народному собранию, воплощавшему суверенную волю гражданского коллектива. На деле руководство осуществляли олигархические советы и избираемые из числа богатых и знатных граждан магистраты, прежде всего два суфета, в руках которых в течение года находилась исполнительная власть. Народ мог вмешаться в дела управления только в случае разногласий среди правителей, какие возникали в периоды политических кризисов. Народу принадлежало и право выбора, хотя и очень ограниченное, советников и магистратов. К тому же "народ Карфагена" всячески приручался аристократами, которые давали ему долю выгод от существования державы: не только "могущественные", но и "малые" извлекали прибыли из морского и торгового могущества Карфагена, из "плебса" набирались люди, отправляемые для надзора над подчиненными общинами и племенами, определенную выгоду давало участие в войнах, ибо при наличии значительной наемной армии граждане все же не были полностью отделены от военной службы, они были представлены и на различных ступенях сухопутной армии, от рядовых до командующего, и особенно во флоте.
Таким образом, в Карфагене сформировался самодовлеющий гражданский коллектив, обладающий суверенной властью и опирающийся на общинную собственность, рядом с которым не существовало ни царской власти, стоящей над гражданством, ни внеобщинного сектора в социально-экономическом плане. Следовательно, можно говорить, что здесь возник полис, т.е. такая форма экономической, социальной и политической организации граждан, которая характерна для античного варианта древнего общества. Сравнивая положение в Карфагене с положением в метрополии, надо отметить, что города самой Финикии при всем развитии товарного хозяйства оставались в рамках восточного варианта развития древнего общества, а Карфаген стал античным государством.
Становление карфагенского полиса и образование державы явились главным содержанием второго этапа истории Карфагена. Карфагенская держава возникла в ходе ожесточенной борьбы карфагенян как с местным населением, так и с греками. Войны с последними носили ярко выраженный империалистический характер, ибо велись они за захват и эксплуатацию чужих территорий и народов.
Со второй половины V в. до х.э. начинается третий этап карфагенской истории. Держава была уже создана, и теперь речь шла о ее расширении и попытках установления гегемонии в Западном Средиземноморье. Основным препятствием к этому первоначально были все те же западные греки. В 409 г. до х.э. карфагенский полководец Ганнибал высадился в Мотии, и начался новый тур войн в Сицилии, продолжавшийся с перерывами более полутора веков.
Первоначально успех склонялся на сторону Карфагена. Карфагеняне подчинили живших на западе Сицилии элимов и сиканов и начали наступление на Сиракузы, самый могущественный греческий город на острове и наиболее непримиримый противник Карфагена. В 406 г. карфагеняне осадили Сиракузы, и только начавшаяся в карфагенском лагере чума спасла сиракузян. Мир 405 г. до х.э. закрепил за Карфагеном западную часть Сицилии. Правда, этот успех оказался непрочным, и граница между карфагенской и греческой Сицилией всегда оставалась пульсирующей, отодвигаясь то к востоку, то к западу по мере успехов той или иной стороны.
Неудачи карфагенской армии почти немедленно отзывались обострением внутренних противоречий в Карфагене, в том числе мощными восстаниями ливийцев и рабов. Конец V - первая половина IV в. до х.э. были временем острых столкновений внутри гражданства, как между отдельными группами аристократов, так и, видимо, между вовлеченным в эти столкновения "плебсом" и аристократическими группировками. Одновременно рабы поднимались против господ, а подчиненные народы против карфагенян. И лишь с успокоением внутри государства карфагенское правительство смогло в середине IV в. до х.э. возобновить внешнюю экспансию.
Тогда карфагеняне установили контроль над юго-востоком Испании, что они безуспешно пытались сделать полтора века назад. В Сицилии они начали новое наступление на греков и добились ряда успехов, вновь оказавшись под стенами Сиракуз и даже захватив их порт. Сиракузяне были вынуждены обратиться за помощью к своей метрополии Коринфу, и оттуда прибыла армия во главе со способным полководцем Тимолеонтом. Командующий карфагенскими войсками в Сицилии Ганнон не сумел помешать высадке Тимолеонта и был отозван в Африку, а его преемник потерпел поражение и очистил сиракузскую гавань. Ганнон, вернувшись в Карфаген, решил использовать возникшую в связи с этим ситуацию и захватить власть. После неудачного переворота он бежал из города, вооружил 20 тыс. рабов и призвал к оружию ливийцев и мавров. Мятеж потерпел поражение, Ганнон вместе со всеми родственниками был казнен, и только один его сын Гисгон сумел избежать смерти и был изгнан из Карфагена.
Однако скоро поворот дел в Сицилии заставил карфагенское правительство обратиться с Гисгону. Карфагеняне потерпели жестокое поражение от Тимолеонта, и тогда туда была послана новая армия во главе с Гисгоном. Гисгон вступил в союз с некоторыми тиранами греческих городов острова и разбил отдельные отряды армии Тимолеонта. Это позволило в 339 г. до х.э. заключить сравнительно выгодный для Карфагена мир, по которому он сохранял свои владения в Сицилии.
После этих событий семья Ганнонидов надолго стала наиболее влиятельной в Карфагене, хотя ни о какой тирании, как это было у Магонидов, речи быть не могло. Войны с сиракузскими греками шли своим чередом и с переменным успехом. В конце IV в. до х.э. греки даже высадились в Африке, угрожая непосредственно Карфагену. Карфагенский полководец Бомилькар решил воспользоваться случаем и захватить власть. Но против него выступили граждане, подавив мятеж. А вскоре и греки были отбиты от карфагенских стен и вернулись в Сицилию. Неудачной оказалась и попытка эпирского царя Пирра вытеснить карфагенян из Сицилии в 70-х годах III в. до х.э. Все эти бесконечные и утомительные войны показали, что ни карфагеняне, ни греки не имели сил отобрать Сицилию друг у друга.
Положение изменилось в 60-х годах III в. до х.э., когда в эту борьбу вмешался новый хищник - Рим. В 264 г. началась первая война между Карфагеном и Римом. В 241 г. она закончилась полной потерей Сицилии.
Такой исход войны обострил противоречия в Карфагене и породил там острый внутренний кризис. Самым ярким его проявлением стало мощное восстание, в котором приняли участие наемные воины, недовольные неуплатой причитавшихся им денег, местное население, стремившееся сбросить тяжелый карфагенский гнет, рабы, ненавидевшие своих господ. Восстание разворачивалось в непосредственной близости от Карфагена, охватив, вероятно, также Сардинию и Испанию. Судьба Карфагена висела на волоске. С большим трудом и ценой невероятных жестокостей Гамилькару, до того прославившемуся в Сицилии, удалось подавить это восстание, а затем отправиться в Испанию, продолжая "умиротворение" карфагенских владений. С Сардинией же пришлось распроститься, уступив ее Риму, угрожавшему новой войной.
Вторым аспектом кризиса явилось возрастание роли гражданства. Рядовые массы, которым в теории принадлежала суверенная власть, теперь стремились превратить теорию в практику. Возникла демократическая "партия" во главе с Гасдрубалом. Раскол произошел и среди олигархии, в которой выделились две группировки. Одну возглавил Ганнон из влиятельной семьи Ганнонидов, а другую - Гамилькар, представлявший семью Баркидов (по прозвищу Гамилькара - Барка, букв. "молния"). Ганнониды стояли за осторожную и мирную политику, исключавшую новый конфликт с Римом, а Баркиды - за активную, имевшую целью взять у римлян реванш. В реванше были заинтересованы и широкие круги гражданства, для которых был выгоден приток богатств из подчиненных земель и от монополии морской торговли. Поэтому возник союз между Баркидами и демократами, скрепленный браком Гасдрубала с дочерью Гамилькара.
Опираясь на поддержку демократии, Гамилькар сумел одолеть козни врагов и отправиться в Испанию. В Испании Гамилькар и его преемники из семьи Баркидов, в том числе зять Гасдрубал, намного расширили карфагенские владения. После свержения Магонидов правящие круги Карфагена не допускали объединения военных и гражданских функций в одних руках. Однако в период войны с Римом они стали практиковать по примеру эллинистических государств подобное, но не на общегосударственном, как это было при Магонидах, а на локальном уровне. Таковой была и власть Баркидов в Испании. Но осуществляли Баркиды свои полномочия на Пиренейском полуострове самостоятельно. Прочная опора на армию, тесные связи с демократическими кругами в самом Карфагене и особые отношения, установившиеся у Баркидов с местным населением, способствовали тому, что в Испании возникла полунезависимая держава Баркидов, по сути своей эллинистического типа.
Уже Гамилькар рассматривал Испанию как плацдарм для новой войны с Римом. Его сын Ганнибал в 218 г. до х.э. эту войну спровоцировал. Сам Ганнибал пошел в Италию, оставив в Испании брата. Военные действия развернулись на нескольких фронтах, и карфагенские полководцы (особенно Ганнибал) одержали ряд побед. Но победа в войне осталась за Римом. Мир 201 г. до х.э. лишил Карфаген военного флота, всех внеафриканских владений и заставил карфагенян признать в Африке независимость Нумидии, царю которой карфагеняне должны были вернуть все владения его предков (этой статьей подкладывалась "мина замедленного действия" под Карфаген), а сами карфагеняне не имели права вести войну без разрешения Рима. Эта война не только лишила Карфаген положения великой державы, но и существенно ограничила его суверенитет. Третий этап карфагенской истории, начавшийся при столь счастливых предзнаменованиях, завершился банкротством карфагенской аристократии, так долго правившей республикой.
На этом этапе радикальной трансформации экономической, социальной и политической жизни Карфагена не произошло. Но определенные изменения все же имели место. В IV в. до х.э. Карфаген начал чеканить собственную монету. Происходит определенная эллинизация части карфагенской аристократии, и в карфагенском обществе возникают две культуры, как это характерно для эллинистического мира. Как и в эллинистических государствах, в ряде случаев в одних руках сосредоточивается гражданская и военная власть. В Испании возникает полунезависимая держава Баркидов, главы которой ощущали свое родство с тогдашними властителями Ближнего Востока и где появляется система отношений между завоевателями и местным населением, подобная существующей в эллинистических государствах.
Поражение во второй войне с Римом открыло последний этап карфагенской истории. Карфаген лишился державы, и его владения были сведены к небольшой округе около самого города. Возможности эксплуатации некарфагенского населения исчезли. Большие группы зависимого и полузависимого населения вышли из-под контроля карфагенской аристократии. Земледельческая территория резко сократилась, и вновь преобладающее значение приобрела торговля. Если раньше не только знать, но и "плебс" получали определенные выгоды от существования державы, то теперь они исчезли.
Это, естественно, вызвало острый социальный и политический кризис, который теперь вышел за рамки существующих установлений. В 195 г. до х.э. Ганнибал, став суфетом, провел реформу государственного устройства, нанесшую удар самим основам прежнего строя с его господством аристократии и открывшую путь к практической власти, с одной стороны, широким слоям гражданского населения, а с другой - демагогам, которые могли воспользоваться движением этих слоев. В этих условиях в Карфагене развернулась ожесточенная политическая борьба, отразившая острые противоречия внутри гражданского коллектива. Сначала карфагенской олигархии удалось взять реванш, с помощью римлян заставив Ганнибала бежать, не завершив начатого дела. Но сохранить свою власть в неприкосновенности олигархи не смогли.
К середине II в. до х.э. в Карфагене боролись три политические группировки. В ходе этой борьбы ведущим деятелем стал Гасдрубал, возглавлявший антиримскую группировку, и его положение вело к установлению режима типа греческой младшей тирании. Возвышение Гасдрубала испугало римлян. В 149 г. до х.э. Рим начал третью войну с Карфагеном. На этот раз для карфагенян речь шла уже не о господстве над теми или иными подданными и не о гегемонии, а о собственной жизни и смерти. Война практически свелась к осаде Карфагена. Несмотря на героическое сопротивление граждан, в 146 г. до х.э. город пал и был разрушен. Большая часть граждан погибла в войне, а остальных римляне увели в рабство. История финикийского Карфагена завершилась.
История Карфагена показывает процесс превращения восточного города в античное государство, формирования полиса. А став полисом, Карфаген пережил и кризис этой формы организации античного общества. При этом надо подчеркнуть, что, каков мог быть здесь выход из кризиса, мы не знаем, поскольку естественное течение событий было прервано Римом, нанесшим фатальный удар Карфагену. Финикийские же города метрополии, развивавшиеся в иных исторических условиях, оставались в рамках восточного варианта древнего мира и, войдя в состав эллинистических государств, уже в их составе перешли на новый исторический путь.
Кризис, охвативший Восточное Средиземноморье в XIII-XII вв. до х.э., отразился и на Финикии. Вторжения еврейских и арамейских племен сократили территорию ханаанеян, которые все более концентрировались в самой Финикии. Во время одного из набегов филистимлян был разрушен Сидон, жители которого переселились в Тир. Но все же Финикия оказалась меньше, чем многие другие страны этого региона, задета событиями. Они даже пошли ей на пользу. Гибель одних и упадок других великих держав привели к временному расцвету мелких государств, в том числе финикийских городов-государств, освободившихся от египетского господства.
К северу от Финикии погиб Угарит. Тир, который и до этого, вероятно, активно участвовал в западных связях Восточносредиземноморского побережья, теперь стал главным центром западной торговли и западных путешествий. К тому же именно в этом городе после временного разрушения Сидона собралось особенно много населения, и это демографическое напряжение надо было "снять" выселением части "лишних" людей за море. Это и вызвало начало активной колонизационной деятельности Тира. В результате первого этапа колонизации в разных местах Средиземного и Эгейского морей возникли тирские колонии. Золото и серебро, притекавшие в Тир из отдаленных районов Западного Средиземноморья и севера Эгеиды, обогатили этот город. Тир стал "Лондоном древности". Он сохранил положение крупного торгового центра и после того, как финикийцы были вытеснены из Эгейского моря. Это не помешало активной финикийской торговле с Грецией. Торговля же с западом в значительной степени обеспечивалась сохранившейся сетью факторий и колоний. Эти колонии стали частью Тирской державы, выплачивая дань тирскому царю.
В Х в. до х.э. царь Тира Хирам заключил союз с царями Израильско-Иудейского царства Давидом и его сыном Соломоном. Тирский царь поставлял в Иерусалим лес для строительства дворцов и храма и ремесленников, строивших вместе с подданными Соломона Иерусалимский храм. За это он получал из Палестины хлеб, вино и масло, что было чрезвычайно важно в условиях постоянной нужды Финикии в пищевых продуктах. Не меньшее значение имело и создание торгового "сообщества" между монархами. Корабль Соломона был включен во флот Хирама, торгующий с далеким Таршишем в Южной Испании, и оттуда доставлялись и в Финикию, и в Палестину золото, серебро, ценимые при восточных дворах экзотические животные и птицы. Взамен тирский царь получил доступ к порту Эцион-Гебер на Красном море и тем самым возможность плавать в богатый золотом Офир, точное местонахождение которого неизвестно, но который располагался, вероятнее всего, где-то в районе выхода из Красного моря в Индийский океан.
После распада единого древнееврейского государства Тир продолжал контактировать с северным царством - Израилем, да и на юге тирские купцы еще пользовались караванной дорогой от Газы до берега Акабского залива, судя по находкам вдоль дороги надписей этих купцов.
Обширная торговля с Таршишем и Офиром, господство над далеко раскинувшейся колониальной державой давали тирским царям много средств и способствовали превращению Тира в сильнейший город южной Финикии. В результате возникает в той или иной степени господство этого города над другими городами-государствами зоны, включая восстановленный после филистимского набега Сидон. Традиционная точка зрения заключается в том, что в IX или даже еще в Х в. до х.э. возникло объединенное Тиро-Сидонское царство. Его царь выступал в первую очередь как "царь сидонян" (так он именуется не только в одной из библейских книг и в анналах ассирийских царей, но и в посвятительной надписи царского наместника), но столицей его был Тир. Сравнительно недавно было высказано другое мнение: в южной части Финикии возникла федерация городов, возглавляемая Тиром.
Богатство и внешний блеск Тира скрывали острые внутренние противоречия. Там развернулась ожесточенная социальная и политическая борьба. Внук Хирама, Абдастарт, был убит сыновьями своей кормилицы, и старший из них, возведенный на престол, царствовал 12 лет. После этого он, в свою очередь, был устранен, и на трон, видимо, вернулась прежняя династия, представленная еще тремя монархами. Но последний из них, Фелет, также был свергнут и убит, а власть захватил жрец Астарты Итобаал, ставший основателем новой династии. Выступление Итобаала отражает борьбу между царской властью и, по-видимому, довольно могущественным жречеством. Другое же подобное столкновение, происшедшее при правнуке Итобаала, Пигмалионе, привело на этот раз к победе царя и казни жреца Мелькарта Ахерба. Вдова Ахерба и сестра царя Элисса с группой знати, поддерживавшей ее и ее покойного мужа, бежала из Тира и стала основательницей Карфагена в Африке.
Основание Карфагена вписывается в уже начавшийся второй этап финикийской колонизации. Сама же колонизация (на этом этапе) была вызвана как общеэкономическими причинами, так и конкретными социально-политическими, сложившимися именно в Тире. В первую очередь это та внутренняя борьба, о которой сейчас идет речь. Против царя выступала довольно значительная группа знати. Эти люди вовлекли в свою борьбу и "плебс", т.е. низшие слои общины. Возможно, к ним относились те тирские "земледельцы", которые, вероятнее всего при Итобаале, поднялись с оружием в руках. Их требованием были новые земли в колониях. Потерпевшие поражение в этой борьбе аристократы вместе с частью поддерживавшего их "плебса" выезжали за море и создавали там новые поселения. Это было, видимо, выгодно и царям Тира, которые таким образом избавлялись от внутренних врагов и потенциальных соперников. Недаром именно Итобаал, правивший в первой половине IX в. до х.э., приступил к основанию новых городов, создав Ботрис в самой финикии и Аузу в Африке, рассчитывая, возможно, отправить туда своих врагов.
Явившись следствием острой политической ситуации в самом Тире, колонизация в то же время в целом отвечала интересам правящих кругов этого города, и не только его. Надо учитывать роль Тира в экономике тогдашнего Ближнего Востока. Со времени первого этапа колонизации Тир являлся главным пунктом связи Передней Азии с обширными и богатыми районами Западного Средиземноморья. Между тем на Ближнем Востоке экономическое развитие достигло такого уровня, что потребовалось объединение в рамках единых империй различных экономических районов. Колонизация явилась средством подключения к ближневосточной экономике ресурсов тех стран, которые оказались вне непосредственной досягаемости имперских владык. Но это, обогащая финикийские города, особенно Тир, создавало и большую опасность для них. Не имея возможности захватить непосредственно Таршиш или Северо-Западную Африку, Сардинию или Сицилию, имперские владыки стремились установить свой контроль над той страной на Востоке, куда преимущественно приходили эти западные ресурсы, т.е. над Финикией.
Упадок Египта не позволил этой стране восстановить ту политическую роль, какую она играла в эпоху Нового царства. В это время Библ оставался главным пунктом финикийско-египетских контактов, но на этот раз независимым от фараонов. В первой половине XI в. до х.э. царь этого города Чекер-Баал, предшественники которого пресмыкались перед фараоном, гордо утверждал независимость не только свою, но и своего отца и деда. Первые фараоны XXII династии, может быть, попытались восстановить политический контроль над Библом, но неудачно: если такой контроль и существовал (об этом в науке спорят), то очень короткое время, едва ли дольше правления первых двух фараонов этой династии - Шешонка I и Осоркона. Гораздо большая опасность надвигалась на Финикию с востока. Это была Ассирия.
Еще на рубеже XII-XI вв. до х.э. Тиглатпаласар I получил дань от Библа, Сидона и Арвада и побывал сам в Арваде и Цумуре (Симире), бывшем не так давно центром египетской власти в этом регионе. Финикийские города были вынуждены платить дань Ашшур-нацир-апалу II и его преемникам Салманасару III и Адад-нерари III финикийцы не раз пытались бороться с ассирийскими царями. Некоторые города, в частности Арвад, участвовали в антиассирийской коалиции, возглавляемой дамасским царем в середине IX в. до х.э. Может быть, опасностью со стороны Ассирии был вызван союз тирского царя Итобаала и израильского царя Ахава, скрепленный браком Ахава с тирской царевной Иезавелью. Но все усилия оказались напрасными, и сын Итобаала, Балеазар, был вынужден уплатить дань Салманасару.
Положение еще более обострилось, когда ассирийцы перешли от эффектных, но все же спорадических походов к созданию империи. Походы Тиглатпаласара III (744-727 гг. до х.э.) привели к подчинению Финикии. Ее северная часть, кроме г. Арвад, расположенного на островке, была присоединена непосредственно к самой Ассирии, а остальные города сделались ее данниками. Эпизодическая дань превратилась в постоянный налог, уплачиваемый финикийцами ассирийскому царю. Местные династии в городах были сохранены, но рядом с царями Тира и других городов были поставлены специальные уполномоченные ассирийского царя, без ведома которых местные монархи не могли не только проявлять какую-либо инициативу, но даже и читать корреспонденцию. Тиро-Сидонское государство (или южнофиникийская федерация во главе с Тиром) распалось. Во всяком случае, в VII в. до х.э. перед лицом ассирийской власти эти города выступали уже отдельно.
Финикийцы не раз пытались освободиться от тяжелого ассирийского ига, но эти попытки кончались весьма плачевно. Восстание Сидона завершилось новым разрушением города и лишением его даже призрачной самостоятельности. Нелояльность Тира стоила тому потери всех владений на материке (сам Тир, как и Арвад, находился на острове). Часть финикийского населения была уведена с родины: так, полностью сменилось население южного города Ахзиба, одно время подчинявшегося Тиру. После разрушения Сидона его жители тоже были уведены из Финикии. Правда, несколько позже Сидон был восстановлен и населен финикийцами. Полного разорения Финикни ассирийцы не произвели, так как это противоречило и их интересам.
Подчинение Ассирии стало началом новой эры финикийской истории, когда города Финикии, за исключением короткого времени, так и не восстановили полной независимости. Падение Ассирии освободило их. Но наследство этой первой ближневосточной империи сразу же стало предметом схватки новых хищников. Претензии на него выдвинули саисский Египет и Нововавилонское царство. У финикийских городов, как и у других небольших государств этого региона, не было сил играть самостоятельную роль в развернувшейся драме, они могли только ставить на ту или иную карту. Тир поставил на Египет, и это привело к тринадцатилетней осаде города вавилонским царем Навуходоносором. Вавилоняне не смогли взять Тир, но город все же был вынужден признать власть вавилонского царя. При этом в Месопотамию была переселена часть тирского населения, как и жителей Библа. На какое-то время при дворе Навуходоносора оказались цари Тира, Сидона, Арвада. Может быть, именно тогда в Тире сложилось своеобразное положение, когда трон оказался пустым и власть на 7-8 лет перешла к суфетам, после чего на троне была восстановлена прежняя династия.
После захвата Вавилона персами финикийские города тотчас признали господство Кира. Позже они вошли в состав пятой сатрапии ("Заречье"), которая охватывала все азиатские территории к югу от Малой Азии и к западу от Евфрата. По Геродоту, вся эта сатрапия платила персам подать в 350 талантов серебра. Это была сравнительно небольшая сумма, если учесть, что из одной Киликии Ахеменидам приходило 500 талантов, а всего из Малой Азии - 1760. К тому же неизвестно, какая доля из этих 350 талантов падала на Финикию. Автономия финикийских городов была сохранена, там продолжали править собственные цари, и в их внутренние дела персы не вмешивались. Ахеменидам было выгодно привлечь к себе финикийцев, поскольку их корабли составляли существенную часть персидского флота: недаром, когда финикийцы не подчинились приказу двинуться против Карфагена, Камбизу пришлось отказаться от своего намерения подчинить этот город. С другой стороны, сравнительно мягкое персидское господство было выгодно финикийцам, так как мощь Персии помогала им в конкурентной борьбе, особенно с греками. В греко-персидских войнах финикийцы активно поддерживали персов, и Геродот среди немногих упомянутых им местных военачальников, подчиняющихся персам в битве при Саламине, особо выделил сидонянина Тетрамнеста, тирийца Маттена и арвадца Мербала.
Во время господства Ахеменидов на первое место среди финикийских городов выдвинулся Сидон. Его корабли были лучшими в персидском флоте. За какие-то "важные" дела Ксеркс или Артаксеркс I передал сидонскому царю "навечно" (что не помешало потом сидонянам этого лишиться) города Дор и Яффу и всю плодородную Шаронскую долину на палестинском побережье. С появлением монеты только на сидонской чеканилось на реверсе имя царя Персии, что также говорит о несколько иных, чем у остальных финикийцев, связях Сидона с Ахеменидами.
Появление монеты в середине V в. до х.э. явилось признаком начинающихся изменений в жизни финикийцев. Финикийская экономика издавна имела товарный характер. Финикийцы торговали как своими товарами (ремесленные изделия, лес, вино, хотя его и для себя не всегда хватало), так и преимущественно чужими, будучи основными транзитными торговцами Средиземноморья. Сфера их торговли охватывала территорию от Ассирии до Испании, от Южной Аравии до Италии, от Египта до Малой Азии, включая Грецию, Этрурию, собственные колонии. Однако до середины V в. до х.э. это был по существу товарообмен, а при необходимости финикийцы использовали греческую монету. С середины же V в. до х.э. в Тире, Сидоне, Библе, Арваде появляется собственная серебряная и бронзовая монета. Финикийская экономика становится уже не только товарной, но и монетарной, как бы предвещая развитие денежного хозяйства в эпоху эллинизма. При этом финикийцы пользовались собственным стандартом, отличным от других, в том числе от весьма распространенного аттического.
Другим признаком намечающихся изменений явилась первая в истории Финикии попытка как-то согласовывать свою политику и создать подобие конфедерации внутри державы Ахеменидов. С этой целью сидоняне, арвадцы и тирийцы построили в северной части страны "тройной город" (Триполис, как его называли греки), где жили, однако, в отдельных кварталах на небольшом расстоянии друг от друга. Здесь, по-видимому, и собирались финикийские цари со своими советниками для рассмотрения общих для всех финикийцев дел. Насколько действенны были эти собрания, мы не знаем. Возможно, что на таком собрании в 349 г. до х.э. финикийцы решили восстать против персов.
С течением времени в державе Ахеменидов происходили необратимые процессы, ведущие к ее ослаблению. В этих условиях выгоды от персидского господства становились все более сомнительными. Персидские цари использовали Финикию как плацдарм для военных действий против Египта и Кипра, а эти войны нарушали свободное торговое судоходство в Восточном Средиземноморье. Военная мощь Ахеменидов приходила в упадок, и они уже не могли быть надежным щитом для финикийцев в борьбе с конкурентами, а дальнейшее развитие товарно-денежного хозяйства все более связывало финикийских купцов с эллинскими коллегами. Поэтому господство Ахеменидов становилось для финикийцев все более тягостным, и в 349 г. до х.э. они восстали; душой восстания стал Сидон, бывший до этого основной опорой персов в Финикии. В ходе восстания выявились различия интересов сидонского царя и граждан Сидона. Последние были заинтересованы в бескомпромиссной борьбе с персами, в то время как царь в решающий момент пошел на сговор с Артаксерксом III и предал город. В 345 г. персидские войска вошли в Сидон. Горожане оказали, им мужественное сопротивление, но были сломлены. Город был снова разрушен и сожжен, и даже его пожарище Артаксеркс продал за несколько талантов. 40 тыс. человек погибло в пламени, а многих других царь увел в рабство. В следующем году подчинились Артаксерксу и остальные финикийские города. В третий раз за свою историю Сидон скоро был восстановлен, и в него, по-видимому, была возвращена какая-то часть жителей. После этого он на некоторое время был поставлен под "прямое" управление сатрапа Киликии Маздея, но затем вновь оказался под властью собственного царя Абдастарта. Таким образом, даже подавление восстания не привело к коренному изменению внутреннего положения Финикии.
Внутренняя история Финикии после вторжения "народов моря" в своих основных чертах явилась прямым продолжением предыдущего периода. Как и во II тысячелетии до х.э., политическим строем финикийских городов была наследственная монархия, причем в каждом городе трон, кажется, принадлежал представителям одного царского рода, хотя мог переходить (и не раз переходил) к разным ветвям этого рода. В руках царя сосредоточивалось решение всех внешнеполитических вопросов (а при подчинении царям Ассирии) Вавилона, Персии - и отношения с ними). Во время войн цари возглавляли армию и флот иди посылали своих людей для командования. Внутри государства они осуществляли административно-судебные и военно-полицейские функции. С появлением монеты ее выпускал не город, а царь.
Царь был, по-видимому, особенным образом связан с божеством. Но это не означало, что фигура царя сама имела сакральный характер. Он оставался светским лицом. Рядом с царем стоял верховный жрец, который мог быть вторым лицом в государстве, каковым был жрец Мелькарта в Тире при царях Метене и Пигмалионе. Между этими двумя персонами могли возникнуть довольно острые противоречия. В результате трон мог оказаться в руках жреца, как это произошло в Тире при Итобаале и в Сидоне при Эшмуназаре. Но и при этом, как кажется, дуализм светской и духовной власти скоро восстанавливался.
В финикийских городах I тысячелетия до х.э., как и раньше, отмечается существование общины, с волей которой царь во многих случаях должен был считаться. Свою волю община выражала через собрание "у ворот" города и совет, который явно был органом общинной аристократии. Точное распределение полномочий царя и общины неизвестно. Но имеющиеся факты позволяют предполагать, что авторитет последней распространялся на сам столичный город, а за его пределами царь выступал совершенно самостоятельно.
Под властью царей кроме столицы находились и другие города. Колонии, основанные Тиром, за исключением Карфагена, в течение долгого времени входили в состав Тирской державы. В самой Финикии имелись более или менее обширные территории, подвластные тому или иному финикийскому царю. В подчиненных городах тоже, вероятно, существовали гражданские общины, но система отношений между общиной столицы и остальными не засвидетельствована.
Вероятно, в финикийских государствах существовал определенный политический дуализм, при котором сосуществовали царская власть и система общин, друг с другом, кажется, не связанные. Царь делил власть с общинными органами непосредственно в самих городах, но не за их пределами или вообще в государстве.
Такой политико-административный дуализм соответствовал двойственности в социально-экономическом плане. В Финикии ясно видно существование двух секторов социально-экономической жизни.
В царский сектор входил лес. И тирский, и библский цари рубили кедры, кипарисы, сосны и отправляли их в Египет или Палестину, никого не спрашивая и явно исходя из своего права собственности. Если царь и не имел монополии на лес (сведений о частных порубках нет, но их отсутствие не является доказательством), то он все же обеспечивал себе львиную долю в добыче и экспорте этого важнейшего товара Финикии. В царский сектор входили также корабли и ведущаяся на них морская торговля. Царю принадлежали и какие-то земли, продукты которых он мог пускать в торговый оборот. Царь располагал и ремесленными мастерскими. Таким образом, царский сектор охватывал все отрасли хозяйства.
В царский сектор входили, естественно, и люди. Прежде всего это рабы. При всей неточности употребления на древнем Востоке слова "раб" можно быть уверенными, что часть тех, кого источники так называют, были настоящими рабами, например лесорубы библского царя Чекер-Баала, работавшие под надзором надсмотрщиков, и тирского царя Хирама, заработок которых, выплачиваемый Соломоном, шел самому царю как их хозяину.
Наряду с ними имелись в Финикии и люди, которые все же занимали несколько иное положение и были скорее "царскими людьми". Таковы гребцы, моряки и кормчие; некоторые из них были пришедшими в город чужаками, как в Тире, где гребцами выступают жители Сидона и Арвада. Среди "царских людей" были и ремесленники, как медник (а в действительности мастер "широкого профиля") Хирам, которого его царственный тезка послал строить Иерусалимский храм. К этому роду людей относились, видимо, и иноземные воины, служившие вместе с собственными гражданами. В VI в. до х.э. в Тире это были граждане Арвада, а в IV в. в Сидоне - греки.
Только отрывочные сведения приоткрывают путь формирования слоя "царских людей". Моряки, особенно гребцы, выполнявшие самую тяжелую работу на море, были чужеземцами, как и войны. Но выходили они из разных слоев чужого города. Иезекииль называет гребцов "жителями" Арвада, а воинов - "сыновьями" того же города; последнее же выражение обозначало именно граждан города. Что касается ремесленников, то они могли быть местными жителями, но социально неполноценными, как упомянутый медник Хирам, который был тирийцем только наполовину.
При всем своем значении царский сектор и в экономике не был единственным. Так, часть торговли, и морской и сухопутной, осуществляли частные торговцы. Имелись, несомненно, ремесленники и землевладельцы, не входившие в царский сектор, что доказывается надписями на различных изделиях и на сосудах, содержавших земледельческие продукты.
Нет сведений о взаимоотношениях этих секторов. Но косвенные указания позволяют предполагать, что царь не был верховным собственником всей земли. Если он хотел "округлить" свои владения за счет крестьян, то должен был прибегать к судебным процессам. Осуществление таких намерений не должно было проходить спокойно. И мы знаем о восстании земледельцев Тира, происходившем, вероятнее всего, при Итобаале.
Таким образом, и в социально-экономическом, и в политическом плане в финикийских городах наблюдается двойственность царских и общинных институтов. Сама община, разумеется, не была единым целым. В ней выделяются аристократия и "плебс", как называет его латинский автор (соответствующими финикийскими терминами были "могущественные" и "малые"). Но и те и другие были "сынами" города, т.е. его гражданами. Кроме них имелись еще "жители" города. Они, по-видимому, не входили в гражданский коллектив, но были свободными людьми, ибо в противном случае непонятно, как "жители" Арвада могли стать гребцами на кораблях Тира. Может быть, в состав "жителей" входили "царские люди", хотя они могли быть и третьей категорией населения государства.
Сложность социально-политической структуры финикийских городов отражалась в той острой внутренней борьбе, о которой уже частично говорилось. Сталкивались цари и жрецы, острые конфликты раздирали лагерь "могущественных". Последние в свои междоусобия втягивали "малых", а порой те и сами поднимались на защиту своих интересов. Известно даже о восстании рабов в Тире, происшедшем во время войны тирийцев с персами, т.е., вероятно, во время восстания 348-344 гг. до х.э., в котором и Тир принимал участие. На какое-то время рабы даже овладели городом, но затем власть оказалась в руках некоего Стратона (Абдастарта), ставшего основателем новой династии.
Таким образом, финикийское общество, насколько нам позволяют судить скудные данные источников, "вписывается" в общую структуру обществ древней Западной Азии. Те изменения, которые стали намечаться в V-IV вв. до х.э. (появление монеты и попытка создания финикийской конфедерации), радикально не изменили характер Финикии. Более глубокие преобразования произошли в ней после завоевания ее Александром.
После разгрома в 333 г. до х.э. армии Дария III Александр Македонский двинулся в Финикию. Большинство финикийских городов без боя подчинилось ему. Правда, сидонский царь Абдастарт II предпочел бы остаться верным Дарию, но был вынужден последовать "народной воле". Тирская община в отсутствие царя, который находился в персидском флоте, взяла в свои руки судьбу города, тем более что вся материковая часть государства уже находилась в руках завоевателя. Тирийцы желали остаться нейтральными в войне, но Александр потребовал впустить его в город. Тирийцы отказались. Началась осада. После многомесячной осады и жестокого штурма город впервые в своей истории в 332 г. до х.э. был взят вражеской армией. С захватом Тира Александр установил свой контроль над всей Финикией. Македонское завоевание открыло в Финикии, как и в других странах Ближнего Востока, новую эпоху истории - эллинистическую.
2. ФИНИКИЙСКАЯ КОЛОНИЗАЦИЯ
Характерной чертой древней истории была вынужденная эмиграция, вызванная "ножницами" между ростом населения и низким уровнем развития производительных сил. Одной из форм вынужденной эмиграции была колонизация, т.е. основание новых поселений в чужих землях. В истории древнего Средиземноморья значительную роль играла финикийская колонизация.
Историю финикийской колонизации можно разделить на два этапа. Об основных причинах и условиях колонизации на ее первом этапе уже говорилось: это возникновение относительного перенаселения в Тире, крушение микенской морской мощи, давшее возможность плавать в западном направлении более интенсивно, использование правящими кругами Тира этой ситуации для избавления, с одной стороны, от "нежелательных" элементов населения, а с другой - для укрепления на важнейших торговых путях и в местах добычи драгоценных металлов.
Первый этап колонизации охватывает вторую половину XII - первую половину XI в. до х.э. Финикийцы двигались двумя путями. Один шел к Родосу, затем вдоль западного побережья Малой Азии к Фасосу, другой - от Родоса вдоль южной кромки Эгейского архипелага к Сицилии, оттуда к северному выступу Африки и, наконец, вдоль африканского побережья в Южную Испанию. Золотоносный Фасос и обильная серебром Испания были главными целями колонистов. По дороге же к ним финикийцы создавали промежуточные пункты. Такие пункты возникли на о-ве Мелос в Эгейском море, на Кифере к югу от Пелопоннеса, на восточном и южном берегах Сицилии, в Северной Африке (Утика). Античное предание рассказывает о трехкратной попытке тирийцев обосноваться в Южной Испании, и это, видимо, связано с сопротивлением местного населения. Лишь на третий раз на небольшом острове у самого побережья уже за Столпами Геракла (Гибралтарский пролив) финикийцы основали город, получивший характерное наименование Гадир - "крепость"; позже римляне этот город именовали Гадесом. Видимо, в промежутке между этими попытками с целью создания плацдарма для проникновения в Испанию на северо-западе Африки, тоже уже за Столпами Геракла, был основан Лике.
На этом этапе финикийская колонизация носила преимущественно торговый характер. Важнейшей целью финикийцев были драгоценные металлы. В ответ они продавали масло, различные безделушки, всякий мелкий морской товар, ткани. Характер этих товаров привел к тому, что материальных следов финикийской торговли осталось мало. Да и был это, вероятнее всего, "немой" обмен, когда участники сделки выкладывали свои товары, пока обе стороны не соглашались их взять. В некоторых случаях финикийцы и сами эксплуатировали рудники, как это было на Фасосе.
В это время финикийцы основывали и простые опорные пункты для ведения торговли или обеспечения ее безопасности, и фактории без постоянного населения, и якорные стоянки. Важную роль играли храмы, зачастую предшествующие основанию городов, как это было в Гадесе и Ликсе: они давали торговцам ощущение божественного покровительства и безопасного рынка. Некоторые храмы, как на Фасосе, могли выступать и как организаторы производства. Создавались тогда и настоящие города с постоянным населением, как Гадир (Гадес) в Испании и Утика в Африке.
Промежуток приблизительно в два века отделяет первый этап колонизации от второго. Экономические и политические проблемы, возникшие на Востоке, о которых уже говорилось, обусловили возобновление колониальной экспансии. Начало второго этапа ее падает, видимо, на вторую четверть IX в. до х.э.
В Восточном Средиземноморье возможности финикийской экспансии были ограниченны. Здесь вновь набрали силу крупные централизованные государства, а в Эгейском бассейне передвижения греков и фракийцев привели к вытеснению финикийцев с уже занятых островов. В самой Греции в условиях начавшегося формирования полиса места для финикийской колонизации также не было. Поэтому там финикийцы если и селились, то не образовывали самостоятельных организаций и быстро эллинизировались. В других странах они могли создавать отдельные кварталы-фактории, как Тирский стан в Мемфисе в Египте. И только на Кипре финикийцы основали колонии в южной части острова. Кипр стал базой их дальнейшего продвижения на запад. Через этот остров финикийцы двигались в Западное Средиземноморье.
В Западном Средиземноморье сфера финикийской колонизации на ее втором этапе изменилась. Теперь в нее вошла Сардиния. Она привлекла колонистов и своими минеральными богатствами, и плодородием почвы, и стратегическим положением, открывавшим путь к Италии, Корсике, Галлии, Испании. В IX-VII вв. до х.э. на южном и западном берегах Сардинии возник целый ряд финикийских городов - Нора, Сульх, Бития, Таррос, Каларис. Сравнительно рано финикийцы стали обосновываться и внутри острова.
Вторым новым районом колонизации стали небольшие, но очень важные острова между Сицилией и Африкой: Мелита (Мальта) и Гавлос (Гоцо). Там тирийцы обосновались в VIII в. до х.э. Эти острова были важнейшими пунктами связи между метрополией и самыми западными окраинами финикийского мира.
В Южной Испании к концу VIII в. до х.э. сформировалась Тартессийская держава, вступившая в разнообразные контакты с финикийцами. Усиление этих контактов потребовало создания новых пунктов на Пиренейском полуострове. И вот на его южном берегу, но уже восточнее Столпов Геракла, финикийцы создали в VIII-VII вв. до х.э. множество поселений различного размера и значения. Это были и относительно крупные города, как Малака или Секси, и сравнительно небольшие поселки, названия которых мы не знаем и которые сейчас называют по именам современных поселений, как Тосканос или Чоррера. Создание колоний на Средиземноморском, а не Атлантическом, как ранее, побережье Южной Испании было вызвано, видимо, политикой тартессийских монархов, которые не желали укрепления конкурентов в непосредственной близости от центра державы, который находился в устье р. Бетис (Гвадалквивир), впадающей в Атлантический океан непосредственно к западу от Столпов.
На Сицилии в VIII в. до х.э. с началом греческой колонизации финикийцы покинули восточное и южное побережье и сконцентрировались в западной части острова. Созданные там города Мотия, Солунт и Панорм обеспечивали связи с уже колонизированными районами Сардинии и Африки.
В центральной части Северной Африки, где еще ранее была основана Утика, теперь возникло несколько новых финикийских городов, в том числе Карфаген (Картхадашг - Новый город). На северо-западе этого материка южнее Ликса финикийцы обосновались вокруг залива, носившего по-гречески красноречивое название "Эмпорик" (Торговый).
Второй этап финикийской колонизации охватил IX-VII вв. до х.э., причем наибольший размах колонизация приобретает, вероятно, во второй половине IX в. до х.э., когда тирийцы начали выводить колонии в Сардинию и радикально расширять свое присутствие в Африке, основав Карфаген и, может быть, другие города. Изменилась территория колонизации, охватив теперь крайний запад Сицилии, юг и запад Сардинии, Средиземноморское побережье Южной Испании, острова Мелиту и Гавлос, центральную и крайне западную часть Северной Африки. По-прежнему основная цель финикийцев - металлы. Однако теперь речь идет уже не только о золоте и серебре, но и о необходимых для самого производства железе, свинце, олове. Другая цель колонизации на этом этапе - приобретение земель: недаром центр колонизационной активности во многом переместился из Испании, где тартессии не давали возможности обосноваться в плодородной долине Бетиса, в центр Средиземноморского бассейна - в плодородную Сардинию и славившийся своими земельными богатствами тунисский выступ Африки. Сама колонизация приобрела гораздо больший размах, и масса переселенцев увеличилась.
В колониях наряду с торговлей стали развиваться ремесло, земледелие и, разумеется, рыболовство. Увеличилось количество городов. Наряду с ними возникли и небольшие поселки; одни из них развивали многоотраслевую экономику, а другие сосредоточивались на какой-либо одной отрасли. Финикийцы стали проникать и во внутренние районы тех или иных территорий.
Изменились отношения колонистов с местным населением. Последнее теперь уже настолько развилось, что не ограничивалось "немым" обменом и начало вступать в самые разнообразные контакты с пришельцами. Эти контакты охватили в конце концов всю экономическую, политическую и культурную сферу. Там, где для этого имелись условия, возникли локальные варианты "ориентализирующей" цивилизации. Таковой была тартессийская, развивавшаяся на юге Пиренейского полуострова в VIII-VI вв. до х.э. Возникло и обратное влияние местного населения на колонистов, что привело к появлению местных ответвлений финикийской культуры. Окружающие жители выступили, таким образом, как важный компонент колонизационного процесса.
Выведение колоний, а в большой степени и торговля были обязаны поддержке и даже инициативе правительства. В этих условиях возникшие города и поселки стали частью Тирской державы, хотя сейчас трудно установить формы и степень зависимости от метрополии. Известно, что в кипрском Карфагене находился наместник царя, именовавший себя его рабом и носивший титул сукин. Видимо, в финикийских городах Кипра, близкого к Финикии, власть царя ощущалась довольно сильно. Осуществлять строгий контроль за более отдаленными колониями было труднее, и все же попытка Утики уклониться от уплаты дани вызвала карательную экспедицию из Тира. Позже карфагеняне отправляли в свои колонии специальных резидентов для контроля над жизнью этих городов. Не исключено, что эту практику они заимствовали из метрополии, и в таком случае можно полагать, что и в свои колонии тирские власти отправляли подобных резидентов.
В этом правиле было одно важное исключение - африканский Карфаген. Он был основан в 825-823 гг. до х.э., но не по инициативе тирского царя, а группой оппозиционной знати во главе с сестрой царя Элиссой. Она и стала царицей города. Здесь уже не могло быть речи о политическом подчинении Карфагена Тиру, хотя духовные связи с метрополией карфагеняне поддерживали на протяжении всей своей истории.
Политическое подчинение Финикии ассирийцам не могло не сказаться на судьбах Тирской державы. Еще в конце VIII - начале VII в. до х.э. финикийские города на Кипре подчинялись Тиру: его царь бежал на остров, явно в свои владения, от нападения Синаххериба. Но уже преемник Синаххериба, Асархаддон, обращался с финикийскими царями Кипра как с собственными подданными, независимо от Тира или Сидона. По-видимому, именно в первой половине VII в. финикийцы Кипра вышли из-под власти Тира. Окончательный удар державе нанесли события 80-70-х годов VI в. до х.э., когда после долгой осады в 574 г. Навуходоносор подчинил Тир, где даже на какой-то момент была ликвидирована царская власть. И вскоре после этого тартессии начали наступление на финикийские колонии в Испании, видимо использовав то, что те лишились поддержки метрополии. Некоторые финикийские поселения там погибли.
Колониальная держава, созданная Тиром, судя по всему, перестала существовать. Ее место в Западном Средиземноморье заняла другая финикийская держава, во главе которой встал Карфаген.
3. КАРФАГЕН
Карфаген, основанный беглецами во главе с Элиссой, был первоначально небольшим городом, мало чем отличавшимся от других финикийских колоний на берегах Средиземного моря, кроме того существенного факта, что он не входил в состав Тирской державы, хотя и сохранял духовные узы с метрополией. Экономика города была основана преимущественно на посреднической торговле; ремесло было мало развито и по своим основным техническим и эстетическим характеристикам не отличалось от восточного; земледелие отсутствовало. Владений за узким пространством самого города карфагеняне тогда не имели, да и за землю, на которой стоял город, должны были платить дань местному населению. Политическим строем Карфагена была первоначально монархия, а во главе государства стояла основательница города. С ее смертью исчез, вероятно, единственный член царского рода, находившийся в Карфагене. В результате в Карфагене была установлена республика, а власть перешла к тем десяти "принцепсам", которые до этого окружали царицу.
В первой половине VII в. до х.э. начинается новый этап истории Карфагена. Возможно, что туда переселяется из-за страха ассирийского вторжения много новых переселенцев из метрополии, и это привело к засвидетельствованному археологией расширению города. Это укрепило его и позволило перейти к более активной торговле; в частности, Карфаген заменяет собственно Финикию в торговле с Этрурией. Все это приводит к значительным изменениям в Карфагене, внешним выражением чего является изменение форм керамики, возрождение старых ханаанских традиций, уже оставленных на Востоке, появление новых, оригинальных форм художественных и ремесленных изделий.
Уже в начале второго этапа своей истории Карфаген становится столь значительным городом, что может приступить к собственной колонизации. Первая колония была выведена карфагенянами около середины VII в. до х.э. на о-в Эбес у восточного побережья Испании. Видимо, выступать против интересов метрополии в Южной Испании карфагеняне не хотели и искали обходных путей к испанскому серебру и олову. Однако карфагенская активность в этом районе скоро наткнулась на соперничество греков, обосновавшихся в начале VI в. до х.э. на юге Галлии и востоке Испании. Первый раунд карфагено-греческих войн остался за греками, которые, хотя и не вытеснили карфагенян с Эбеса, сумели парализовать этот важный пункт.
Неудача на крайнем западе Средиземноморья заставила карфагенян обратиться к его центру. Они основали ряд колоний к востоку и западу от своего города и подчинили старые финикийские колонии в Африке. Усилившись, карфагеняне уже не могли терпеть такое положение, что они платили дань ливийцам за собственную территорию. Попытка освободиться от дани связана с именем полководца Малха, который, одержав победы в Африке, освободил Карфаген от дани. Несколько позже, в 60-50-х годах VI в. до х.э., тот же Малх воевал в Сицилии, результатом чего было, по-видимому, подчинение финикийских колоний на острове. А после побед в Сицилии Малх переправился на Сардинию, но там потерпел поражение. Это поражение стало для карфагенских олигархов, испугавшихся слишком уж победоносного полководца, поводом приговорить его к изгнанию. В ответ Малх вернулся в Карфаген и захватил власть. Однако скоро он был разбит и казнен. Первенствующее место в государстве занял Магон.
Магону и его преемникам пришлось решать сложные задачи. К западу от Италии утвердились греки, угрожавшие интересам как карфагенян, так и некоторых этрусских городов. С одним из этих городов - Цере - Карфаген находился в особенно тесных экономических и культурных контактах. В середине V в. до х.э. карфагеняне и церетане заключили союз, направленный против греков, обосновавшихся на Корсике. Около 535 г. до х.э. в битве при Алалии греки разбили объединенный карфагено-церетанский флот, но понесли столь тяжелые потери, что были вынуждены покинуть Корсику. Битва при Алалии способствовала более четкому распределению сфер влияния в центре Средиземноморья. Сардиния была включена в карфагенскую сферу, что было подтверждено договором Карфагена с Римом в 509 г. до х.э. Однако полностью захватить Сардинию карфагеняне так и не смогли; от территории свободных сардов их владения отделяла целая система крепостей, валов и рвов.
Карфагеняне, возглавляемые правителями и полководцами из семьи Магонидов, вели упорную борьбу на всех фронтах: в Африке, Испании и Сицилии. В Африке они подчинили все находившиеся там финикийские колонии, включая долго не желавшую войти в состав их державы старинную Утику, вели войну с греческой колонией Киреной, расположенной между Карфагеном и Египтом, отбили попытку спартанского царевича Дориэя утвердиться к востоку от Карфагена и вытеснили греков из возникших было их городов к западу от столицы. Развернули они наступление и на местные племена. В упорной борьбе Магониды сумели их подчинить. Часть завоеванной территории была непосредственно подчинена Карфагену, образовав его сельскохозяйственную территорию - хору. Другая часть была оставлена ливийцам, но подчинена жесткому контролю карфагенян, и ливийцы должны были платить своим господам тяжелые подати и служить в их армии. Тяжелое карфагенское иго не раз вызывало мощные восстания ливийцев.
В Испании в конце VI в. до х.э. карфагеняне воспользовались нападением тартессиев на Гадес, чтобы под предлогом защиты единокровного города вмешаться в дела Пиренейского полуострова. Они захватили Гадес, не желавший мирно подчиниться своему "спасителю", за чем последовал распад Тартессийской державы. Карфагеняне в начале V в. до х.э. установили контроль над ее остатками. Однако попытка распространить его на Юго-Восточную Испанию вызвала решительное сопротивление греков. В морской битве при Артемисии карфагеняне потерпели поражение и были вынуждены отказаться от своей попытки. Но пролив у Столпов Геракла остался под их властью.
В конце VI - начале V в. до х.э. ареной ожесточенной карфагено-греческой битвы стала Сицилия. Потерпевший неудачу в Африке Дориэй задумал утвердиться на западе Сицилии, но был разбит карфагенянами и убит.
Его гибель стала для сиракузского тирана Гелона поводом к войне с Карфагеном. В 480 г. до х.э. карфагеняне, вступив в союз с Ксерксом, наступавшим в это время на Балканскую Грецию, и воспользовавшись сложной политической ситуацией в Сицилии, где часть греческих городов выступала против Сиракуз и шла на союз с Карфагеном, предприняли наступление на греческую часть острова. Но в ожесточенной битве при Гимеое они были наголову разбиты и их полководец Гамилькар, сын Магона, погиб. В результате карфагеняне с трудом удержались в захваченной ранее небольшой части Сицилии.
Магониды предприняли попытки утвердиться и на атлантических берегах Африки и Европы. С этой целью в первой половине V в. до х.э. были предприняты две экспедиции: одна - в южном направлении под руководством Ганнона, другая - в северном во главе с Гимильконом.
Так в середине V в. до х.э. сформировалась Карфагенская держава, ставшая в то время крупнейшим и одним из сильнейших государств Западного Средиземноморья. В ее состав входили северное побережье Африки к западу oт греческой Киренаики и ряд внутренних территорий этого материка, как и небольшая часть Атлантического побережья непосредственно к югу от Столпов Геракла; юго-западная часть Испании и значительная часть Балеарских островов у восточного берега этой страны; Сардиния (на деле только часть ее), финикийские города на западе Сицилии, острова между Сицилией и Африкой.
Эта держава представляла собой сложное явление. Ее ядро составлял сам Карфаген с непосредственно подчиненной ему территорией - хорой. Хора располагалась непосредственно за стенами города и делилась на отдельные территориальные округа, управляемые специальным чиновником, в составе каждого округа было несколько общин. С расширением Карфагенской державы в хору иногда включались и внеафриканские владения, как захваченная карфагенянами часть Сардинии. Другой составной частью державы были карфагенские колонии, которые осуществляли надзор над окружающими землями, были в ряде случаев центрами торговли и ремесла, служили резервуаром для поглощения "излишков" населения. Они имели определенные права, но находились под контролем особого резидента, посылаемого из столицы.
В состав державы входили старые колонии Тира. Некоторые из них (Гадес, Утика, Коссура) официально считались равноправными со столицей, другие юридически занимали более низкое положение. Но официальное положение и подлинная роль в державе этих городов не всегда совпадали. Так, Утика практически находилась в полном подчинении у Карфагена (что и приводило позже не раз к тому, что этот город при благоприятных для него условиях занимал антикарфагенскую позицию), а юридически стоящие ниже города Сицилии, в лояльности которых карфагеняне были особенно заинтересованы, пользовались значительными привилегиями.
В состав державы входили племена и города, находившиеся в подданстве у Карфагена. Это были ливийцы вне хоры и подчиненные племена Сардинии и Испании. Они тоже находились в разном положении. В их внутренние дела карфагеняне без нужды не вмешивались, ограничиваясь взятием заложников, привлечением к военной службе и довольно тяжелым налогом. Властвовали карфагеняне и над "союзниками". Те управлялись самостоятельно, но были лишены внешнеполитической инициативы и должны были поставлять контингенты в карфагенскую армию. Их попытка уклониться от подчинения карфагенянам рассматривалась как мятеж. На некоторых из них тоже налагалась подать, их верность обеспечивалась заложниками. Но чем дальше от границ державы, тем самостоятельнее становились местные царьки, династии и племена.
На весь этот сложный конгломерат городов, народов и племен накладывалась сетка территориального деления.
Создание державы привело к значительным изменениям в экономической и социальной структуре Карфагена. С появлением земельных владений, где располагались имения аристократов, в Карфагене стало развиваться разнообразное земледелие. Оно давало еще больше продуктов карфагенским купцам (впрочем, зачастую купцы сами были богатыми землевладельцами), и это стимулировало дальнейший рост карфагенской торговли. Карфаген становится одним из крупнейших торговых центров Средиземноморья. Появляется большое количество подчиненного населения, располагавшегося на разных ступенях социальной лестницы.
На самом верху этой лестницы стояла карфагенская рабовладельческая аристократия, составлявшая верхушку карфагенского гражданства - "народа Карфагена", а в самом низу - рабы и близкие к ним группы зависимого населения. Между этими крайностями располагалась целая гамма иностранцев, "метеков", так называемых "сидонских мужей" и других категорий неполноправного, полузависимого и зависимого населения, включая жителей подчиненных территорий. Возникло противопоставление карфагенского гражданства остальному населению державы, включая рабов. Сам гражданский коллектив состоял из двух групп - аристократов, или "могущественных", и "малых", т.е. плебса. Несмотря на деление на две группы, граждане выступали вместе как сплоченная естественная ассоциация угнетателей, заинтересованная в эксплуатации всех остальных жителей державы.
Материальной основой гражданского коллектива являлась общинная собственность, выступавшая в двух ипостасях: собственность всей общины (например, арсенал, верфи и т.п.) и собственность отдельных граждан (земли, мастерские, лавки, корабли, кроме государственных, особенно военных, и т.д.). Наряду с общинной собственностью другого сектора не существовало; даже собственность храмов была поставлена под контроль общины.
Гражданский коллектив в теории обладал и всей полнотой государственной власти. Мы не знаем точно, какие посты занимали захвативший власть Малх и пришедшие после него к управлению государством Магониды (источники в этом отношении очень противоречивы). На деле их положение, по-видимому, напоминало положение греческих тиранов. Под руководством Магонидов фактически была создана Карфагенская держава. Но затем карфагенским аристократам показалось, что эта семья стала "тяжела для свободы государства", и внуки Магона были изгнаны. Изгнание Магонидов в середине V в. до х.э. привело к утверждению республиканской формы управления государством.
Высшая власть в республике, по крайней мере официально, а в критические моменты и фактически, принадлежала народному собранию, воплощавшему суверенную волю гражданского коллектива. На деле руководство осуществляли олигархические советы и избираемые из числа богатых и знатных граждан магистраты, прежде всего два суфета, в руках которых в течение года находилась исполнительная власть. Народ мог вмешаться в дела управления только в случае разногласий среди правителей, какие возникали в периоды политических кризисов. Народу принадлежало и право выбора, хотя и очень ограниченное, советников и магистратов. К тому же "народ Карфагена" всячески приручался аристократами, которые давали ему долю выгод от существования державы: не только "могущественные", но и "малые" извлекали прибыли из морского и торгового могущества Карфагена, из "плебса" набирались люди, отправляемые для надзора над подчиненными общинами и племенами, определенную выгоду давало участие в войнах, ибо при наличии значительной наемной армии граждане все же не были полностью отделены от военной службы, они были представлены и на различных ступенях сухопутной армии, от рядовых до командующего, и особенно во флоте.
Таким образом, в Карфагене сформировался самодовлеющий гражданский коллектив, обладающий суверенной властью и опирающийся на общинную собственность, рядом с которым не существовало ни царской власти, стоящей над гражданством, ни внеобщинного сектора в социально-экономическом плане. Следовательно, можно говорить, что здесь возник полис, т.е. такая форма экономической, социальной и политической организации граждан, которая характерна для античного варианта древнего общества. Сравнивая положение в Карфагене с положением в метрополии, надо отметить, что города самой Финикии при всем развитии товарного хозяйства оставались в рамках восточного варианта развития древнего общества, а Карфаген стал античным государством.
Становление карфагенского полиса и образование державы явились главным содержанием второго этапа истории Карфагена. Карфагенская держава возникла в ходе ожесточенной борьбы карфагенян как с местным населением, так и с греками. Войны с последними носили ярко выраженный империалистический характер, ибо велись они за захват и эксплуатацию чужих территорий и народов.
Со второй половины V в. до х.э. начинается третий этап карфагенской истории. Держава была уже создана, и теперь речь шла о ее расширении и попытках установления гегемонии в Западном Средиземноморье. Основным препятствием к этому первоначально были все те же западные греки. В 409 г. до х.э. карфагенский полководец Ганнибал высадился в Мотии, и начался новый тур войн в Сицилии, продолжавшийся с перерывами более полутора веков.
Первоначально успех склонялся на сторону Карфагена. Карфагеняне подчинили живших на западе Сицилии элимов и сиканов и начали наступление на Сиракузы, самый могущественный греческий город на острове и наиболее непримиримый противник Карфагена. В 406 г. карфагеняне осадили Сиракузы, и только начавшаяся в карфагенском лагере чума спасла сиракузян. Мир 405 г. до х.э. закрепил за Карфагеном западную часть Сицилии. Правда, этот успех оказался непрочным, и граница между карфагенской и греческой Сицилией всегда оставалась пульсирующей, отодвигаясь то к востоку, то к западу по мере успехов той или иной стороны.
Неудачи карфагенской армии почти немедленно отзывались обострением внутренних противоречий в Карфагене, в том числе мощными восстаниями ливийцев и рабов. Конец V - первая половина IV в. до х.э. были временем острых столкновений внутри гражданства, как между отдельными группами аристократов, так и, видимо, между вовлеченным в эти столкновения "плебсом" и аристократическими группировками. Одновременно рабы поднимались против господ, а подчиненные народы против карфагенян. И лишь с успокоением внутри государства карфагенское правительство смогло в середине IV в. до х.э. возобновить внешнюю экспансию.
Тогда карфагеняне установили контроль над юго-востоком Испании, что они безуспешно пытались сделать полтора века назад. В Сицилии они начали новое наступление на греков и добились ряда успехов, вновь оказавшись под стенами Сиракуз и даже захватив их порт. Сиракузяне были вынуждены обратиться за помощью к своей метрополии Коринфу, и оттуда прибыла армия во главе со способным полководцем Тимолеонтом. Командующий карфагенскими войсками в Сицилии Ганнон не сумел помешать высадке Тимолеонта и был отозван в Африку, а его преемник потерпел поражение и очистил сиракузскую гавань. Ганнон, вернувшись в Карфаген, решил использовать возникшую в связи с этим ситуацию и захватить власть. После неудачного переворота он бежал из города, вооружил 20 тыс. рабов и призвал к оружию ливийцев и мавров. Мятеж потерпел поражение, Ганнон вместе со всеми родственниками был казнен, и только один его сын Гисгон сумел избежать смерти и был изгнан из Карфагена.
Однако скоро поворот дел в Сицилии заставил карфагенское правительство обратиться с Гисгону. Карфагеняне потерпели жестокое поражение от Тимолеонта, и тогда туда была послана новая армия во главе с Гисгоном. Гисгон вступил в союз с некоторыми тиранами греческих городов острова и разбил отдельные отряды армии Тимолеонта. Это позволило в 339 г. до х.э. заключить сравнительно выгодный для Карфагена мир, по которому он сохранял свои владения в Сицилии.
После этих событий семья Ганнонидов надолго стала наиболее влиятельной в Карфагене, хотя ни о какой тирании, как это было у Магонидов, речи быть не могло. Войны с сиракузскими греками шли своим чередом и с переменным успехом. В конце IV в. до х.э. греки даже высадились в Африке, угрожая непосредственно Карфагену. Карфагенский полководец Бомилькар решил воспользоваться случаем и захватить власть. Но против него выступили граждане, подавив мятеж. А вскоре и греки были отбиты от карфагенских стен и вернулись в Сицилию. Неудачной оказалась и попытка эпирского царя Пирра вытеснить карфагенян из Сицилии в 70-х годах III в. до х.э. Все эти бесконечные и утомительные войны показали, что ни карфагеняне, ни греки не имели сил отобрать Сицилию друг у друга.
Положение изменилось в 60-х годах III в. до х.э., когда в эту борьбу вмешался новый хищник - Рим. В 264 г. началась первая война между Карфагеном и Римом. В 241 г. она закончилась полной потерей Сицилии.
Такой исход войны обострил противоречия в Карфагене и породил там острый внутренний кризис. Самым ярким его проявлением стало мощное восстание, в котором приняли участие наемные воины, недовольные неуплатой причитавшихся им денег, местное население, стремившееся сбросить тяжелый карфагенский гнет, рабы, ненавидевшие своих господ. Восстание разворачивалось в непосредственной близости от Карфагена, охватив, вероятно, также Сардинию и Испанию. Судьба Карфагена висела на волоске. С большим трудом и ценой невероятных жестокостей Гамилькару, до того прославившемуся в Сицилии, удалось подавить это восстание, а затем отправиться в Испанию, продолжая "умиротворение" карфагенских владений. С Сардинией же пришлось распроститься, уступив ее Риму, угрожавшему новой войной.
Вторым аспектом кризиса явилось возрастание роли гражданства. Рядовые массы, которым в теории принадлежала суверенная власть, теперь стремились превратить теорию в практику. Возникла демократическая "партия" во главе с Гасдрубалом. Раскол произошел и среди олигархии, в которой выделились две группировки. Одну возглавил Ганнон из влиятельной семьи Ганнонидов, а другую - Гамилькар, представлявший семью Баркидов (по прозвищу Гамилькара - Барка, букв. "молния"). Ганнониды стояли за осторожную и мирную политику, исключавшую новый конфликт с Римом, а Баркиды - за активную, имевшую целью взять у римлян реванш. В реванше были заинтересованы и широкие круги гражданства, для которых был выгоден приток богатств из подчиненных земель и от монополии морской торговли. Поэтому возник союз между Баркидами и демократами, скрепленный браком Гасдрубала с дочерью Гамилькара.
Опираясь на поддержку демократии, Гамилькар сумел одолеть козни врагов и отправиться в Испанию. В Испании Гамилькар и его преемники из семьи Баркидов, в том числе зять Гасдрубал, намного расширили карфагенские владения. После свержения Магонидов правящие круги Карфагена не допускали объединения военных и гражданских функций в одних руках. Однако в период войны с Римом они стали практиковать по примеру эллинистических государств подобное, но не на общегосударственном, как это было при Магонидах, а на локальном уровне. Таковой была и власть Баркидов в Испании. Но осуществляли Баркиды свои полномочия на Пиренейском полуострове самостоятельно. Прочная опора на армию, тесные связи с демократическими кругами в самом Карфагене и особые отношения, установившиеся у Баркидов с местным населением, способствовали тому, что в Испании возникла полунезависимая держава Баркидов, по сути своей эллинистического типа.
Уже Гамилькар рассматривал Испанию как плацдарм для новой войны с Римом. Его сын Ганнибал в 218 г. до х.э. эту войну спровоцировал. Сам Ганнибал пошел в Италию, оставив в Испании брата. Военные действия развернулись на нескольких фронтах, и карфагенские полководцы (особенно Ганнибал) одержали ряд побед. Но победа в войне осталась за Римом. Мир 201 г. до х.э. лишил Карфаген военного флота, всех внеафриканских владений и заставил карфагенян признать в Африке независимость Нумидии, царю которой карфагеняне должны были вернуть все владения его предков (этой статьей подкладывалась "мина замедленного действия" под Карфаген), а сами карфагеняне не имели права вести войну без разрешения Рима. Эта война не только лишила Карфаген положения великой державы, но и существенно ограничила его суверенитет. Третий этап карфагенской истории, начавшийся при столь счастливых предзнаменованиях, завершился банкротством карфагенской аристократии, так долго правившей республикой.
На этом этапе радикальной трансформации экономической, социальной и политической жизни Карфагена не произошло. Но определенные изменения все же имели место. В IV в. до х.э. Карфаген начал чеканить собственную монету. Происходит определенная эллинизация части карфагенской аристократии, и в карфагенском обществе возникают две культуры, как это характерно для эллинистического мира. Как и в эллинистических государствах, в ряде случаев в одних руках сосредоточивается гражданская и военная власть. В Испании возникает полунезависимая держава Баркидов, главы которой ощущали свое родство с тогдашними властителями Ближнего Востока и где появляется система отношений между завоевателями и местным населением, подобная существующей в эллинистических государствах.
Поражение во второй войне с Римом открыло последний этап карфагенской истории. Карфаген лишился державы, и его владения были сведены к небольшой округе около самого города. Возможности эксплуатации некарфагенского населения исчезли. Большие группы зависимого и полузависимого населения вышли из-под контроля карфагенской аристократии. Земледельческая территория резко сократилась, и вновь преобладающее значение приобрела торговля. Если раньше не только знать, но и "плебс" получали определенные выгоды от существования державы, то теперь они исчезли.
Это, естественно, вызвало острый социальный и политический кризис, который теперь вышел за рамки существующих установлений. В 195 г. до х.э. Ганнибал, став суфетом, провел реформу государственного устройства, нанесшую удар самим основам прежнего строя с его господством аристократии и открывшую путь к практической власти, с одной стороны, широким слоям гражданского населения, а с другой - демагогам, которые могли воспользоваться движением этих слоев. В этих условиях в Карфагене развернулась ожесточенная политическая борьба, отразившая острые противоречия внутри гражданского коллектива. Сначала карфагенской олигархии удалось взять реванш, с помощью римлян заставив Ганнибала бежать, не завершив начатого дела. Но сохранить свою власть в неприкосновенности олигархи не смогли.
К середине II в. до х.э. в Карфагене боролись три политические группировки. В ходе этой борьбы ведущим деятелем стал Гасдрубал, возглавлявший антиримскую группировку, и его положение вело к установлению режима типа греческой младшей тирании. Возвышение Гасдрубала испугало римлян. В 149 г. до х.э. Рим начал третью войну с Карфагеном. На этот раз для карфагенян речь шла уже не о господстве над теми или иными подданными и не о гегемонии, а о собственной жизни и смерти. Война практически свелась к осаде Карфагена. Несмотря на героическое сопротивление граждан, в 146 г. до х.э. город пал и был разрушен. Большая часть граждан погибла в войне, а остальных римляне увели в рабство. История финикийского Карфагена завершилась.
История Карфагена показывает процесс превращения восточного города в античное государство, формирования полиса. А став полисом, Карфаген пережил и кризис этой формы организации античного общества. При этом надо подчеркнуть, что, каков мог быть здесь выход из кризиса, мы не знаем, поскольку естественное течение событий было прервано Римом, нанесшим фатальный удар Карфагену. Финикийские же города метрополии, развивавшиеся в иных исторических условиях, оставались в рамках восточного варианта древнего мира и, войдя в состав эллинистических государств, уже в их составе перешли на новый исторический путь.
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Финикийцы. Начало истории.
Территория будущей Финикии была заселена людьми давно. «Неолитическая революция», приведшая к появлению оседлого земледелия и гончарного ремесла имела в своем ареале западную часть «Плодородного полумесяца», но сомнительно, входила ли чуда с самого начала приморская полоса между Ливаном и морем. Видимо, лишь на более поздней стадии неолита, около 6000 г. до н. э., здесь происходят важные изменения, приведшие, в частности, к появлению протогородских поселений, одним из которых был Библ. Вероятнее всего, это были не финикийские и не семитские поселения. С появлением финикийцев, по-видимому, около 3000 г. до н. э., это население было вытеснено в горные районы Ливана, где еще долго сохраняло традиции медного века .
С тем, что финикийцы не были автохтонами, современные исследователи в принципе согласны. В связи с этим встает вопрос, имеющий два аспекта: происхождение народа (этногенез) и происхождение цивилизации. Подобное мы наблюдаем и при изучении этрусков. После споров об их происхождении, идущих уже более 200 лет, М. Паллоттино выдвинул идею рассматривать этрусскую проблему под другим утлом зрения: не происхождение народа (что невозможно решить при нынешнем уровне знаний), а формирование этрусской цивилизации на италийской почве, независимо оттого, откуда появились либо вообще пришли в Италию предки этрусков. В работе, посвященной дорийской Италии, тот же ученый пишет, что изучение начала истории древней Италии не ограничивается проблемой происхождения ее народов, а содержит исследование таких аспектов, как социальная и политическая организация, формы поселения, производство и обеспечение жизни, религия, менталитет, вкусы, культурные и другие традиции. Однако состояние изучения финикийцев и этрусков различно. В отличие от этрусской проблемы — известны язык финикийцев, его место среди других языков (хотя еще ведутся споры о тех или иных деталях), предания об их прародине в кратком изложении греко-римских авторов. Даже если происхождение финикийцев некоторые исследователи считают псевдотемой, игнорировать проблему этногенеза финикийцев едва ли следует.
Геродот дважды говорит о происхождении финикийцев, выводя их из района Эритрейского моря, откуда они и пришли к берегам Средиземного моря, причем второй раз он ссылается непосредственно на самих финикийцев: «как говорят они сами». Известно, что Геродот побывал в Тире, где разговаривал с местными жрецами, и те рассказывали ему о древности города и храма, так что в воспроизведении им местной традиции нет ничего удивительного. В первом случае историк ссылается на персов. Персы, под властью которых в то время находилась Финикия, вполне могли знать финикийские предания, а сам Геродот в своем повествовании о персах использовал довольно надежные источники. Юстин также пишет о прибытии на побережье Средиземного моря финикийцев, покинувших из-за землетрясения свою прежнюю родину. Известно, что Юстин (точнее — Помпей Трог, произведение которого Юстин сокращал) при рассказе о различных народах старался, где только возможно, использовать местную традицию , так что неудивительно, если и в рассказе о переселении финикийцев к берегам Средиземного моря историк использовал финикийские источники.
Интересное сообщение содержится у Плиния, который, говоря об острове Эрифии в Испании, где тирийцами был основам Гадес, ссылается на упоминание названий этого острова греческими авторами и туземцами. Далее он отмечает, что название «Эрифия» дано тирийцами, поскольку предки тирийцев происходили из района Эритрейского моря. Заметка Плиния ясно распадается на две части: сначала он ссылается на древних авторов, передавая различные названия острова, а затем уже упоминает о том, что Эрифией остров назвали тирийцы. Если учесть, что Плиний сам некоторое время находился в Испании, будучи прокуратором провинции Тарраконская Испания, становится ясно, что эти сведения он получил непосредственно от живших там тирийцев.
Солин передает практически ту же тирскую традицию, говоря, что тирийцы, прибывшие с Красного моря, называют остров Эритрией, а пунийцы, т. е. карфагеняне, — Гадиром. Известно, однако, что Гадиром назывался сам город, а не остров. По-видимому, Солин, писавший уже в III в. н. э., объединил сведения, относящиеся к разным объектам и восходящие в конечном счете к тирийцам (возможно, испанским, т. е. гадитанам) и карфагенянам. Привлекает приводимое Солином название Erythrea, которое еще больше напоминает об Эритрейском море и свидетельствует о конечном источнике.
Тщательно анализируя эти сведения, И.Ш. Шифман пришел к выводу о надежности этой традиции, которая содержит два варианта — тирский и сидонский. Они отличаются некоторыми деталями, но дают общую картину — прибытие финикийцев к берегам Средиземного моря. Знания Геродота о водах, омывающих Аравию, были не особенно точны, так что под Эритрейским морем он явно подразумевал не совсем четко определенное водное пространство вокруг Аравийского полуострова. Создавая свою западную колонию, финикийцы как бы заключали свою вселенную между двумя Эритиями — морем на юго-востоке и островом на западе. Страбон уточняет, что прародиной финикийцев были острова в Персидском заливе, современный Бахрейн. При этом он ссылается на вид местных святилищ, похожих на финикийские, и, главное, на мнение самих жителей этих островов. При описании Персидского залива Страбон, как он сам говорит, использовал данные Эратосфена, которые, в свою очередь, восходят к сообщениям Андросфена, плававшего в Персидском заливе по поручению Александра Македонского. Бахрейн и частично противолежащий берег Аравии был издавна связан с Месопотамией, будучи одним из важнейших центров доставки меди в Двуречье и важным пунктом на пути из Месопотамии в Индию. Шумеры, называя Бахрейн Дильмуном (а аккадцы — Тильмуном), даже располагали там свой рай и свою прародину. Как уже говорилось, возможно, что именно там находилась страна Нод, куда бежал Каин. В этом сказании могли отразиться воспоминания о пребывании предков финикийцев (точнее — всех ханаанеев) в районе Бахрейна, хотя, скорее, на соседнем берегу Персидского залива, чем на самих островах. Предание о прежнем пребывании ушедших затем ханаанеев могло сохраниться и у жителей Бахрейна. Так что возможно, что берег Эритрейского моря мог в действительности быть южным берегом Персидского залива.
Исследователи отмечают значительные черты сходства между ханаанейскими и южноаравийскими языками. Отделение северо-западных семитских диалектов, оформившихся несколько позднее в ряд родственных языков, включая ханаапейский и аморейский, от юго-западных (в том числе арабских) лингвисты датируют приблизительно концом IV или, может быть, рубежом IV— III тысячелетий до н. э.. И это более или менее совпадает с данными о появлении финикийцев на побережье Средиземного моря. Археологические данные показывают, что поселение в Библе, из которого развился позднейший город, появляется после некоторого периода времени полного запустения около 3000 г. до н. э., по не позднее 2700 г. Геродот говорит, что жрецы тирского храма Мелькарта относят основание храма и самого города ко времени за 2300 лет до них, а это датирует основание Тира приблизительно XXVIII в. до н. э. Археологический зондаж, проведенный в Тире, выявил самый древний слой в этом месте, относящийся почти к тому же времени или немного раньше, что не может быть случайностью. В течение всей истории Тира с ним был связан находившийся на материке город Ушу, основанный, по-видимому, еще раньше: недаром греки и римляне именовали его Палетиром, т. е. Старым Тиром. Приблизительно тогда же возник и Берит. Итак, все данные свидетельствуют о начале финикийской истории на восточном побережье Средиземного моря в самом начале III тысячелетия до н. э.
С появлением финикийцев на средиземноморском побережье здесь начинается история городской цивилизации. Два довольно крупных города — Тир и Арвад — финикийцы основали на небольших островках около материка. Это давало им значительные преимущества в случае нападения (недаром Тир был взят армией Александра Македонского только в 332 г. до н. э.). Но в то же время остро стояли и другие проблемы, особенно снабжение питьевой водой, что было обусловлено географическим положением. Когда соперник тирского царя Абимилки царь Сидона захватил Ушу и материковые земли напротив Тира, Абимилки жаловался, что в городе нет воды для питья. И позже ассирийский царь, желая принудить тирийцсв к сдаче, не давал им возможности пользоваться водой с материка. Правда, постройка особых цистерн для сбора воды на самом острове несколько сократила зависимость города от материка, но полностью ее не устранила. Что касается Арвада, то уже в римское время Страбон говорил, что часть необходимой воды город получал с материка.
Большинство финикийских городов было создано на самом материке. Таков был Библ (Гебал, Губла). Город был расположен на хорошо защищенном холме около самого моря, где имелись две бухты, пригодные для гаваней, вокруг располагалась довольно плодородная долина, а позади города на небольшом расстоянии были горы, покрытые густым лесом. Неудивительно, что этот холм был заселен со времени раннего неолита. Но ко времени появления финикийцев население по каким-то причинам это место покинуло, так что пришельцам не пришлось изгонять оттуда прежних жителей. Почти сразу после поселения новые жители окружили его стеной. А несколько позже у источника в центре воздвигли два храма своим важнейшим божествам, Владычице Библа — Баалат-Гебал и, видимо, Решефу. С этого времени можно говорить о подлинном городе. Мощная стена, укрепленная двумя башнями, охраняющими два входа в город — со стороны суши и со стороны моря, окружала город. От центра, где возле источника располагались два храма, лучами шли улицы, застроенные домами на каменном фундаменте, причем некоторые из них были довольно значительными. Внутри некоторых домов имелись относительно большие помещения, потолки которых поддерживались специальными деревянными колоннами па каменной базе — по семь с каждой продольной стороны и одна в центре помещения. В центре улиц были созданы специальные дренажные канавы, позволяющие содержать город в относительной чистоте. Все это свидетельствует о сравнительном благосостоянии Библа раннего времени.
Такое благосостояние не случайно. Уже очень рано Библ становится важнейшим центром контактов с Египтом. Если до появления в этом месте финикийцев основные внешние контакты поселения осуществлялись с Месопотамией, то главным партнером финикийского города становится Египет, для которого Библ был основным поставщиком столь ценимого в долине Нила леса. Самым ранним египетским предметом, найденным в Библе, стала каменная ваза с именем последнего царя II династии Хасехемуи (начало XXVIII в. до н. э.). С тех пор имена египетских фараонов встречаются в Библе почти непрерывной чередой до Пиопи II. последнего крупного фараона Древнего. В значительной степени это были посвящения, сделанные египетскими владыками в святилище главной богини города Баалат-Гебал, которую уже в III тысячелетии до н. э. египтяне отождествляли со скоси Хатхор. Это свидетельствует не только об экономических, но и о культурных контактах Египта и Библа. Для путешествий в Библ, и прежде всего для вывоза оттуда леса, египтяне строили специальные морские суда, и позже название «библский корабль» распространилось на все подобные корабли независимо от цели их плавания. Значение библской торговли для Египта было столь значительным, что, когда она прервалась, Ипувер среди других тяжелейших бедствий, обрушившихся на Египет, жалуясь, говорит: «Не едут больше люди па север в Библ сегодня. Что нам делать для получения кедров нашим мумиям.
Торговые связи между Библом и Египтом были довольно интенсивны. Из Библа в долину Нила уходили дерево, особенно кедр и кипарис, смола, возможно, также медь и лазурит. Металлы и лазурит библиты получали от восточных соседей и перепродавали египтянам. От египтян получали папирус, керамические и каменные сосуды, благовония, ювелирные изделия, произведения искусства. Часть полученных вещей отправлялась дальше на восток. Как далеко на восток простирались торговые связи Библа, спорно. Египетские изделия, находимые в Эбле, приходили чуда явно через Библ, хотя прямых указаний на связи Эблы с Библом пока не обнаружено. Поэтому вполне возможно, что библиты торговали только непосредственно с восточными соседями в долине Оронта, а уже оттуда египетские товары шли дальше. Через тех же посредников в долине Оронта Библ мог получать лазурит и другие продукты, привозимые из отдаленных восточных стран. Но как бы то ни было, в III тысячелетии до н. э. Библ превращается в значительный торговый центр Восточного Средиземноморья.
Упадок Египта в конце Древнего царства и во время I переходного периода привел к разрыву связей между Египтом и Библом. В Библе исчезли всякие следы контактов с долиной Нила. Видимо, это обстоятельство заставило библитов переориентировать свои связи, направив их на восток. Теперь можно с уверенностью говорить о контактах Библа непосредственно с Месопотамией. Библ упоминается в шумерских документах III династии Ура. Дело, по-видимому, не ограничивается торговыми связями. Цари III династии Ура, следуя примеру царей Аккада, развернули активную экспансию, стремясь подчинить себе Сирию и средиземноморское побережье, что им в значительной степени удалось. Библский правитель Ибдати носил шумерский титул «энси», и это, видимо, свидетельствует о политическом подчинении Библа царям Ура, по крайней мере Амар-Суэну (третья четверть XXI в. до н. э.).
Конец мощному урскому государству положили амореи. Первоначально они жили, видимо, в центре Внутренней Сирии. К концу III тысячелетия до н. э. климат становится более засушливым, так что жить в полупустынных районах Сирии стало труднее, и окружающая среда уже не могла прокормить возрастающее население. Амореи начали занимать земледельческие районы Сирии и Месопотамии. Урские цари не сумели с ними справиться. Сирия и сиро-финикийское побережье Средиземного моря также становятся ареной аморейских вторжений. В поселениях этого региона отмечены следы разрушений и пожаров, а во многих случаях появление нового населения. Не избежал аморейского вторжения и Библ.
Раскопки в Библе показывают, что раннегородская эпоха истории этого города заканчивается его страшным разрушением. Пожарный слой покрывает практически всю территорию поселения. И не связать это разрушение с аморейским вторжением невозможно. Но такое удобное место не могло долго пустовать. Очень скоро здесь возникает новый город (среднегородская ступень). В первое время новый город был, по-видимому, беднее, чем предыдущий. Дома становятся более скромными, однокомнатными. Вероятно, на какое-то время исчезает и городская стена. Но в целом, в отличие от многих других мест Сирии и Палестины, в том числе Угарита, в Библе прослеживается ясная преемственность между культурами предыдущей эпохи (раннего бронзового века, или раннегородской ступени) и более поздней (средний бронзовый век, или среднегородская ступень). Особенно важно восстановление храмов. Хотя они и приняли несколько иной вид, воссозданы они были на прежнем месте, посвящены прежним божествам и выдают ясные следы культового континуитета. Финикийцы не переносили свои храмы, так что восстановление их на прежнем месте доказывает продолжение существования прежнего города. С другой стороны, библские жилища, происходящие от палаток аморейских кочевников, располагаются только на периферии города. В то же время имена библских царей II тысячелетия до н. э, которые нам известны, — аморейского вида. Из этого вытекает, что, вероятнее всего, амореи, поселившиеся в сравнительно небольшом количестве в Библе, были сравнительно быстро финикиизированы, но дали городу династию, которая долгое время сохраняла аморейские имена. Финикийцы-ханаанеи и амореи были довольно близкими родственниками, их языки принадлежали к одной группе семитских языков, они относились к единой аморейско-ханаанской культурной общности. И это, естественно, облегчило ассимиляцию финикийцами амореев, захвативших Библ.
Территория будущей Финикии была заселена людьми давно. «Неолитическая революция», приведшая к появлению оседлого земледелия и гончарного ремесла имела в своем ареале западную часть «Плодородного полумесяца», но сомнительно, входила ли чуда с самого начала приморская полоса между Ливаном и морем. Видимо, лишь на более поздней стадии неолита, около 6000 г. до н. э., здесь происходят важные изменения, приведшие, в частности, к появлению протогородских поселений, одним из которых был Библ. Вероятнее всего, это были не финикийские и не семитские поселения. С появлением финикийцев, по-видимому, около 3000 г. до н. э., это население было вытеснено в горные районы Ливана, где еще долго сохраняло традиции медного века .
С тем, что финикийцы не были автохтонами, современные исследователи в принципе согласны. В связи с этим встает вопрос, имеющий два аспекта: происхождение народа (этногенез) и происхождение цивилизации. Подобное мы наблюдаем и при изучении этрусков. После споров об их происхождении, идущих уже более 200 лет, М. Паллоттино выдвинул идею рассматривать этрусскую проблему под другим утлом зрения: не происхождение народа (что невозможно решить при нынешнем уровне знаний), а формирование этрусской цивилизации на италийской почве, независимо оттого, откуда появились либо вообще пришли в Италию предки этрусков. В работе, посвященной дорийской Италии, тот же ученый пишет, что изучение начала истории древней Италии не ограничивается проблемой происхождения ее народов, а содержит исследование таких аспектов, как социальная и политическая организация, формы поселения, производство и обеспечение жизни, религия, менталитет, вкусы, культурные и другие традиции. Однако состояние изучения финикийцев и этрусков различно. В отличие от этрусской проблемы — известны язык финикийцев, его место среди других языков (хотя еще ведутся споры о тех или иных деталях), предания об их прародине в кратком изложении греко-римских авторов. Даже если происхождение финикийцев некоторые исследователи считают псевдотемой, игнорировать проблему этногенеза финикийцев едва ли следует.
Геродот дважды говорит о происхождении финикийцев, выводя их из района Эритрейского моря, откуда они и пришли к берегам Средиземного моря, причем второй раз он ссылается непосредственно на самих финикийцев: «как говорят они сами». Известно, что Геродот побывал в Тире, где разговаривал с местными жрецами, и те рассказывали ему о древности города и храма, так что в воспроизведении им местной традиции нет ничего удивительного. В первом случае историк ссылается на персов. Персы, под властью которых в то время находилась Финикия, вполне могли знать финикийские предания, а сам Геродот в своем повествовании о персах использовал довольно надежные источники. Юстин также пишет о прибытии на побережье Средиземного моря финикийцев, покинувших из-за землетрясения свою прежнюю родину. Известно, что Юстин (точнее — Помпей Трог, произведение которого Юстин сокращал) при рассказе о различных народах старался, где только возможно, использовать местную традицию , так что неудивительно, если и в рассказе о переселении финикийцев к берегам Средиземного моря историк использовал финикийские источники.
Интересное сообщение содержится у Плиния, который, говоря об острове Эрифии в Испании, где тирийцами был основам Гадес, ссылается на упоминание названий этого острова греческими авторами и туземцами. Далее он отмечает, что название «Эрифия» дано тирийцами, поскольку предки тирийцев происходили из района Эритрейского моря. Заметка Плиния ясно распадается на две части: сначала он ссылается на древних авторов, передавая различные названия острова, а затем уже упоминает о том, что Эрифией остров назвали тирийцы. Если учесть, что Плиний сам некоторое время находился в Испании, будучи прокуратором провинции Тарраконская Испания, становится ясно, что эти сведения он получил непосредственно от живших там тирийцев.
Солин передает практически ту же тирскую традицию, говоря, что тирийцы, прибывшие с Красного моря, называют остров Эритрией, а пунийцы, т. е. карфагеняне, — Гадиром. Известно, однако, что Гадиром назывался сам город, а не остров. По-видимому, Солин, писавший уже в III в. н. э., объединил сведения, относящиеся к разным объектам и восходящие в конечном счете к тирийцам (возможно, испанским, т. е. гадитанам) и карфагенянам. Привлекает приводимое Солином название Erythrea, которое еще больше напоминает об Эритрейском море и свидетельствует о конечном источнике.
Тщательно анализируя эти сведения, И.Ш. Шифман пришел к выводу о надежности этой традиции, которая содержит два варианта — тирский и сидонский. Они отличаются некоторыми деталями, но дают общую картину — прибытие финикийцев к берегам Средиземного моря. Знания Геродота о водах, омывающих Аравию, были не особенно точны, так что под Эритрейским морем он явно подразумевал не совсем четко определенное водное пространство вокруг Аравийского полуострова. Создавая свою западную колонию, финикийцы как бы заключали свою вселенную между двумя Эритиями — морем на юго-востоке и островом на западе. Страбон уточняет, что прародиной финикийцев были острова в Персидском заливе, современный Бахрейн. При этом он ссылается на вид местных святилищ, похожих на финикийские, и, главное, на мнение самих жителей этих островов. При описании Персидского залива Страбон, как он сам говорит, использовал данные Эратосфена, которые, в свою очередь, восходят к сообщениям Андросфена, плававшего в Персидском заливе по поручению Александра Македонского. Бахрейн и частично противолежащий берег Аравии был издавна связан с Месопотамией, будучи одним из важнейших центров доставки меди в Двуречье и важным пунктом на пути из Месопотамии в Индию. Шумеры, называя Бахрейн Дильмуном (а аккадцы — Тильмуном), даже располагали там свой рай и свою прародину. Как уже говорилось, возможно, что именно там находилась страна Нод, куда бежал Каин. В этом сказании могли отразиться воспоминания о пребывании предков финикийцев (точнее — всех ханаанеев) в районе Бахрейна, хотя, скорее, на соседнем берегу Персидского залива, чем на самих островах. Предание о прежнем пребывании ушедших затем ханаанеев могло сохраниться и у жителей Бахрейна. Так что возможно, что берег Эритрейского моря мог в действительности быть южным берегом Персидского залива.
Исследователи отмечают значительные черты сходства между ханаанейскими и южноаравийскими языками. Отделение северо-западных семитских диалектов, оформившихся несколько позднее в ряд родственных языков, включая ханаапейский и аморейский, от юго-западных (в том числе арабских) лингвисты датируют приблизительно концом IV или, может быть, рубежом IV— III тысячелетий до н. э.. И это более или менее совпадает с данными о появлении финикийцев на побережье Средиземного моря. Археологические данные показывают, что поселение в Библе, из которого развился позднейший город, появляется после некоторого периода времени полного запустения около 3000 г. до н. э., по не позднее 2700 г. Геродот говорит, что жрецы тирского храма Мелькарта относят основание храма и самого города ко времени за 2300 лет до них, а это датирует основание Тира приблизительно XXVIII в. до н. э. Археологический зондаж, проведенный в Тире, выявил самый древний слой в этом месте, относящийся почти к тому же времени или немного раньше, что не может быть случайностью. В течение всей истории Тира с ним был связан находившийся на материке город Ушу, основанный, по-видимому, еще раньше: недаром греки и римляне именовали его Палетиром, т. е. Старым Тиром. Приблизительно тогда же возник и Берит. Итак, все данные свидетельствуют о начале финикийской истории на восточном побережье Средиземного моря в самом начале III тысячелетия до н. э.
С появлением финикийцев на средиземноморском побережье здесь начинается история городской цивилизации. Два довольно крупных города — Тир и Арвад — финикийцы основали на небольших островках около материка. Это давало им значительные преимущества в случае нападения (недаром Тир был взят армией Александра Македонского только в 332 г. до н. э.). Но в то же время остро стояли и другие проблемы, особенно снабжение питьевой водой, что было обусловлено географическим положением. Когда соперник тирского царя Абимилки царь Сидона захватил Ушу и материковые земли напротив Тира, Абимилки жаловался, что в городе нет воды для питья. И позже ассирийский царь, желая принудить тирийцсв к сдаче, не давал им возможности пользоваться водой с материка. Правда, постройка особых цистерн для сбора воды на самом острове несколько сократила зависимость города от материка, но полностью ее не устранила. Что касается Арвада, то уже в римское время Страбон говорил, что часть необходимой воды город получал с материка.
Большинство финикийских городов было создано на самом материке. Таков был Библ (Гебал, Губла). Город был расположен на хорошо защищенном холме около самого моря, где имелись две бухты, пригодные для гаваней, вокруг располагалась довольно плодородная долина, а позади города на небольшом расстоянии были горы, покрытые густым лесом. Неудивительно, что этот холм был заселен со времени раннего неолита. Но ко времени появления финикийцев население по каким-то причинам это место покинуло, так что пришельцам не пришлось изгонять оттуда прежних жителей. Почти сразу после поселения новые жители окружили его стеной. А несколько позже у источника в центре воздвигли два храма своим важнейшим божествам, Владычице Библа — Баалат-Гебал и, видимо, Решефу. С этого времени можно говорить о подлинном городе. Мощная стена, укрепленная двумя башнями, охраняющими два входа в город — со стороны суши и со стороны моря, окружала город. От центра, где возле источника располагались два храма, лучами шли улицы, застроенные домами на каменном фундаменте, причем некоторые из них были довольно значительными. Внутри некоторых домов имелись относительно большие помещения, потолки которых поддерживались специальными деревянными колоннами па каменной базе — по семь с каждой продольной стороны и одна в центре помещения. В центре улиц были созданы специальные дренажные канавы, позволяющие содержать город в относительной чистоте. Все это свидетельствует о сравнительном благосостоянии Библа раннего времени.
Такое благосостояние не случайно. Уже очень рано Библ становится важнейшим центром контактов с Египтом. Если до появления в этом месте финикийцев основные внешние контакты поселения осуществлялись с Месопотамией, то главным партнером финикийского города становится Египет, для которого Библ был основным поставщиком столь ценимого в долине Нила леса. Самым ранним египетским предметом, найденным в Библе, стала каменная ваза с именем последнего царя II династии Хасехемуи (начало XXVIII в. до н. э.). С тех пор имена египетских фараонов встречаются в Библе почти непрерывной чередой до Пиопи II. последнего крупного фараона Древнего. В значительной степени это были посвящения, сделанные египетскими владыками в святилище главной богини города Баалат-Гебал, которую уже в III тысячелетии до н. э. египтяне отождествляли со скоси Хатхор. Это свидетельствует не только об экономических, но и о культурных контактах Египта и Библа. Для путешествий в Библ, и прежде всего для вывоза оттуда леса, египтяне строили специальные морские суда, и позже название «библский корабль» распространилось на все подобные корабли независимо от цели их плавания. Значение библской торговли для Египта было столь значительным, что, когда она прервалась, Ипувер среди других тяжелейших бедствий, обрушившихся на Египет, жалуясь, говорит: «Не едут больше люди па север в Библ сегодня. Что нам делать для получения кедров нашим мумиям.
Торговые связи между Библом и Египтом были довольно интенсивны. Из Библа в долину Нила уходили дерево, особенно кедр и кипарис, смола, возможно, также медь и лазурит. Металлы и лазурит библиты получали от восточных соседей и перепродавали египтянам. От египтян получали папирус, керамические и каменные сосуды, благовония, ювелирные изделия, произведения искусства. Часть полученных вещей отправлялась дальше на восток. Как далеко на восток простирались торговые связи Библа, спорно. Египетские изделия, находимые в Эбле, приходили чуда явно через Библ, хотя прямых указаний на связи Эблы с Библом пока не обнаружено. Поэтому вполне возможно, что библиты торговали только непосредственно с восточными соседями в долине Оронта, а уже оттуда египетские товары шли дальше. Через тех же посредников в долине Оронта Библ мог получать лазурит и другие продукты, привозимые из отдаленных восточных стран. Но как бы то ни было, в III тысячелетии до н. э. Библ превращается в значительный торговый центр Восточного Средиземноморья.
Упадок Египта в конце Древнего царства и во время I переходного периода привел к разрыву связей между Египтом и Библом. В Библе исчезли всякие следы контактов с долиной Нила. Видимо, это обстоятельство заставило библитов переориентировать свои связи, направив их на восток. Теперь можно с уверенностью говорить о контактах Библа непосредственно с Месопотамией. Библ упоминается в шумерских документах III династии Ура. Дело, по-видимому, не ограничивается торговыми связями. Цари III династии Ура, следуя примеру царей Аккада, развернули активную экспансию, стремясь подчинить себе Сирию и средиземноморское побережье, что им в значительной степени удалось. Библский правитель Ибдати носил шумерский титул «энси», и это, видимо, свидетельствует о политическом подчинении Библа царям Ура, по крайней мере Амар-Суэну (третья четверть XXI в. до н. э.).
Конец мощному урскому государству положили амореи. Первоначально они жили, видимо, в центре Внутренней Сирии. К концу III тысячелетия до н. э. климат становится более засушливым, так что жить в полупустынных районах Сирии стало труднее, и окружающая среда уже не могла прокормить возрастающее население. Амореи начали занимать земледельческие районы Сирии и Месопотамии. Урские цари не сумели с ними справиться. Сирия и сиро-финикийское побережье Средиземного моря также становятся ареной аморейских вторжений. В поселениях этого региона отмечены следы разрушений и пожаров, а во многих случаях появление нового населения. Не избежал аморейского вторжения и Библ.
Раскопки в Библе показывают, что раннегородская эпоха истории этого города заканчивается его страшным разрушением. Пожарный слой покрывает практически всю территорию поселения. И не связать это разрушение с аморейским вторжением невозможно. Но такое удобное место не могло долго пустовать. Очень скоро здесь возникает новый город (среднегородская ступень). В первое время новый город был, по-видимому, беднее, чем предыдущий. Дома становятся более скромными, однокомнатными. Вероятно, на какое-то время исчезает и городская стена. Но в целом, в отличие от многих других мест Сирии и Палестины, в том числе Угарита, в Библе прослеживается ясная преемственность между культурами предыдущей эпохи (раннего бронзового века, или раннегородской ступени) и более поздней (средний бронзовый век, или среднегородская ступень). Особенно важно восстановление храмов. Хотя они и приняли несколько иной вид, воссозданы они были на прежнем месте, посвящены прежним божествам и выдают ясные следы культового континуитета. Финикийцы не переносили свои храмы, так что восстановление их на прежнем месте доказывает продолжение существования прежнего города. С другой стороны, библские жилища, происходящие от палаток аморейских кочевников, располагаются только на периферии города. В то же время имена библских царей II тысячелетия до н. э, которые нам известны, — аморейского вида. Из этого вытекает, что, вероятнее всего, амореи, поселившиеся в сравнительно небольшом количестве в Библе, были сравнительно быстро финикиизированы, но дали городу династию, которая долгое время сохраняла аморейские имена. Финикийцы-ханаанеи и амореи были довольно близкими родственниками, их языки принадлежали к одной группе семитских языков, они относились к единой аморейско-ханаанской культурной общности. И это, естественно, облегчило ассимиляцию финикийцами амореев, захвативших Библ.
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Финикийцы. Происхождение имени
Название «финикийцы», под которым этот народ известен и в древности, и в наше время, не было самоназванием. Так этот народ называли греки. Сами финикийцы именовали себя ханаанеями, а свою страну Ханааном. Так, по словам Августина, называли себя потомки карфагенян в Северной Африке. В одной из надписей из Цирты (нынешней Эль-Хофры), по-видимому, карфагенянин (или финикиец) обозначается как «человек Ханаана». Наименование Финикии Ханааном встречается на монете города Берита, что не случайно. Финикийцы были частью ханаанейского этноса, занимавшего довольно обширное пространство в Восточном Средиземноморье в III—II тысячелетиях до н. э.
В науке существуют различные объяснения самого термина «Ханаан». Часто его связывают с понятием пурпура или вообще красного цвета, рассматривая в этом случае Ханаан как «Пурпурную страну» и ханаанеев, включая финикийцев, как «красных (краснокожих или красноволосых) людей», устанавливая параллель с греческим названием, производя его от понятия «красный». Основание этому видят в производстве на сиро-финикийском побережье пурпурной краски, столь ценимой в древности. Действительно, хурритское слово kinakh-nu используется в месопотамских источниках для обозначения красного цвета, но, как отмечает С. Москати, лингвистически легче объяснить переход от названия Ханаан к прилагательному kinakhnu — красный, чем наоборот. Поэтому можно полагать, что месопотамское или хурритское использование этого слова в качестве определения является вторичным, как и встречающееся иногда использование этого термина не в этническом, а в профессиональном смысле. Надо иметь в виду, что при всем значении пурпура и пурпурных тканей все же главным объектом экспорта с побережья и прилегающих горных районов, а также целью походов и торговых экспедиций в эти районы был лес. Если же учесть, что слово «Ханаан» было самоназванием народа и соответственно страны, то имеющееся объяснение кажется невероятным: трудно представить, что какой-либо народ назвал себя по тому или иному продукту, который он производит. Все это требует иного объяснения.
Среди семитских народов сиро-палестинского региона было широко распространено самоназвание этнической группы по имени своего реального или чаще мифического предка. Амореи считали своим прародителем Амурру, который в Угарите считался, по-видимому, первородным сыном Силача Балу и Девы Анат. Одно из аморейских обществ, составивших затем угаритское, было Дитану, и его предком считался первый царь того же имени. Далеким предком сутиев был Шет, сын Адама и Евы, рожденный после гибели Авеля и бегства Каина. Израильтяне, как известно, рассматривали себя как потомков Израиля — Иакова. Так что гораздо естественнее возводить название «Ханаан» для обозначения народа и страны, в которой он обитает, по имени своего предка. Такого предка мы находим как в Библии, так и в финикийской литературе. В библейской «Таблице народов» среди сынов Хама называется Ханаан (Кенаан), ставший предком ряда народов, в том числе сидонян. Филон Библский говорит о Хна, который позже получил имя Финика. Филон стремился там, где это возможно, дать финикийским божесгвам и героям греческие имена. Так что Финик, по мнению Филона, греческое имя Хна. Финик же считался греками предком-эпонимом финикийцев. Само имя Хна является формой того же имени, что и воспроизводимое в клинописной литературе имя Ханаана. Молодой московский исследователь А.А. Немировский в своей еще не опубликованной диссертации показал, что все встречающиеся в источниках имена предка ханаанеев восходят к имени, которое в Библии воспроизводится как Каин. Поэтому можно сделать вывод, что сами ханаанеи производили свое название от имени Хна-Каина. То, что в Библии Каин предстает убийцей и первым злодеем на земле, неудивительно. Согласно библейскому сказанию, Каин был земледельцем, а Авель — овцеводом. Перед нами явный перенос в мифологическую сферу старинных враждебных отношений между земледельцами и скотоводами. Это можно сравнить с тем, что в шумерской литературе предок амореев Амурру описывается с явной враждебностью и рассматривается как воплощение дикости.
В IV главе Книги Бытия рассказывается история Каина и его потомков. После убийства брата он бежал в страну Нод, расположенную к востоку (или напротив) от Эдема, где женился и имел сына Ханоха (Эпоха). Там же Каин построил первый город (до этого города в Библии не упоминаются), названный им по имени сына. Так что Каин оказывается не только первым земледельцем, но и первым горожанином. Кочевое и полукочевое скотоводческое население Ближнего Востока воспринимало юрод и его земледельческую округу глубоко враждебно. И вся эта враждебность сконцентрировалась в образе Каина. Известно, что Ханаан до еврейского завоевания являлся страной городов. В финикийской мифологии основателем первого города, каковым был Библ, является верховный бог Эл. Перечисление потомков Каина практически не дает никакой информации, ибо представляет лишь голый список имен. И только пятый потомок Каина Лемех кажется уже довольно конкретной фигурой. Известны две его жены, к которым он обращается с песней, являющейся одним из древнейших образцов еврейской поэзии. Но что еще важнее: сыновья Лемеха связываются с определенными профессиями: Йавал — прародитель всех кочевых скотоводов, Йувал — музыкантов, а Тубал-Каин — кузнецов. Перед нами типичные «культурные герои», каковые встречаются во всех мифологиях мира, в том числе и в финикийской. Поэтому появление подобных персонажей в библейских сказаниях неудивительно.
Однако обращает на себя внимание другое. Все сказание о пребывании Каина в стране Нод и его потомках кажется искусственно вставленным в повествование о допотопных временах. Действительно, в конце IV главы повествование возвращается к Адаму и называет имя его нового сына Шета, а далее вполне логично развивается рассказ о потомстве Шета вплоть до Ноя и его сыновей. V глава описывает родословие Адама от создания его по подобию Бога, опуская весь эпизод с Каином и Авелем, даже не называя этих имен. В этой главе мы вновь встречаем некоторые имена потомков Каина среди потомков Шета. Ханох (Энох) называется сыном Каина, далее оказывается сыном Йереда. И если первый Ханох лишь упоминается, да еще говорится, что его именем отец назвал построенный им город, то второй предстает как воплощение праведности, ибо «ходил с Богом». Известно, что в древнееврейской литературе имя этого персонажа носит книга, посвященная именно благочестию. Лемех в V главе оказывается внуком Ханоха и отцом Ноя, в то время как в предыдущей главе он — четвертый потомок Ханоха и отец Тубал-Каина и его братьев. Вероятно, это были довольно популярные фигуры, известные в палестинском или даже во всем сиро-палестинском регионе, которые могли «кочевать» из мифологии одного народа этого региона в мифологию другого. Лемех оказывался автором ходившей в народе песни о кровной мести. Если обратиться к Книгам Хроник, то .в первой главе первой книги вновь перечисляются предки человечества от Адама до сыновей Ноя и в ней совершенно не упоминаются ни Каин, ни Авель, ни потомки Каина, а устанавливается прямой ряд — Адам, Шет и далее его потомки. Источники Пятикнижия были очень разнообразны, и значительное место среди них занимают фольклорные произведения. Время оформления Пятикнижия спорно, но, вероятнее всего, относится к последней трети VII в. до н. э., ко времени царя Иосии, т. е. еще к допленному периоду иудеев. Хотя в это время монотеизм уже укореняется в иудейском обществе, жесткого отграничения от окружающего населения в нем еще не было.
Книги Хроник были составлены, вероятнее всего, в середине или второй половине V в. до н. э., по-видимому, Неемией, когда утверждается резкое противостояние иудейской йахвистской общины не только язычникам, но и сравнительно близким по вере самаритянам и даже тем соплеменникам, которые после падения царства остались в Палестине. Общество начало свое новое развитие почти с нуля, но в то же время оно стремилось установить непосредственную связь с допленным периодом своей истории. Поэтому автор Книг Хроник активно использовал допленный материал, содержавшийся прежде всего в устной памяти вернувшихся, и особенно родовые генеалогии, довольно решительно отсекая посторонний материал. Даже при перечислении потомков Ноя он резко сокращает генеалогию Иафета и Хама. История Авеля и Каина иудеям послепленного периода уже не казалась частью их собственной истории, а чем-то чуждым, которым можно пренебречь. Все это ведет к мысли, что рассказ о Каине и его потомках был не еврейским, а воспринят еврейским населением Палестины от соседей или подчиненных ханаанеев. Его интеграция в еврейскую мифо-историческую традицию долгое время была не полной. И лишь безусловный авторитет Пятикнижия, в котором это повествование уже содержалось, заставило сохранить его в Библии.
Если рассматривать Каина как предка ханаанеев, то перед нами — весьма значительно трансформированный остаток ханаанейской мифологии. О ханаанейском происхождении этого сюжета свидетельствует и то, что Каин назван первым из сыновей Евы. Это доказывает, что он — старший, первородный сын, старше Авеля (известно, какое значение имело на Ближнем Востоке первородство). Достаточно вспомнить библейского Иакова, дважды ставшего первородным сыном, и историю о покупке им первородства у своего брата Исава и о получении коварным путем благословения от отца.
Обращает на себя внимание еще один момент в истории Каина. От гнева Бога он бежит в страну Нод, которая находится к востоку от Эдема (или напротив него). Историю с бегством Каина можно сопоставить с финикийским мифом о бегстве бога Демарунта, потерпевшего поражение в сражении с Морем. В Угарите с богом моря Йамму был каким-то образом связан бог Йаву (может быть, он был одной из ипостасей Йамму). Этот же бог с именем Йево почитался в финикийском Берите, где он тоже был связан с морским божеством. С другой стороны, существует связь между Йаву-Йево и библейским Йа-хве. Если это так, то Каин оказывается ипостасью Демарунта, еще во многом загадочного божества, сказания о котором относятся к тирскому варианту финикийской мифологии, как об этом будет сказано позже. Филон не уточняет места, куда бежал Демарунт. Страна же Нод, ставшая прибежищем Каина, локализуется библейским автором где-то в районе Эдема. Эдем — это райский сад, являвшийся местопребыванием Богa и первых людей до их грехопадения. В шумерской мифологии таким раем и родиной человечества является Дильмун, отождествляемый с Бахрейном сохранилось предание, согласно которому прародиной финикийцев были острова в Персидском заливе, т. е. тот же Бахрейн. Не является ли представление о стране Нод вариантом шумерского мифа о Дильмуне и еврейского об Эдеме как о местожительстве богов и прародине людей своего этноса?
Видимо, повествование о Каине и его потомках надо рассматривать как мифическую предысторию Ханаана. Само по себе заимствование этих мифов евреями не вызывает удивления, ибо в Библии мы находим и другие заимствования из финикийской литературы. Более ранняя ханаанейская литература (мы в нее, однако, не включаем угаритскую) конечно же должна была оказать влияние на еврейскую.
Границы Ханаана хорошо отмечены в Библии. Не все пункты, отмеченные там, можно точно локализовать, но в целом территория Ханаана включает значительную часть сиро-палестинского побережья, юго-западную часть Внутренней Сирии, всю Палестину с Заиорданьем и часгь Синайского полуострова. Финикийцы занимали часть этого пространства: узкую полосу побережья между Ливанскими горами (включая часть гор) и Средиземным морем к северу от горы Кармел. Северную границу Финикии определить сложно, но, по-видимому, ее надо расположить приблизительно в районе cовременного Телль-Сукас. Именно здесь греки располагали финикийцев.
Проблема происхождения названия «финикийцы» не менее сложная и спорная, чем происхождения имени «ханаанеи». Это слово тоже часто возводят к корню φον имеющему в принципе значение «красный». И соответственно пытаются дать самые разные объяснения такому названию. Не входя сейчас в подробное обсуждение всех предложенных объяснений, надо отметить их неубедительность. Едва ли «ханаанеи» может обозначать «окровавленные», или «красноволосые», или «краснокожие». Окровавленными могли быть и многие другие народы, с которыми греки вступали в какие-либо вооруженные конфликты, к тому же для раннего времени не засвидетельствованные. Люди дают названия другим народам обычно по тем признакам, которые достаточно ясно этих «других» отделяют от них самих. Но думается, что едва ли антропологически жители восточного побережья Средиземного моря столь уж резко отличались от жителей юга Балканского полуострова. Что же касается связи этого названия с пурпуром, то к сказанному о сомнительности таковой можно добавить, что в греческом языке пурпурная краска и пурпурная ткань чаще именуются πορφυρα, а красный цвет — ερυθροσ. Мнение же, что первоначально «Финикия» и «финикийцы» обозначали определенную область в Греции и ее жителей, а после вторжения «народов моря», в котором они участвовали, эти названия были перенесены на соседей, кажется надуманным. То, что выходцы из Эгейского бассейна являлись частью коалиции «народов моря. Также несомненно, и это хорошо показал Параскеведу, что в Греции и вообще в Эгейском бассейне встречаются топонимы, близкие названию «Финикия», но к исторической Финикии отношения не имеющие. На восточном побережье Средиземного моря (точнее — побережье Палестины) обосновались не финикийцы из Греции, а филистимляне и чекеры, причем первые, вероятнее всего, происходили с Крита. Все это заставляет искать другое объяснение происхождению названия.
Уже давно было предложено связать греческое Φοινικοι с египетским Fenkhu. Впрочем, и вокруг последнего слова тоже идут споры. Вероятнее всего, что оно первоначально обозначало лесорубов (или, может быть, кораблестроителей), но позже становится этнонимом. Естественно, что этим словом называли людей, представлявшихся египтянам главными поставщиками леса в их безлесную страну. В дальнейшем мы увидим, что таковыми были финикийцы и особенно жители Библа. Поэтому неудивительно, что словом Fenkhu могли обозначаться именно жители этого района. Египтяне издавна часто называли чужестранцев по их профессиям, независимо от подлинного имени того или иного народа. Так как слово Fenkhu было не самоназванием, а именем, данным другим народом, то такой перенос значения слова не вызывает возражений. В «Рассказе Синухе» упоминается страна Фенху и ее правитель Менус. Это произведение относится ко времени Среднего царства, к XII династии, и считается, что оно довольно точно изображает обстановку в азиатской периферии Египетского гостдарства. Во время одного из своих последних походов в Азию Тутмос III проходил по прибрежной дороге через Фенху к Иркате в Северной Финикии. Все эти соображения заставляют полагать, что «страна лесорубов» находилась в районе Библа.
Эгейцы (минойцы и микенцы) издавна были связаны с Египтом. Связаны были микенцы и с Библом, как об этом свидетельствует само название города в греческом языке: финикийское Gubla могло стать греческим Byblos только в результате фонетических преобразований в греческом языке от микенского к послемикенскому времени. Лингвистические данные дополняются археологическими, которые тоже свидетельствуют о связях микенских греков с Библом. Поэтому неудивительно, что греки II тысячелетия до н. э. могли заимствовать и египетское название района Библа. Действительно, в табличках, написанных линейным письмом В и найденных на Крите, встречаются два написания слова po-ni-ki-jo и po-ni-ke-ja. Это слово могло иметь разные значения, но в любом случае оно не относилось к пурпуру, поскольку в микенских текстах пурпур называется pu-pu-ro, и также к красному цвету, ибо имелось слово e-ru-te-ra. Скорее всего, дважды это слово означает этническую принадлежность женщины, видимо, хозяйки или работницы текстильной мастерской, и оно идентично более позднему этникону Φοινικηια . Таким образом, можно говорить, что уже в микенское время греки использовали термин «Финикия» и производные от него для обозначения страны и народа. И если этот термин не связан ни с пурпуром, ни с красным цветом, то наиболее вероятно его заимствование из египетской терминологии. Как и египтяне, греки II тысячелетия до н. э. относили его к району сиро-финикийского побережья.
Известно, что в гомеровских поэмах финикийцы именуются сидонянами, и эта традиция осталась в античной литературе на долгое время. Но это не исключает и упоминаний финикийцев. В «Илиаде» говорится о серебряной чаше, которую изготовили сидоняне и привезли на Лемнос финикийцы. Еще чаще финикийцы упоминаются в «Одиссее». Если в «Илиаде» отношение к финикийцам достаточно нейтральное, а о «сидонянах» говорится с некоторым восхищением как о «многоискуссных», то в «Одиссее» характеристика финикийцев — резко отрицательная. Герой, рассказывая выдуманную историю о своих бедствиях, говорит о коварном финикийце, который обманом завлек его на свой корабль, якобы плыть в Финикию, а наделе продать в рабство. И несколько раньше также упоминается корабль финикийцев. А верный Эвмей, повествуя о том, как он ребенком стал рабом, виновниками своего несчастья опять же называет финикийцев. В то-же время в «Одиссее» встречаются упоминания и сидонян. Особенно важен рассказ Менелая, как он, возвращаясь из-под Трои, побывал на Кипре, у финикийцев, египтян, эфиопов, сидонян и в Ливии. Как и в рассказе о чаше в «Илиаде», здесь вместе упоминаются финикийцы и сидоняне, так что становится ясно, что для автора (и его слушателей) — это два разных народа. При этом к сидонцам сохраняется благожелательное отношение. В том же рассказе Менелая о его странствиях герой гордится чашей, которую ему подарил царь сидонян благородный Федим. Можно даже сказать, что в поэмах противопоставляются искусные ремесленники сидоняне и коварные торговцы и мореплаватели финикийцы. В данном случае неважно, являются ли эти характеристики наследием микенской эпохи или возникли уже в гомеровское время. Важно то, что эти два слова обозначают два разных народа с разными этическими характеристиками.
Ранее говорилось, что финикийцы упоминаются уже в табличках письма В. Поэтому неудивительно их появление и в гомеровском эпосе. Сложнее обстоит дело с сидонянами. Обычно полагают, что в этом названии отразилось первенствующее положение Сидона среди других финикийских городов. Но возникает вопрос, к какому времени можно отнести это первенство. Нет никаких данных, говорящих об особом положении Сидона во II тысячелетии до н. э., и все попытки обосновать название «сидонцы» как обозначение финикийцев восходят, по существу, к попытке объяснить соответствующие места в гомеровских поэмах. Из письма тирского царя Абимилки к фараону Эхнатону в XIV в. до н. э. можно узнать об упорной борьбе тирийцев с сидонянами и о захвате сидонским царем Зимридой материкового Ушу, что поставило Тир в сложнейшее положение, лишив его и пресной воды, и доступа к лесным богатствам Ливана. Иногда полагают, что именно к этому времени надо отнести возвышение Сидона. Но из тех же писем ясно, что нападение Сидона было все же отбито. Даже если из союза с Амурру Сидон и смог извлечь какие-либо выгоды, то они не были столь велики, чтобы оправдать название всего народа по имени одного этого города, в том числе и той его части, которая находилась вне Сидонского царства. Едва ли можно отнести возвышение Сидона и к XII—XI вв. до н. э.. Правда, существует традиция, датирующая началом XII в. до н. э. основание Тира сидонянами. Но само это основание связывается с разрушением Сидона аскалонитами и бегством сидонцев из разрушенного города. Эти обстоятельства трудно рассматривать как обоснование главенствующей роли Сидона во всей Финикии. Единственным временем, когда Сидон действительно играл первенствующую роль в Финикии, была эпоха Ахеменидов, но это не может служить обоснованием появления «сидонян» у Гомера.
Обратимся вновь к Библии. В «Таблице народов» упоминается Ханаан (Кенаан) уже как сын Хама. И первенцем Ханаана назван Сидон. Далее перечисляются другие дети Ханаана: хетт, йевусит, аморей, гиргашит, хиввит, арекит, синнит, арвадит, цемарит, хаматянин. Все эти названия даны в так называемом коллективном единственном числе, обозначая целые этнические или политические единицы. В число хамитов библейский автор включает народы, которые рассматривались им как враждебные. В других библейских текстах снова появляются эти народы как предназначенные Богом к изгнанию их израильтянами. Но обращает на себя внимание, что из одиннадцати народов (самого Ханаана и его десяти детей) в этих текстах перечисляются только шесть (и седьмым к ним присоединяются перуззиты). Сидоняне, арекиты. синниты, арвадиты, цемариты явно выступают под общим наименованием «ханаанеи». Что касается остальных народов, то одни из них хорошо известны, как амореи, другие, наоборот, остаются таинственными, как перуззиты. Мы практически ничего не знаем о гиргашитах как о народе, но популярность личного имени, связанного с этим этнонимом, а в за-падносемитском мире от Угарита до Карфагена, свидетельствует о достаточно прочных воспоминаниях о существовании этой этнической группы. То, что чужой этноним мог стать личным именем, известно. Так, в Карфагене мы встречаем такие имена, как Мицри (Египет) или Шарданат (Сардинянка). Едва ли следует думать, что все перечисленные народы в действительности были родственными. Автор «Таблицы народов» не был специалистом в этнологии и языкознании. Перед нами блок доизраильского населения «Обетованной земли» в тех границах, которые были отмечены в Num. XXXIV, 2—12, т. е., как уже говорилось, Ханаана II тысячелетия до н. э.
С другой стороны, мы находим в Библии ряд мест, позволяющих рассматривать сидонян не только как жителей самого города Сидона. Так, упоминаются сидонские божества, которые поставлены в один ряд с божествами целых народов: арамейскими, моавитскими, аммонитски-ми и филистимскими. И снова сидонцы оказываются в ряду перечислений тех же народов, но уже без связи с божествами в пророчестве о Тире говорит о сидонских купцах и о Сидоне как о морской крепости. В Книге Судей рассказывается о судьбе города Лаиса, который был захвачен и сожжен евреями из племени Дана, а затем отстроен под именем Дан. В качестве причины легкости захвата Лаиса Библия называет его отдаленность от Сидона. Но нет сведений, что город Сидон в это время был столь враждебен израильтянам, и, вероятнее всего, здесь под Сидоном понимается страна, населенная сидонцами. В Библии Сидон многократно упоминается и как значительный город. Но в данном случае интересно более широкое толкование этого топонима.
Возвращаясь к «Таблице народов», мы находим среди сынов Ханаана, наряду с Сидоном, жителей Иркаты, Сийанну, Арвада, Цумура и Хамата. Ирката, Арвад и Цумур располагались в Северной Финикии и многократно упоминаются во II тысячелетии до н. э. Сийанну располагался севернее, долгое время принадлежал Угариту и был отделен от него во второй половине XIV в. до н. э. хеттским царем Мурсилисом II . Хамат находился в средней долине Оронта и был довольно значительным торговым и политическим центром, царством, игравшим значительную роль в начале I тысячелетия до н. э. Изымая из территории «детей Ханаана» и эти топонимы, считавшиеся библейским автором ханаанскими, мы получим всю Финикию, начиная с Библа и южнее. Библ и Тир неоднократно упоминаются в Библии. С Тиром еврейские цари Давид и Соломон поддерживали не просто союзнические, но и дружеские отношения. Позже эти отношения изменились, и во времена израильского царя Ахава, женатого на тирской царевне Иезавели, все тирское уже представлялось глубоко враждебным. Та же враждебность ощущается в речениях некоторых пророков, как, например, Исайи и Иезекиила. Но в любом случае Тир для древних евреев имел большое значение. И странно, что этот город не упомянут в «Таблице народов».
Говоря о женитьбе Ахава, I Книга царей называет его тестя Итобаала царем сидонян. А Менандр Эфесский, использующий финикийские источники, включает этого Итобаала в число тирских царей. Наместник тирского царя Хирама II в кипрском Карфагене называет себя рабом царя сидонян. Еще раньше Соломон, обращаясь к тирскому царю Хираму, просил, чтобы его рабы вместе с рабами иерусалимского царя нарубили кедры для храма, потому что нет более умелых лесорубов, чем сидоняне (I Reg. V, 6). И в течение долгого времени в своих отношениях с внешним миром тирский царь выступал как царь Сидона, а подданные тирского царя (рабы Хирама) именуются сидонянами.
Какое-то единство Тира и Сидона обозначилось уже давно. В угаритской поэме о Карату говорится об Асирату тирийцев, богине сидонцев. Сама поэма была записана в XIV в. до н. э., но составлена была много раньше, скорее всего, во второй половине III тысячелетия до н. э.Уже тогда Сидон и Тир рассматривались угаритянами (может быть, точнее их предками) вместе, они обладали одним святилищем богини, которая им покровительствовала. Наконец, надо отметить, что и сидоняне, и тирийцы говорили на одном диалекте финикийского языка, отличающегося от тех, на которых говорили жители более северных Библа и Арвада.
Все это ведет к выводу, что Сидон довольно часто означает не конкретный город или государство (город-государство), а всю Южную Финикию, в том числе Тир и его царство. И жители этой части Финикии именуются сидонянами. Юстин, рассказывая об основании Сидона, говорит, что так город был назван из-за обилия рыбы, и современные исследователи полагают, что такое объяснение вполне возможно. Но более правдоподобным представляется, что имя «Сидон» связано с богом Цидом сохранилось предание, хотя и искаженное, восходящее к финикийским источникам, согласно которому Сид (Цид) был сыном Египта, который во времена Авраама основал Сидон. И здесь речь могла идти не столько о самом городе, сколько о стране в целом.
Если рассматривать Сидон как Южную Финикию, а сидонцсв как ее жителей, то легче понять то различие между сидонцами и финикийцами, которое, как мы видели, засвидетельствовано в поэмах Гомера. В греческих текстах II тысячелетия до н. э. финикийцы упоминаются, а упоминаний о сидонянах пока не найдено. Но греки в то время явно были знакомы не только с Библом, но с Сидоном и Тиром, что, в частности, доказывают лингвистические данные. Вероятно, греки различали жителей Северной Финикии, которую они называли Финикией, и Южной, именуемой Сидоном. Порой считают, что первоначально греки именовали финикийцами все народы сиро-палестинского региона (Леванта) без особого их различения. Позже (самое раннее — в трудах Гекатея) это название стали относить именно к финикийцам. Думается, что дело обстояло наоборот. С микенских времен греки называли финикийцами только жителей Северной Финикии (приблизительно район Библа) и лишь вследствие более основательного знакомства с ними после создания своих поселений на восточном берегу Средиземного моря поняли этническое единство всей Финикии и распространили это название на всю страну, оставив термин «сидоняне» для поэзии (порой и историки использовали его для обозначения финикийцев вообще).
Итак, можно говорить, что сами финикийцы считали себя ханаанеями. Часть их египтяне называли fenkhu, откуда и греки заимствовали название «финикийцы», уже много позже создав их эпонима Финика (Феникса). Первоначально греки применяли это название только к северной части Финикии. Южная ее часть, как думается, именовалась Сидоном, как ее называли и греки, и азиатские соседи финикийцев.
Название «финикийцы», под которым этот народ известен и в древности, и в наше время, не было самоназванием. Так этот народ называли греки. Сами финикийцы именовали себя ханаанеями, а свою страну Ханааном. Так, по словам Августина, называли себя потомки карфагенян в Северной Африке. В одной из надписей из Цирты (нынешней Эль-Хофры), по-видимому, карфагенянин (или финикиец) обозначается как «человек Ханаана». Наименование Финикии Ханааном встречается на монете города Берита, что не случайно. Финикийцы были частью ханаанейского этноса, занимавшего довольно обширное пространство в Восточном Средиземноморье в III—II тысячелетиях до н. э.
В науке существуют различные объяснения самого термина «Ханаан». Часто его связывают с понятием пурпура или вообще красного цвета, рассматривая в этом случае Ханаан как «Пурпурную страну» и ханаанеев, включая финикийцев, как «красных (краснокожих или красноволосых) людей», устанавливая параллель с греческим названием, производя его от понятия «красный». Основание этому видят в производстве на сиро-финикийском побережье пурпурной краски, столь ценимой в древности. Действительно, хурритское слово kinakh-nu используется в месопотамских источниках для обозначения красного цвета, но, как отмечает С. Москати, лингвистически легче объяснить переход от названия Ханаан к прилагательному kinakhnu — красный, чем наоборот. Поэтому можно полагать, что месопотамское или хурритское использование этого слова в качестве определения является вторичным, как и встречающееся иногда использование этого термина не в этническом, а в профессиональном смысле. Надо иметь в виду, что при всем значении пурпура и пурпурных тканей все же главным объектом экспорта с побережья и прилегающих горных районов, а также целью походов и торговых экспедиций в эти районы был лес. Если же учесть, что слово «Ханаан» было самоназванием народа и соответственно страны, то имеющееся объяснение кажется невероятным: трудно представить, что какой-либо народ назвал себя по тому или иному продукту, который он производит. Все это требует иного объяснения.
Среди семитских народов сиро-палестинского региона было широко распространено самоназвание этнической группы по имени своего реального или чаще мифического предка. Амореи считали своим прародителем Амурру, который в Угарите считался, по-видимому, первородным сыном Силача Балу и Девы Анат. Одно из аморейских обществ, составивших затем угаритское, было Дитану, и его предком считался первый царь того же имени. Далеким предком сутиев был Шет, сын Адама и Евы, рожденный после гибели Авеля и бегства Каина. Израильтяне, как известно, рассматривали себя как потомков Израиля — Иакова. Так что гораздо естественнее возводить название «Ханаан» для обозначения народа и страны, в которой он обитает, по имени своего предка. Такого предка мы находим как в Библии, так и в финикийской литературе. В библейской «Таблице народов» среди сынов Хама называется Ханаан (Кенаан), ставший предком ряда народов, в том числе сидонян. Филон Библский говорит о Хна, который позже получил имя Финика. Филон стремился там, где это возможно, дать финикийским божесгвам и героям греческие имена. Так что Финик, по мнению Филона, греческое имя Хна. Финик же считался греками предком-эпонимом финикийцев. Само имя Хна является формой того же имени, что и воспроизводимое в клинописной литературе имя Ханаана. Молодой московский исследователь А.А. Немировский в своей еще не опубликованной диссертации показал, что все встречающиеся в источниках имена предка ханаанеев восходят к имени, которое в Библии воспроизводится как Каин. Поэтому можно сделать вывод, что сами ханаанеи производили свое название от имени Хна-Каина. То, что в Библии Каин предстает убийцей и первым злодеем на земле, неудивительно. Согласно библейскому сказанию, Каин был земледельцем, а Авель — овцеводом. Перед нами явный перенос в мифологическую сферу старинных враждебных отношений между земледельцами и скотоводами. Это можно сравнить с тем, что в шумерской литературе предок амореев Амурру описывается с явной враждебностью и рассматривается как воплощение дикости.
В IV главе Книги Бытия рассказывается история Каина и его потомков. После убийства брата он бежал в страну Нод, расположенную к востоку (или напротив) от Эдема, где женился и имел сына Ханоха (Эпоха). Там же Каин построил первый город (до этого города в Библии не упоминаются), названный им по имени сына. Так что Каин оказывается не только первым земледельцем, но и первым горожанином. Кочевое и полукочевое скотоводческое население Ближнего Востока воспринимало юрод и его земледельческую округу глубоко враждебно. И вся эта враждебность сконцентрировалась в образе Каина. Известно, что Ханаан до еврейского завоевания являлся страной городов. В финикийской мифологии основателем первого города, каковым был Библ, является верховный бог Эл. Перечисление потомков Каина практически не дает никакой информации, ибо представляет лишь голый список имен. И только пятый потомок Каина Лемех кажется уже довольно конкретной фигурой. Известны две его жены, к которым он обращается с песней, являющейся одним из древнейших образцов еврейской поэзии. Но что еще важнее: сыновья Лемеха связываются с определенными профессиями: Йавал — прародитель всех кочевых скотоводов, Йувал — музыкантов, а Тубал-Каин — кузнецов. Перед нами типичные «культурные герои», каковые встречаются во всех мифологиях мира, в том числе и в финикийской. Поэтому появление подобных персонажей в библейских сказаниях неудивительно.
Однако обращает на себя внимание другое. Все сказание о пребывании Каина в стране Нод и его потомках кажется искусственно вставленным в повествование о допотопных временах. Действительно, в конце IV главы повествование возвращается к Адаму и называет имя его нового сына Шета, а далее вполне логично развивается рассказ о потомстве Шета вплоть до Ноя и его сыновей. V глава описывает родословие Адама от создания его по подобию Бога, опуская весь эпизод с Каином и Авелем, даже не называя этих имен. В этой главе мы вновь встречаем некоторые имена потомков Каина среди потомков Шета. Ханох (Энох) называется сыном Каина, далее оказывается сыном Йереда. И если первый Ханох лишь упоминается, да еще говорится, что его именем отец назвал построенный им город, то второй предстает как воплощение праведности, ибо «ходил с Богом». Известно, что в древнееврейской литературе имя этого персонажа носит книга, посвященная именно благочестию. Лемех в V главе оказывается внуком Ханоха и отцом Ноя, в то время как в предыдущей главе он — четвертый потомок Ханоха и отец Тубал-Каина и его братьев. Вероятно, это были довольно популярные фигуры, известные в палестинском или даже во всем сиро-палестинском регионе, которые могли «кочевать» из мифологии одного народа этого региона в мифологию другого. Лемех оказывался автором ходившей в народе песни о кровной мести. Если обратиться к Книгам Хроник, то .в первой главе первой книги вновь перечисляются предки человечества от Адама до сыновей Ноя и в ней совершенно не упоминаются ни Каин, ни Авель, ни потомки Каина, а устанавливается прямой ряд — Адам, Шет и далее его потомки. Источники Пятикнижия были очень разнообразны, и значительное место среди них занимают фольклорные произведения. Время оформления Пятикнижия спорно, но, вероятнее всего, относится к последней трети VII в. до н. э., ко времени царя Иосии, т. е. еще к допленному периоду иудеев. Хотя в это время монотеизм уже укореняется в иудейском обществе, жесткого отграничения от окружающего населения в нем еще не было.
Книги Хроник были составлены, вероятнее всего, в середине или второй половине V в. до н. э., по-видимому, Неемией, когда утверждается резкое противостояние иудейской йахвистской общины не только язычникам, но и сравнительно близким по вере самаритянам и даже тем соплеменникам, которые после падения царства остались в Палестине. Общество начало свое новое развитие почти с нуля, но в то же время оно стремилось установить непосредственную связь с допленным периодом своей истории. Поэтому автор Книг Хроник активно использовал допленный материал, содержавшийся прежде всего в устной памяти вернувшихся, и особенно родовые генеалогии, довольно решительно отсекая посторонний материал. Даже при перечислении потомков Ноя он резко сокращает генеалогию Иафета и Хама. История Авеля и Каина иудеям послепленного периода уже не казалась частью их собственной истории, а чем-то чуждым, которым можно пренебречь. Все это ведет к мысли, что рассказ о Каине и его потомках был не еврейским, а воспринят еврейским населением Палестины от соседей или подчиненных ханаанеев. Его интеграция в еврейскую мифо-историческую традицию долгое время была не полной. И лишь безусловный авторитет Пятикнижия, в котором это повествование уже содержалось, заставило сохранить его в Библии.
Если рассматривать Каина как предка ханаанеев, то перед нами — весьма значительно трансформированный остаток ханаанейской мифологии. О ханаанейском происхождении этого сюжета свидетельствует и то, что Каин назван первым из сыновей Евы. Это доказывает, что он — старший, первородный сын, старше Авеля (известно, какое значение имело на Ближнем Востоке первородство). Достаточно вспомнить библейского Иакова, дважды ставшего первородным сыном, и историю о покупке им первородства у своего брата Исава и о получении коварным путем благословения от отца.
Обращает на себя внимание еще один момент в истории Каина. От гнева Бога он бежит в страну Нод, которая находится к востоку от Эдема (или напротив него). Историю с бегством Каина можно сопоставить с финикийским мифом о бегстве бога Демарунта, потерпевшего поражение в сражении с Морем. В Угарите с богом моря Йамму был каким-то образом связан бог Йаву (может быть, он был одной из ипостасей Йамму). Этот же бог с именем Йево почитался в финикийском Берите, где он тоже был связан с морским божеством. С другой стороны, существует связь между Йаву-Йево и библейским Йа-хве. Если это так, то Каин оказывается ипостасью Демарунта, еще во многом загадочного божества, сказания о котором относятся к тирскому варианту финикийской мифологии, как об этом будет сказано позже. Филон не уточняет места, куда бежал Демарунт. Страна же Нод, ставшая прибежищем Каина, локализуется библейским автором где-то в районе Эдема. Эдем — это райский сад, являвшийся местопребыванием Богa и первых людей до их грехопадения. В шумерской мифологии таким раем и родиной человечества является Дильмун, отождествляемый с Бахрейном сохранилось предание, согласно которому прародиной финикийцев были острова в Персидском заливе, т. е. тот же Бахрейн. Не является ли представление о стране Нод вариантом шумерского мифа о Дильмуне и еврейского об Эдеме как о местожительстве богов и прародине людей своего этноса?
Видимо, повествование о Каине и его потомках надо рассматривать как мифическую предысторию Ханаана. Само по себе заимствование этих мифов евреями не вызывает удивления, ибо в Библии мы находим и другие заимствования из финикийской литературы. Более ранняя ханаанейская литература (мы в нее, однако, не включаем угаритскую) конечно же должна была оказать влияние на еврейскую.
Границы Ханаана хорошо отмечены в Библии. Не все пункты, отмеченные там, можно точно локализовать, но в целом территория Ханаана включает значительную часть сиро-палестинского побережья, юго-западную часть Внутренней Сирии, всю Палестину с Заиорданьем и часгь Синайского полуострова. Финикийцы занимали часть этого пространства: узкую полосу побережья между Ливанскими горами (включая часть гор) и Средиземным морем к северу от горы Кармел. Северную границу Финикии определить сложно, но, по-видимому, ее надо расположить приблизительно в районе cовременного Телль-Сукас. Именно здесь греки располагали финикийцев.
Проблема происхождения названия «финикийцы» не менее сложная и спорная, чем происхождения имени «ханаанеи». Это слово тоже часто возводят к корню φον имеющему в принципе значение «красный». И соответственно пытаются дать самые разные объяснения такому названию. Не входя сейчас в подробное обсуждение всех предложенных объяснений, надо отметить их неубедительность. Едва ли «ханаанеи» может обозначать «окровавленные», или «красноволосые», или «краснокожие». Окровавленными могли быть и многие другие народы, с которыми греки вступали в какие-либо вооруженные конфликты, к тому же для раннего времени не засвидетельствованные. Люди дают названия другим народам обычно по тем признакам, которые достаточно ясно этих «других» отделяют от них самих. Но думается, что едва ли антропологически жители восточного побережья Средиземного моря столь уж резко отличались от жителей юга Балканского полуострова. Что же касается связи этого названия с пурпуром, то к сказанному о сомнительности таковой можно добавить, что в греческом языке пурпурная краска и пурпурная ткань чаще именуются πορφυρα, а красный цвет — ερυθροσ. Мнение же, что первоначально «Финикия» и «финикийцы» обозначали определенную область в Греции и ее жителей, а после вторжения «народов моря», в котором они участвовали, эти названия были перенесены на соседей, кажется надуманным. То, что выходцы из Эгейского бассейна являлись частью коалиции «народов моря. Также несомненно, и это хорошо показал Параскеведу, что в Греции и вообще в Эгейском бассейне встречаются топонимы, близкие названию «Финикия», но к исторической Финикии отношения не имеющие. На восточном побережье Средиземного моря (точнее — побережье Палестины) обосновались не финикийцы из Греции, а филистимляне и чекеры, причем первые, вероятнее всего, происходили с Крита. Все это заставляет искать другое объяснение происхождению названия.
Уже давно было предложено связать греческое Φοινικοι с египетским Fenkhu. Впрочем, и вокруг последнего слова тоже идут споры. Вероятнее всего, что оно первоначально обозначало лесорубов (или, может быть, кораблестроителей), но позже становится этнонимом. Естественно, что этим словом называли людей, представлявшихся египтянам главными поставщиками леса в их безлесную страну. В дальнейшем мы увидим, что таковыми были финикийцы и особенно жители Библа. Поэтому неудивительно, что словом Fenkhu могли обозначаться именно жители этого района. Египтяне издавна часто называли чужестранцев по их профессиям, независимо от подлинного имени того или иного народа. Так как слово Fenkhu было не самоназванием, а именем, данным другим народом, то такой перенос значения слова не вызывает возражений. В «Рассказе Синухе» упоминается страна Фенху и ее правитель Менус. Это произведение относится ко времени Среднего царства, к XII династии, и считается, что оно довольно точно изображает обстановку в азиатской периферии Египетского гостдарства. Во время одного из своих последних походов в Азию Тутмос III проходил по прибрежной дороге через Фенху к Иркате в Северной Финикии. Все эти соображения заставляют полагать, что «страна лесорубов» находилась в районе Библа.
Эгейцы (минойцы и микенцы) издавна были связаны с Египтом. Связаны были микенцы и с Библом, как об этом свидетельствует само название города в греческом языке: финикийское Gubla могло стать греческим Byblos только в результате фонетических преобразований в греческом языке от микенского к послемикенскому времени. Лингвистические данные дополняются археологическими, которые тоже свидетельствуют о связях микенских греков с Библом. Поэтому неудивительно, что греки II тысячелетия до н. э. могли заимствовать и египетское название района Библа. Действительно, в табличках, написанных линейным письмом В и найденных на Крите, встречаются два написания слова po-ni-ki-jo и po-ni-ke-ja. Это слово могло иметь разные значения, но в любом случае оно не относилось к пурпуру, поскольку в микенских текстах пурпур называется pu-pu-ro, и также к красному цвету, ибо имелось слово e-ru-te-ra. Скорее всего, дважды это слово означает этническую принадлежность женщины, видимо, хозяйки или работницы текстильной мастерской, и оно идентично более позднему этникону Φοινικηια . Таким образом, можно говорить, что уже в микенское время греки использовали термин «Финикия» и производные от него для обозначения страны и народа. И если этот термин не связан ни с пурпуром, ни с красным цветом, то наиболее вероятно его заимствование из египетской терминологии. Как и египтяне, греки II тысячелетия до н. э. относили его к району сиро-финикийского побережья.
Известно, что в гомеровских поэмах финикийцы именуются сидонянами, и эта традиция осталась в античной литературе на долгое время. Но это не исключает и упоминаний финикийцев. В «Илиаде» говорится о серебряной чаше, которую изготовили сидоняне и привезли на Лемнос финикийцы. Еще чаще финикийцы упоминаются в «Одиссее». Если в «Илиаде» отношение к финикийцам достаточно нейтральное, а о «сидонянах» говорится с некоторым восхищением как о «многоискуссных», то в «Одиссее» характеристика финикийцев — резко отрицательная. Герой, рассказывая выдуманную историю о своих бедствиях, говорит о коварном финикийце, который обманом завлек его на свой корабль, якобы плыть в Финикию, а наделе продать в рабство. И несколько раньше также упоминается корабль финикийцев. А верный Эвмей, повествуя о том, как он ребенком стал рабом, виновниками своего несчастья опять же называет финикийцев. В то-же время в «Одиссее» встречаются упоминания и сидонян. Особенно важен рассказ Менелая, как он, возвращаясь из-под Трои, побывал на Кипре, у финикийцев, египтян, эфиопов, сидонян и в Ливии. Как и в рассказе о чаше в «Илиаде», здесь вместе упоминаются финикийцы и сидоняне, так что становится ясно, что для автора (и его слушателей) — это два разных народа. При этом к сидонцам сохраняется благожелательное отношение. В том же рассказе Менелая о его странствиях герой гордится чашей, которую ему подарил царь сидонян благородный Федим. Можно даже сказать, что в поэмах противопоставляются искусные ремесленники сидоняне и коварные торговцы и мореплаватели финикийцы. В данном случае неважно, являются ли эти характеристики наследием микенской эпохи или возникли уже в гомеровское время. Важно то, что эти два слова обозначают два разных народа с разными этическими характеристиками.
Ранее говорилось, что финикийцы упоминаются уже в табличках письма В. Поэтому неудивительно их появление и в гомеровском эпосе. Сложнее обстоит дело с сидонянами. Обычно полагают, что в этом названии отразилось первенствующее положение Сидона среди других финикийских городов. Но возникает вопрос, к какому времени можно отнести это первенство. Нет никаких данных, говорящих об особом положении Сидона во II тысячелетии до н. э., и все попытки обосновать название «сидонцы» как обозначение финикийцев восходят, по существу, к попытке объяснить соответствующие места в гомеровских поэмах. Из письма тирского царя Абимилки к фараону Эхнатону в XIV в. до н. э. можно узнать об упорной борьбе тирийцев с сидонянами и о захвате сидонским царем Зимридой материкового Ушу, что поставило Тир в сложнейшее положение, лишив его и пресной воды, и доступа к лесным богатствам Ливана. Иногда полагают, что именно к этому времени надо отнести возвышение Сидона. Но из тех же писем ясно, что нападение Сидона было все же отбито. Даже если из союза с Амурру Сидон и смог извлечь какие-либо выгоды, то они не были столь велики, чтобы оправдать название всего народа по имени одного этого города, в том числе и той его части, которая находилась вне Сидонского царства. Едва ли можно отнести возвышение Сидона и к XII—XI вв. до н. э.. Правда, существует традиция, датирующая началом XII в. до н. э. основание Тира сидонянами. Но само это основание связывается с разрушением Сидона аскалонитами и бегством сидонцев из разрушенного города. Эти обстоятельства трудно рассматривать как обоснование главенствующей роли Сидона во всей Финикии. Единственным временем, когда Сидон действительно играл первенствующую роль в Финикии, была эпоха Ахеменидов, но это не может служить обоснованием появления «сидонян» у Гомера.
Обратимся вновь к Библии. В «Таблице народов» упоминается Ханаан (Кенаан) уже как сын Хама. И первенцем Ханаана назван Сидон. Далее перечисляются другие дети Ханаана: хетт, йевусит, аморей, гиргашит, хиввит, арекит, синнит, арвадит, цемарит, хаматянин. Все эти названия даны в так называемом коллективном единственном числе, обозначая целые этнические или политические единицы. В число хамитов библейский автор включает народы, которые рассматривались им как враждебные. В других библейских текстах снова появляются эти народы как предназначенные Богом к изгнанию их израильтянами. Но обращает на себя внимание, что из одиннадцати народов (самого Ханаана и его десяти детей) в этих текстах перечисляются только шесть (и седьмым к ним присоединяются перуззиты). Сидоняне, арекиты. синниты, арвадиты, цемариты явно выступают под общим наименованием «ханаанеи». Что касается остальных народов, то одни из них хорошо известны, как амореи, другие, наоборот, остаются таинственными, как перуззиты. Мы практически ничего не знаем о гиргашитах как о народе, но популярность личного имени, связанного с этим этнонимом, а в за-падносемитском мире от Угарита до Карфагена, свидетельствует о достаточно прочных воспоминаниях о существовании этой этнической группы. То, что чужой этноним мог стать личным именем, известно. Так, в Карфагене мы встречаем такие имена, как Мицри (Египет) или Шарданат (Сардинянка). Едва ли следует думать, что все перечисленные народы в действительности были родственными. Автор «Таблицы народов» не был специалистом в этнологии и языкознании. Перед нами блок доизраильского населения «Обетованной земли» в тех границах, которые были отмечены в Num. XXXIV, 2—12, т. е., как уже говорилось, Ханаана II тысячелетия до н. э.
С другой стороны, мы находим в Библии ряд мест, позволяющих рассматривать сидонян не только как жителей самого города Сидона. Так, упоминаются сидонские божества, которые поставлены в один ряд с божествами целых народов: арамейскими, моавитскими, аммонитски-ми и филистимскими. И снова сидонцы оказываются в ряду перечислений тех же народов, но уже без связи с божествами в пророчестве о Тире говорит о сидонских купцах и о Сидоне как о морской крепости. В Книге Судей рассказывается о судьбе города Лаиса, который был захвачен и сожжен евреями из племени Дана, а затем отстроен под именем Дан. В качестве причины легкости захвата Лаиса Библия называет его отдаленность от Сидона. Но нет сведений, что город Сидон в это время был столь враждебен израильтянам, и, вероятнее всего, здесь под Сидоном понимается страна, населенная сидонцами. В Библии Сидон многократно упоминается и как значительный город. Но в данном случае интересно более широкое толкование этого топонима.
Возвращаясь к «Таблице народов», мы находим среди сынов Ханаана, наряду с Сидоном, жителей Иркаты, Сийанну, Арвада, Цумура и Хамата. Ирката, Арвад и Цумур располагались в Северной Финикии и многократно упоминаются во II тысячелетии до н. э. Сийанну располагался севернее, долгое время принадлежал Угариту и был отделен от него во второй половине XIV в. до н. э. хеттским царем Мурсилисом II . Хамат находился в средней долине Оронта и был довольно значительным торговым и политическим центром, царством, игравшим значительную роль в начале I тысячелетия до н. э. Изымая из территории «детей Ханаана» и эти топонимы, считавшиеся библейским автором ханаанскими, мы получим всю Финикию, начиная с Библа и южнее. Библ и Тир неоднократно упоминаются в Библии. С Тиром еврейские цари Давид и Соломон поддерживали не просто союзнические, но и дружеские отношения. Позже эти отношения изменились, и во времена израильского царя Ахава, женатого на тирской царевне Иезавели, все тирское уже представлялось глубоко враждебным. Та же враждебность ощущается в речениях некоторых пророков, как, например, Исайи и Иезекиила. Но в любом случае Тир для древних евреев имел большое значение. И странно, что этот город не упомянут в «Таблице народов».
Говоря о женитьбе Ахава, I Книга царей называет его тестя Итобаала царем сидонян. А Менандр Эфесский, использующий финикийские источники, включает этого Итобаала в число тирских царей. Наместник тирского царя Хирама II в кипрском Карфагене называет себя рабом царя сидонян. Еще раньше Соломон, обращаясь к тирскому царю Хираму, просил, чтобы его рабы вместе с рабами иерусалимского царя нарубили кедры для храма, потому что нет более умелых лесорубов, чем сидоняне (I Reg. V, 6). И в течение долгого времени в своих отношениях с внешним миром тирский царь выступал как царь Сидона, а подданные тирского царя (рабы Хирама) именуются сидонянами.
Какое-то единство Тира и Сидона обозначилось уже давно. В угаритской поэме о Карату говорится об Асирату тирийцев, богине сидонцев. Сама поэма была записана в XIV в. до н. э., но составлена была много раньше, скорее всего, во второй половине III тысячелетия до н. э.Уже тогда Сидон и Тир рассматривались угаритянами (может быть, точнее их предками) вместе, они обладали одним святилищем богини, которая им покровительствовала. Наконец, надо отметить, что и сидоняне, и тирийцы говорили на одном диалекте финикийского языка, отличающегося от тех, на которых говорили жители более северных Библа и Арвада.
Все это ведет к выводу, что Сидон довольно часто означает не конкретный город или государство (город-государство), а всю Южную Финикию, в том числе Тир и его царство. И жители этой части Финикии именуются сидонянами. Юстин, рассказывая об основании Сидона, говорит, что так город был назван из-за обилия рыбы, и современные исследователи полагают, что такое объяснение вполне возможно. Но более правдоподобным представляется, что имя «Сидон» связано с богом Цидом сохранилось предание, хотя и искаженное, восходящее к финикийским источникам, согласно которому Сид (Цид) был сыном Египта, который во времена Авраама основал Сидон. И здесь речь могла идти не столько о самом городе, сколько о стране в целом.
Если рассматривать Сидон как Южную Финикию, а сидонцсв как ее жителей, то легче понять то различие между сидонцами и финикийцами, которое, как мы видели, засвидетельствовано в поэмах Гомера. В греческих текстах II тысячелетия до н. э. финикийцы упоминаются, а упоминаний о сидонянах пока не найдено. Но греки в то время явно были знакомы не только с Библом, но с Сидоном и Тиром, что, в частности, доказывают лингвистические данные. Вероятно, греки различали жителей Северной Финикии, которую они называли Финикией, и Южной, именуемой Сидоном. Порой считают, что первоначально греки именовали финикийцами все народы сиро-палестинского региона (Леванта) без особого их различения. Позже (самое раннее — в трудах Гекатея) это название стали относить именно к финикийцам. Думается, что дело обстояло наоборот. С микенских времен греки называли финикийцами только жителей Северной Финикии (приблизительно район Библа) и лишь вследствие более основательного знакомства с ними после создания своих поселений на восточном берегу Средиземного моря поняли этническое единство всей Финикии и распространили это название на всю страну, оставив термин «сидоняне» для поэзии (порой и историки использовали его для обозначения финикийцев вообще).
Итак, можно говорить, что сами финикийцы считали себя ханаанеями. Часть их египтяне называли fenkhu, откуда и греки заимствовали название «финикийцы», уже много позже создав их эпонима Финика (Феникса). Первоначально греки применяли это название только к северной части Финикии. Южная ее часть, как думается, именовалась Сидоном, как ее называли и греки, и азиатские соседи финикийцев.
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Довольно скоро город не только восстанавливается, но и возвращает себе в еще большем масштабе значение важнейшего центра связи Египта с Передней Азией. К тому времени центр тяжести месопотамской внешней торговли переносится из района Персидского залива в Северную Сирию и к средиземноморскому побережью. И Библ издавна игравший роль узла связей между Египтом и Передней Азией, оказывается одним из самых главных центров египетско-месопотамских контактов. Восточные связи Библа простираются через всю Северную Сирию и доходят до Евфрата. Важнейшим контрагентом Библа на Евфрате становится Мари. В западном направлении Библ, видимо, устанавливает связи с Кипром, являвшимся важнейшим поставщиком меди для всего восточносредиземноморского региона, и. безусловно, не только восстанавливаются, но и расширяются его контакты с Египтом.
Египет к этому времени вышел из полосы упадка и в период Среднего царства (XII—XIII династии) вновь достигает прежнего блеска. Естественно, что одной из первых задач фараонов явилось восстановление связей с сиро-палестинским побережьем и прежде всего с Библом. В Библе найдено большое количество египетских изделий и местных, созданных по египетским образцам. Многие предметы поражают своим богатством, как например, золотая пектораль царя Абишему и золотая корона его же сына, позолоченные кинжалы и серповидный царский скипетр и многое другое. Библские правители и аристократы подпадают под влияние богатейшей египетской культуры. Они используют иероглифическое письмо для своих надписей, одеваются по египетской моде, отмечают египетские праздники. Царь Библа принимает египетский титул «хатийя», который носят высшие египетские чиновники, преимущественно главы областей. Последнее обстоятельство наводит на мысль о политических связях Библа с Египтом в период Среднего царства.
Египетские «тексты проклятий» времени XII династии упоминают несколько местностей северной части Финикии: Иркату, Библ, Улаццу. Следующая группа таких текстов, относящаяся уже к началу XIII династии, прибавляет к ним южнофиникийские города Тир и Акко. При этом называются правители Иркаты — Илумиквати и ...му-хр..., Акко — Тархамму и Тира, чье имя неизвестно, так как сохранилось только окончание ... р-у. Что же касается Библа и Улаццы, то названы только «люди», т. е. граждане этих городов. С другой стороны, известна целая династия библских правителей, современных XII и XIII династиям; Абишему I, его сын Ипшемуаби, Абишему II, Якинэль, Интенэль, его сын Илимияни. Видимо, египтяне не рассматривали их как полновластных государей. В то же время библские правители помещали свои имена в картуши, на что, разумеется, ни один, даже самый высокопоставленный египетский чиновник не решался. Вероятно, библские цари в своих отношениях с Египтом считали себя наместниками фараона, подчеркивая это свое положение принятием египетского титула, причем не исключено, что они даже получали знаки своей власти от царя Верхнего и Нижнего Египта. Однако перед собственным населением они выступали как полновластные владыки и в глазах этого населения выглядели почти как равноправные фараонам, что отмечалось наличием картуша. Такое положение библских царей не было только данью почтения к египетской цивилизации и египетской мощи, но и отражало реальный контроль Египта над Библом, хотя формы его пока не известны. О существовании такого контроля свидетельствует и «Рассказ Синухе». Недаром рассказчик, бежавший из Египта, не решился остаться в Библе, а предпочел отправиться к полудиким кочевникам. После многих лет пребывания у них он решил вернуться в Египет и направил письмо фараону Сенусерту, прося его вызвать правителей Кедема, Хетикешу, Фенху и Ретену, которые, по словам Синухе, неизменны в любви к фараону (Поэзия и проза Древнего Востока, 1973, 38—50). И хотя точная локализация всех этих территорий еще не установлена, можно говорить, что некоторые из них (по крайней мере, Кедем и Фенху) находились в районе Библа. Именно отсюда египтяне получали лес и продукты более отдаленных стран Востока. Так что контроль над местом их доставки в Египет был для них чрезвычайно важен.
В это время египетские фараоны еще не ставили перед собой задачу расширения своих владений на азиатские земли (за пределами Синая). Их целью было обеспечение беспрепятственной торговли цепными азиатскими товарами, в том числе ливанским лесом. Торговые пути египтяне стремились обезопасить с помощью магии: этой цели и служили «тексты проклятий». Суда по этим текстам, южнофииикийскис города Тир и Акко тоже включились в торговую систему Восточного Средиземноморья, но в отличие от Библа и Улаццы не попали под политический контроль фараонов. Надо отметить также, что эти города в поле зрения египтян попали лишь в начале правления XIII династии, когда мощь фараонов начала клониться к новому упадку.
Конец Среднему царству положили гиксосы. Проблема их происхождения и состава этноса или племенного союза до сих пор спорна. Значительная доля семитских элементов едва ли вызывает сомнения. Высказывалась мысль, что основу довольно пестрого гиксосского объединения составляли семитские племена, близкие арабам и финикийцам, т. е. ханаанеям (Перепелкин, 1988,415). Значителен в этом объединении и хурритский элемент, поэтому высказано предположение, что само гиксосское завоевание Египта было частью хурритской экспансии. Возможно, что основу гиксосской общности составляли семитские кочевники — шасу, обитавшие как на юге, так и на севере Палестины, и которых Библия называла амалектянами. Как бы ни решился этот вопрос, ясно, что гиксосы были иностранцами и, вероятно, поэтому были меньше подвержены египетскому презрению ко всему чужому, какое было свойственно коренным жителям страны. Исследователи отмечают, что во времена гиксосского владычества Египет был открыт внешним влияниям так широко, как никогда раньше. Известно, что гиксосы избрали своим главным покровителем бога Сетха (Сутеха), которого они отождествили с западносемитским богом бури. Сетх был старым египетским божеством, обладавшим амбивалентной природой, воплощая и благодетельные, и злые силы. Последнее в Египте постепенно стало превалировать, и избрание этого бога в качесгве главного покровителя правящей династии могло быть в известной степени вызовом. В период Нового царства в Египте широко представлены божества западных семитов, и начало этому могли положить гиксосы. Одним из важнейших центров, через которые внешние влияния проникали в Египет, мог быть Библ, может быть, и другие города сиро-финикийского побережья.
С другой стороны, гиксосские правители приняли полную титулатуру египетских фараонов, явно стремясь представить себя продолжателями прежних традиций, и в русле этих традиций они пытались утвердить великодержавие Египта. В это время торговые связи Египта были довольно значительны, достигая, с одной стороны, Крита, а с другой — Месопотамии. Значительного размаха достигла держава гиксосского царя Хиана, находки с именем которого сделаны в Кноссе и в районе современного Багдада. Поэтому вполне возможно, что и в своих отношениях с городами побережья гиксосские фараоны продолжали прежнюю политику. Известные нам библские цари и в гиксосские времена продолжали называть себя египетским титулом «хатийя», так что, вероятнее всего, они продолжали признавать суверенитет египетского владыки.
После изгнания гиксосов фараоны Нового царства приступили к созданию мировой державы. Уже первый фараон XVIII династии Яхмос, преследуя гиксосов, захватил палестинский город Шарухен. А к 22 году его правления относится сообщение об использовании египтянами быков, приведенных из страны Фенху. Правда, при этом неясно, являются ли эти быки частью добычи фараона в ходе войны или получены в виде дани. Но в любом случае этот факт свидетельствует о той или иной форме власти египтян над районом Библа. Из преемников Яхмоса Тутмос I попытался утвердиться в Сирии, дойдя со своими войсками до Евфрата , но его поход был обычным грабительским. Основы египетской мировой державы заложил Тутмос III в первой четверти XV в. до н. э. На 22 году своего правления, т. е. фактически почти сразу после установления его единовластия, Тутмос предпринял поход в Палестину и Сирию, подчинив после трудной борьбы один из важнейших центров на севере Палестины Мегиддо. При этом он взял в плен многих местных царьков и уничтожил «предателей». Упоминание последних свидетельствует о том, что фараон рассматривал азиатских правителей как своих подданных. После этого походы Тутмоса III совершались почти ежегодно. Во время пятой кампании он подчинил Ардату, расположенную на средиземноморском побережье севернее Библа, во время шестой кампании — находившийся недалеко Цумур, а в следующем году — соседнюю Улаццу. В Улацце был оставлен египетский гарнизон, а Ирката вообще была разрушена, но позже восстановлена. Когда Тутмос III прибыл к берегам Евфрата и решил спуститься по этой реке, по его приказу в Библе были построены корабли, которые затем на колесницах перевезены через всю Сирию и спущены на воду. То, что в Библе беспрекословно выполнили приказ фараона, свидетельствует о подчинении его египетскому царю.
При рассмотрении кампаний Тутмоса III в Азии видно, что из финикийских городов объектом египетских нападений были те, что расположены в Северной Финикии. При этом все они, кроме Цумура, упоминаются уже в «текстах проклятий». Это совпадение не может быть случайным. Именно эта часть Финикии особенно привлекала египтян, стремившихся укрепиться в местах доставки на побережье и далее в Египет нужного им леса и в пунктах, откуда начинались дорога в глубь Сирии. В этом районе египтяне стремились укрепиться как можно прочнее.
Это не значит, что остальная Финикия не была в поле их зрения. В списке городов, подчиненных Египту при Аменхотепе III, упоминаются также Тир и Узу, т. е. Ушу. В амарнской переписке, о которой речь пойдет позже, совершенно ясно подчиненными фараону являются Библ Из письма 85 видно, что Сидон оказался под египетской властью не позже, чем при Тутмосе IV, внуке Тутмоса III. Хотя этот фараон тоже побывал на берегах Евфрата, он едва ли совершал такие же блестящие военные походы, как его дед, предпочитая договариваться с врагами, в частности, с Митанни, мирно. Это было уже временем начавшегося отступления египтян из некоторых важных районов Сирии, так что едва ли можно говорить о завоеваниях Тутмоса IV на побережье. Сидон находился под египетской властью еще в более раннее время. В письме 105 говорится об отпаде от Египта Арвада, из чего можно заключить, что Арвад находился под его властью.
Почему же, несмотря на подробное изложение военных подвигов Тутмоса III, о подчинении финикийских городов, кроме трех северных, ничего не говорится? Существует предположение, что среди тех правителей, которые были захвачены в Мегиддо и присягнули на верность фараону, были и финикийские цари. Это предположение очень соблазнительно. Библ, как уже говорилось, вероятно, вообще оставался под египетской властью со времени начала Среднего царства. Города Южной Финикии могли предпочесть мирно подчиниться Тутмосу III, когда увидели себя окруженными со всех сторон египетскими владениями.
Подчинив себе огромные территории Палестины и Сирии, включая средиземноморское побережье, Тутмос III не изменял существующие политические структуры. В городах сохранялись местные правители, но они были поставлены под строгий контроль египетских чиновников. Общий контроль осуществлял, вероятно, «Наблюдатель чужих стран» или «Наблюдатель Северных стран». Для более внимательного контроля завоеванные земли были разделены на «провинции». Северная часть Финикии до Библа, а позже до Тира, входила в «провинцию» Амурру, центром которой был Цумур, а южная — в «провинцию» Ханаан с центром в Газе. Главы этих провинций, назначаемые фараоном, носили аккадский титул «рабицу». В некоторых местах, как например, в Улацце, стояли небольшие египетские гарнизоны, обеспечивавшие порядок. Города платили фараонам дань. Местные правители в случае необходимости обращались часто не столько к этим «рабицу», сколько к самому фараону. Это может говорить о том, что роль наместников состояла не столько в непосредственном правлении «провинциями», сколько в наблюдении за ними, дабы не нарушались интересы центрального правительства. Города же считались подчиненными не наместникам, а самому царю Верхнего и Нижнего Египта.
Наши письменные источники преимущественно — египетские, а важнейшим центром связей Египта с сиро-финикийским побережьем, где очевидно египетское влияние, был Библ. Археологические источники тоже более всего связаны с Библом, так как именно этот финикийский город лучше всего раскопан, причем археологи дошли до самого материка. Поэтому создается впечатление, что история Финикии III—II вв. до н. э. сводится в основном к истории Библа и что этот город был в то время важнейшим на побережье, однако это не так. При знакомстве с более обширными источниками, становится ясным, что Библ был важным, но далеко не единственным центром Финикии. Уже в то время довольно значительными городами были Арвад, Берит (Бирута), Сидон, Тир. Три последних города часто называются вместе. Это видно и из амарнской переписки, и из угаритских документов.Царь Берита, его люди и корабли неоднократно упоминаются в амарнской переписке. Библский царь Рибадди, прося фараона отдать приказ правителям Тира, Сидона и Берита помочь ему, называет беритского правителя царем, а сам этот правитель в своем письме к фараону предпочитает именовать себя «человеком Берита». Раскопки, весьма ограниченные в большом современном городе, показали, что во II тысячелетии до н. э. Берит был небольшим, но весьма процветающим и хорошо укрепленным торговым городом
В одном из амарнских писем правитель Тира упрекается в том, что его дворец не похож на дворцы других финикийских правителей: он чрезвычайно богат и может сравниться лишь с дворцом царя Угарита. Последний, по-видимому, представлялся примером роскоши и богатства. Это указание свидетельствует о значительном благосостоянии Тира. Каков же был источник этого благосостояния? Сам Тир находился на сравнительно небольшом острове, точнее — на двух островках, которые позже были соединены в один. Плиний писал, что сам город имел размер всего в 22 стадия, что составляет около 4 км. Современные исследователи приписывают Тиру площадь приблизительно в 58 га.Трудно сказать, каковы были материковые владения Тира. В письме к фараону тирский царь Абимилки жалуется, что сидонский царь отнял у него удел, расположенный на материке Ушу. Из этого ясно, что до нападения сидонского царя Ушу и окружающая его территория находились под властью царя Тира. Обладание этим районом было жизненно важно для тирийцев. Владения Тира распространялись и на лежащие несколько дальше склоны хребта Ливан, откуда тирийцы получали дерево. По-видимому, это распространение не было особенно обширным, ибо и позже Тир нуждался в поставке сельскохозяйственных продуктов от своих соседей.
В этих условиях основой богатства Тира были ремесло и особенно торговля. И если Библ с самого начала был тесно связан с Египтом, то Тир, вероятно, развивал западные связи. На самом побережье он был больше связан не с непосредственными соседями и родственниками, с которыми конфликтовал, а с более далеким Угаритом. Угаритского царя его тирский «коллега» называл своим братом. Тир, по-видимому, был промежуточным портом на пути из Угарита в южном направлении. Угарит вел довольно активную торговлю в западном направлении, включая территории Эгейского бассейна. Возможно, что тирийцы участвовали в этой торговле, хотя, как кажется, на правах младших партнеров: тирский царь в своих письмах в Угарит признавал свое более низкое положение в иерархии современных монархов . Но и такое положение не мешало приходу в Тир огромных богатств, о чем свидетельствует зависть соседей к роскоши дворца в Тире. Не мешало это в будущем и еврейскому царю Соломону извлекать огромную выгоду из западной торговли Тира, в которой тирский монарх уже играл первенствующую роль.
В связи с этим обратимся к мифу о Кадме. Греки связывали с этим персонажем основание города Фив в Беотии. Многие писатели, начиная с Геродота, подчеркивали его финикийское, а точнее, тирское происхождение. Особенно интересен рассказ Павсания. Хотя этот автор жил во II в. н. э., но в рассказах о прошлом тех или иных мест он обычно пользовался местными источниками, обращаясь к наиболее осведомленным знатокам местных традиций. Повествуя об основании Фив, Павсаний рассказывает, как Кадм со своим финикийским войском прибыл в Беотию и основал там город Кадмею, а когда вокруг нее выросли позже Фивы, Кадмея превратилась в фиванский акрополь. Далее писатель говорит о нескольких поколениях фиванских царей. Исследование подобных генеалогий показало, что они содержат довольно значительную историческую информацию, хотя в такие генеалогии часто включались чисто мифические персонажи, особенно в начале списков. И то, что сами фиванцы настаивали на своем происхождении от Кадма, говорит о существовании связей между Фивами и Тиром. Так как греческие писатели часто именовали финикийцев сидонянами, о тирском происхождении основателя Фив они знали. Современник Павсания Ахилл Татий прямо говорит, что миф о Кадме родился в Тире. Римский историк Курций Руф среди тирских колоний наряду с Карфагеном и Гадесом называет Фивы. Забегая вперед, надо отметить, что в греческом мифе о Меликерте, скорее всего, отразились финикийские сказания о главном покровителе Тира боге Мелькарте, который был внуком Кадма, и миф о нем опять же связан с Фивами, а также с Коринфом, одним из важнейших торговых и морских центров Греции. В мифе рассказывалось, в частности, что Кадм должен был основать город там, где ляжет отдохнуть корова с белым кругом на боку. Корова является священным животным Астарты, бывшей в то же время и лунной богиней, на что может намекать белый круг на боку коровы. Гигин прямо говорит, что на боку (правда, не коровы, а быка) находился знак луны. Находка в фиванской Кадмее месопотамских цилиндрических печатей XIV—XIII вв. до н. э. подтверждает контакты Фив с Востоком в микенские. Надпись на одной из печатей упоминает некоего Кидин (или Кидим) — Мардука, связанного с вавилонским царем XIV в. до и. э. Бурна-Буриашем. Наличие этого имени привело к мысли, что имя Кадма происходит от имени этого персонажа, и, следовательно. Кадм был историческим лицом . Это едва ли так. Рассказ о Кадме, дошедший до нас в сочинениях античных писателей, явно мифический. Но этот миф, очень вероятно, отражает воспоминания о восточных связях Фив и содержит какие-то следы финикийского мифа, заимствованного греками еще в микенские времена. Учитывая укоренившуюся традицию связи Фив с Тиром, можно считать, что эти контакты осуществлялись через Тир. Связи Греции микенского времени с Финикией отразились в греческом языке и литературе . Конечно, доказать, что все найденные в этих местах предметы привезены именно тирийцами, невозможно. Но, принимая во внимание более позднее пребывание жителей Тира на западных берегах Средиземного моря, можно предполагать, что у них были контакты с этими отдаленными землями.
Одним из товаров, которые тирийцы могли предложить своим партнерам, был пурпур и окрашенные им ткани. Миф приписывает открытие пурпура тирскому городскому богу Мелькарту, что заставляет отнести начало использования пурпурной краски к довольно раннему времени. Во всяком случае, во II тысячелетии до н. э. производство пурпура уже активно развивалось. Не менее значительным центром был давний соперник Тира Сидон. Он был основан финикийцами на месте уже существовавшего поселения, восходящего к IV тысячелетию до н. э., и сравнительно скоро стал играть важную роль в этом регионе. Во II тысячелетии до н. э. Сидон поддерживал активные торговые связи с Угаритом и Месопотамией, где его главным партнером являлся Эмар приписывает сидонянам открытие стекла, но, хотя стекло было открыто в Египте, такое утверждение свидетельствует о роли Сидона как одного из центров стеклоделия. Раскопки дали толстые слои пурпуроносных раковин, что с несомненностью свидетельствует о значительном производстве этой краски. В амарнских письмах Сидон выступает как один из самых значительных городов финикийского побережья. В более поздней литературе сохранились сведения об основании сидонянами и Тира, и Арвада.. В обоих преданиях это связано с действиями сидонских изгнанников, причем в первом случае традиция даже содержит дату — за год до Троянской войны, т. е. начало XII в. до н. э. В таком виде эта традиция недостоверна, ибо оба города существовали задолго до этой даты, но также несомненно, что в ней отразились какие-то исторические факты. Эта традиция, возможно, подчеркивает претензии Сидона на ведущую роль в Финикии, которые, может быть, подкреплялись и тем, что вся южная часть Финикии тоже носила название «Сидон», и жители города Сидона могли рассматривать это как своего рода превосходство над другими финикийскими городами. Самый северный финикийский город Арвад, как и Тир, находился на небольшом островке окружностью менее полутора километров. Уже одно это во многом определило морское предназначение города. В амарнской переписке упоминаются арвадские корабли, а также «люди Арвада». Но в целом в египетских источниках этот город почти не упоминается). Характерно, что в амарнской переписке нет писем из Арвада (как и из более северного, но уже не финикийского Угарита). Едва ли это означает, что Арвад был полностью независим от Египта. Расположенный слишком далеко от последнего, он был более зависим от ситуации на противолежащем материке и мог позволить себе не просить помощи у фараона, а быть связанным с господствующим на материке царем Амурру. В то же время известен факт о поставке в Египет для храма Тота раба из Арвада, причем речь шла не о жертве пиратства, а о товаре совершенно официальной работорговли. Этот человек мог быть гражданином Арвада, так как известно не только его имя, но и имена его отца и матери. Не исключено, что речь идет о виде дани, которую Арвад должен был платить Египту. Точная дата папируса с упоминанием этого раба неизвестна, но полагают, что он относится к правлению фараона Сети II, т. е. уже ко второй половине XIII в. до н. э. Конечно, возможно, что подчинение Арвада произошло в результате походов Сети I или Рамсеса II, о которых речь пойдет позже, но эти походы едва ли вели к расширению сферы египетского господства, по-видимому, лишь к неполному восстановлению прежней сферы влияния. Поэтому можно полагать, что зависимость Арвада от Египта возникла в ходе походов Тутмоса III.
Если Арвад был самым северным крупным городом Финикии, то самым южным был Акко. Археологические раскопки показали, что сначала в этом районе ведущим был другой центр — Кабри, но около 1600 г. до и. э. на первый план выдвигается Акко, обладавший хорошим портом, который позволял ему непосредственно связываться и с Египтом. В районе Акко было найдено значительное количество микенской керамики. Вероятно, этот город являлся центром, связывающим заморские страны с северной частью Палестины.
Кроме этих городов, в Финикии существовали и другие, более мелкие. Такими были Ирката, в которой имелся собственный царь, Ардата, Улацца и Цумур. Последний являлся «царским городом»: в нем стоял египетский гарнизон и находился египетский глава «провинции» Амурру . Поэтому своего царя в этом городе не было, а внутреннее самоуправление осуществляли «великие», т. е. городской совет, состоявший из городской знати. Остальная территория Финикии была разделена между местными царствами, признававшими верховную власть египетского фараона. Библский царь Рибадди в каждом своем письме к фараону пишет, что власть тому дала главная библская богиня Баалат-Гебал. В надписях следующего тысячелетия эта богиня будет считаться уже источником власти самого царя Библа. Видимо, и до подчинения Египту библский царь считал, что его облекла царственностью главная богиня города. Теперь же она отдает власть египетскому владыке, а это автоматически ставит местного правителя в подчиненное положение, что и подчеркивает библский царь в своих письмах.
Глава каждого такого царства в глазах фараона был лишь «правителем» города. В своих письмах фараону они себя униженно называли его слугами, но сами себя и в обращении в письмах именовали царями. Так, царь Библа говорит о царях Берита, Сидона и Тира . Под властью такого царя находился не только город, давший название царству, но окрестные территории и другие города. Рибадди называет их «мои города». Одни из этих городов находились в горах, другие — на морском берегу. Видимо, так обстояло дело и у других финикийских царей. Уже говорилось, что Тиру принадлежал Ушу. Страбон говорит о части материкового побережья, принадлежащей Арваду. Это данные уже позднего, эллинистическо-римского времени, но, судя по описанию географа, в Арваде на самом острове не было даже хорошей якорной стоянки, так что порт этого города располагался на материке в городе Карне. Едва ли географические условия за прошедшие тысячу лет изменились столь радикально. Поэтому можно думать, что и во II тысячелетии до н. э. Арвад имел какую-то часть земель на материке, хотя конкретные размеры и границы его материковой территории могли меняться. Учитывая значение леса как экспортного товара Финикии, можно полагать, что каждый царь стремился обеспечить себе владение какой-то частью склонов хребта Ливан, поросших лесом. Явно именно там располагались горные города библского царя.
Арвад, может быть, занимал несколько особое положение, по крайней мере во времена Аменхотепа III и его сына Эхнатона. Как уже говорилось, в амарнской переписке нет писем из Арвада или в Арвад. Но все же сам город упоминается неоднократно. Однако нигде не говорится о царе Арвада, но всегда упоминаются только «люди Арвада», т. е. граждане.
Особенно важно в этом отношении письмо тирского царя Абимилки, где говорится о союзе между царем Амурру Азиру, царем Сидона Зимридой и «людьми Арвада». Последние выступают стороной, равноправной царям. Означает ли это, что Арвад был не царством, а городской республикой? Это вполне возможно, даже если какие-либо современные этому периоду аналогии отсутствуют. Позже, уже в I тысячелетии до н. э., в Арваде несомненно были цари. Так что, может быть, в какой-то период во время бурных событий XIV в. до н. э. здесь некоторое время существовал республиканский строй.
Степень автономии финикийских царств была, видимо, довольно значительна. Египетские власти не вмешивались в их внутренние дела. По-видимому, и их взаимоотношения тоже находились вне жесткого контроля египетского суверена и его наместников, по крайней мере, пока они не угрожали непосредственным интересам египетского правительства. Последнее, разумеется, сурово каралось: недаром финикийские цари в своих письмах фараону и его наместникам своих врагов представляли прежде всего как мятежников против египетского владыки.
Египетская власть в Финикии, установленная Тутмосом III, оставалась достаточно прочной и при его непосредственных преемниках. Однако уже при правнуке великого завоевателя Аменхотепе III и особенно при его сыне Эхнатоне (Аменхотепе IV) она вступила в полосу кризиса.
Египет к этому времени вышел из полосы упадка и в период Среднего царства (XII—XIII династии) вновь достигает прежнего блеска. Естественно, что одной из первых задач фараонов явилось восстановление связей с сиро-палестинским побережьем и прежде всего с Библом. В Библе найдено большое количество египетских изделий и местных, созданных по египетским образцам. Многие предметы поражают своим богатством, как например, золотая пектораль царя Абишему и золотая корона его же сына, позолоченные кинжалы и серповидный царский скипетр и многое другое. Библские правители и аристократы подпадают под влияние богатейшей египетской культуры. Они используют иероглифическое письмо для своих надписей, одеваются по египетской моде, отмечают египетские праздники. Царь Библа принимает египетский титул «хатийя», который носят высшие египетские чиновники, преимущественно главы областей. Последнее обстоятельство наводит на мысль о политических связях Библа с Египтом в период Среднего царства.
Египетские «тексты проклятий» времени XII династии упоминают несколько местностей северной части Финикии: Иркату, Библ, Улаццу. Следующая группа таких текстов, относящаяся уже к началу XIII династии, прибавляет к ним южнофиникийские города Тир и Акко. При этом называются правители Иркаты — Илумиквати и ...му-хр..., Акко — Тархамму и Тира, чье имя неизвестно, так как сохранилось только окончание ... р-у. Что же касается Библа и Улаццы, то названы только «люди», т. е. граждане этих городов. С другой стороны, известна целая династия библских правителей, современных XII и XIII династиям; Абишему I, его сын Ипшемуаби, Абишему II, Якинэль, Интенэль, его сын Илимияни. Видимо, египтяне не рассматривали их как полновластных государей. В то же время библские правители помещали свои имена в картуши, на что, разумеется, ни один, даже самый высокопоставленный египетский чиновник не решался. Вероятно, библские цари в своих отношениях с Египтом считали себя наместниками фараона, подчеркивая это свое положение принятием египетского титула, причем не исключено, что они даже получали знаки своей власти от царя Верхнего и Нижнего Египта. Однако перед собственным населением они выступали как полновластные владыки и в глазах этого населения выглядели почти как равноправные фараонам, что отмечалось наличием картуша. Такое положение библских царей не было только данью почтения к египетской цивилизации и египетской мощи, но и отражало реальный контроль Египта над Библом, хотя формы его пока не известны. О существовании такого контроля свидетельствует и «Рассказ Синухе». Недаром рассказчик, бежавший из Египта, не решился остаться в Библе, а предпочел отправиться к полудиким кочевникам. После многих лет пребывания у них он решил вернуться в Египет и направил письмо фараону Сенусерту, прося его вызвать правителей Кедема, Хетикешу, Фенху и Ретену, которые, по словам Синухе, неизменны в любви к фараону (Поэзия и проза Древнего Востока, 1973, 38—50). И хотя точная локализация всех этих территорий еще не установлена, можно говорить, что некоторые из них (по крайней мере, Кедем и Фенху) находились в районе Библа. Именно отсюда египтяне получали лес и продукты более отдаленных стран Востока. Так что контроль над местом их доставки в Египет был для них чрезвычайно важен.
В это время египетские фараоны еще не ставили перед собой задачу расширения своих владений на азиатские земли (за пределами Синая). Их целью было обеспечение беспрепятственной торговли цепными азиатскими товарами, в том числе ливанским лесом. Торговые пути египтяне стремились обезопасить с помощью магии: этой цели и служили «тексты проклятий». Суда по этим текстам, южнофииикийскис города Тир и Акко тоже включились в торговую систему Восточного Средиземноморья, но в отличие от Библа и Улаццы не попали под политический контроль фараонов. Надо отметить также, что эти города в поле зрения египтян попали лишь в начале правления XIII династии, когда мощь фараонов начала клониться к новому упадку.
Конец Среднему царству положили гиксосы. Проблема их происхождения и состава этноса или племенного союза до сих пор спорна. Значительная доля семитских элементов едва ли вызывает сомнения. Высказывалась мысль, что основу довольно пестрого гиксосского объединения составляли семитские племена, близкие арабам и финикийцам, т. е. ханаанеям (Перепелкин, 1988,415). Значителен в этом объединении и хурритский элемент, поэтому высказано предположение, что само гиксосское завоевание Египта было частью хурритской экспансии. Возможно, что основу гиксосской общности составляли семитские кочевники — шасу, обитавшие как на юге, так и на севере Палестины, и которых Библия называла амалектянами. Как бы ни решился этот вопрос, ясно, что гиксосы были иностранцами и, вероятно, поэтому были меньше подвержены египетскому презрению ко всему чужому, какое было свойственно коренным жителям страны. Исследователи отмечают, что во времена гиксосского владычества Египет был открыт внешним влияниям так широко, как никогда раньше. Известно, что гиксосы избрали своим главным покровителем бога Сетха (Сутеха), которого они отождествили с западносемитским богом бури. Сетх был старым египетским божеством, обладавшим амбивалентной природой, воплощая и благодетельные, и злые силы. Последнее в Египте постепенно стало превалировать, и избрание этого бога в качесгве главного покровителя правящей династии могло быть в известной степени вызовом. В период Нового царства в Египте широко представлены божества западных семитов, и начало этому могли положить гиксосы. Одним из важнейших центров, через которые внешние влияния проникали в Египет, мог быть Библ, может быть, и другие города сиро-финикийского побережья.
С другой стороны, гиксосские правители приняли полную титулатуру египетских фараонов, явно стремясь представить себя продолжателями прежних традиций, и в русле этих традиций они пытались утвердить великодержавие Египта. В это время торговые связи Египта были довольно значительны, достигая, с одной стороны, Крита, а с другой — Месопотамии. Значительного размаха достигла держава гиксосского царя Хиана, находки с именем которого сделаны в Кноссе и в районе современного Багдада. Поэтому вполне возможно, что и в своих отношениях с городами побережья гиксосские фараоны продолжали прежнюю политику. Известные нам библские цари и в гиксосские времена продолжали называть себя египетским титулом «хатийя», так что, вероятнее всего, они продолжали признавать суверенитет египетского владыки.
После изгнания гиксосов фараоны Нового царства приступили к созданию мировой державы. Уже первый фараон XVIII династии Яхмос, преследуя гиксосов, захватил палестинский город Шарухен. А к 22 году его правления относится сообщение об использовании египтянами быков, приведенных из страны Фенху. Правда, при этом неясно, являются ли эти быки частью добычи фараона в ходе войны или получены в виде дани. Но в любом случае этот факт свидетельствует о той или иной форме власти египтян над районом Библа. Из преемников Яхмоса Тутмос I попытался утвердиться в Сирии, дойдя со своими войсками до Евфрата , но его поход был обычным грабительским. Основы египетской мировой державы заложил Тутмос III в первой четверти XV в. до н. э. На 22 году своего правления, т. е. фактически почти сразу после установления его единовластия, Тутмос предпринял поход в Палестину и Сирию, подчинив после трудной борьбы один из важнейших центров на севере Палестины Мегиддо. При этом он взял в плен многих местных царьков и уничтожил «предателей». Упоминание последних свидетельствует о том, что фараон рассматривал азиатских правителей как своих подданных. После этого походы Тутмоса III совершались почти ежегодно. Во время пятой кампании он подчинил Ардату, расположенную на средиземноморском побережье севернее Библа, во время шестой кампании — находившийся недалеко Цумур, а в следующем году — соседнюю Улаццу. В Улацце был оставлен египетский гарнизон, а Ирката вообще была разрушена, но позже восстановлена. Когда Тутмос III прибыл к берегам Евфрата и решил спуститься по этой реке, по его приказу в Библе были построены корабли, которые затем на колесницах перевезены через всю Сирию и спущены на воду. То, что в Библе беспрекословно выполнили приказ фараона, свидетельствует о подчинении его египетскому царю.
При рассмотрении кампаний Тутмоса III в Азии видно, что из финикийских городов объектом египетских нападений были те, что расположены в Северной Финикии. При этом все они, кроме Цумура, упоминаются уже в «текстах проклятий». Это совпадение не может быть случайным. Именно эта часть Финикии особенно привлекала египтян, стремившихся укрепиться в местах доставки на побережье и далее в Египет нужного им леса и в пунктах, откуда начинались дорога в глубь Сирии. В этом районе египтяне стремились укрепиться как можно прочнее.
Это не значит, что остальная Финикия не была в поле их зрения. В списке городов, подчиненных Египту при Аменхотепе III, упоминаются также Тир и Узу, т. е. Ушу. В амарнской переписке, о которой речь пойдет позже, совершенно ясно подчиненными фараону являются Библ Из письма 85 видно, что Сидон оказался под египетской властью не позже, чем при Тутмосе IV, внуке Тутмоса III. Хотя этот фараон тоже побывал на берегах Евфрата, он едва ли совершал такие же блестящие военные походы, как его дед, предпочитая договариваться с врагами, в частности, с Митанни, мирно. Это было уже временем начавшегося отступления египтян из некоторых важных районов Сирии, так что едва ли можно говорить о завоеваниях Тутмоса IV на побережье. Сидон находился под египетской властью еще в более раннее время. В письме 105 говорится об отпаде от Египта Арвада, из чего можно заключить, что Арвад находился под его властью.
Почему же, несмотря на подробное изложение военных подвигов Тутмоса III, о подчинении финикийских городов, кроме трех северных, ничего не говорится? Существует предположение, что среди тех правителей, которые были захвачены в Мегиддо и присягнули на верность фараону, были и финикийские цари. Это предположение очень соблазнительно. Библ, как уже говорилось, вероятно, вообще оставался под египетской властью со времени начала Среднего царства. Города Южной Финикии могли предпочесть мирно подчиниться Тутмосу III, когда увидели себя окруженными со всех сторон египетскими владениями.
Подчинив себе огромные территории Палестины и Сирии, включая средиземноморское побережье, Тутмос III не изменял существующие политические структуры. В городах сохранялись местные правители, но они были поставлены под строгий контроль египетских чиновников. Общий контроль осуществлял, вероятно, «Наблюдатель чужих стран» или «Наблюдатель Северных стран». Для более внимательного контроля завоеванные земли были разделены на «провинции». Северная часть Финикии до Библа, а позже до Тира, входила в «провинцию» Амурру, центром которой был Цумур, а южная — в «провинцию» Ханаан с центром в Газе. Главы этих провинций, назначаемые фараоном, носили аккадский титул «рабицу». В некоторых местах, как например, в Улацце, стояли небольшие египетские гарнизоны, обеспечивавшие порядок. Города платили фараонам дань. Местные правители в случае необходимости обращались часто не столько к этим «рабицу», сколько к самому фараону. Это может говорить о том, что роль наместников состояла не столько в непосредственном правлении «провинциями», сколько в наблюдении за ними, дабы не нарушались интересы центрального правительства. Города же считались подчиненными не наместникам, а самому царю Верхнего и Нижнего Египта.
Наши письменные источники преимущественно — египетские, а важнейшим центром связей Египта с сиро-финикийским побережьем, где очевидно египетское влияние, был Библ. Археологические источники тоже более всего связаны с Библом, так как именно этот финикийский город лучше всего раскопан, причем археологи дошли до самого материка. Поэтому создается впечатление, что история Финикии III—II вв. до н. э. сводится в основном к истории Библа и что этот город был в то время важнейшим на побережье, однако это не так. При знакомстве с более обширными источниками, становится ясным, что Библ был важным, но далеко не единственным центром Финикии. Уже в то время довольно значительными городами были Арвад, Берит (Бирута), Сидон, Тир. Три последних города часто называются вместе. Это видно и из амарнской переписки, и из угаритских документов.Царь Берита, его люди и корабли неоднократно упоминаются в амарнской переписке. Библский царь Рибадди, прося фараона отдать приказ правителям Тира, Сидона и Берита помочь ему, называет беритского правителя царем, а сам этот правитель в своем письме к фараону предпочитает именовать себя «человеком Берита». Раскопки, весьма ограниченные в большом современном городе, показали, что во II тысячелетии до н. э. Берит был небольшим, но весьма процветающим и хорошо укрепленным торговым городом
В одном из амарнских писем правитель Тира упрекается в том, что его дворец не похож на дворцы других финикийских правителей: он чрезвычайно богат и может сравниться лишь с дворцом царя Угарита. Последний, по-видимому, представлялся примером роскоши и богатства. Это указание свидетельствует о значительном благосостоянии Тира. Каков же был источник этого благосостояния? Сам Тир находился на сравнительно небольшом острове, точнее — на двух островках, которые позже были соединены в один. Плиний писал, что сам город имел размер всего в 22 стадия, что составляет около 4 км. Современные исследователи приписывают Тиру площадь приблизительно в 58 га.Трудно сказать, каковы были материковые владения Тира. В письме к фараону тирский царь Абимилки жалуется, что сидонский царь отнял у него удел, расположенный на материке Ушу. Из этого ясно, что до нападения сидонского царя Ушу и окружающая его территория находились под властью царя Тира. Обладание этим районом было жизненно важно для тирийцев. Владения Тира распространялись и на лежащие несколько дальше склоны хребта Ливан, откуда тирийцы получали дерево. По-видимому, это распространение не было особенно обширным, ибо и позже Тир нуждался в поставке сельскохозяйственных продуктов от своих соседей.
В этих условиях основой богатства Тира были ремесло и особенно торговля. И если Библ с самого начала был тесно связан с Египтом, то Тир, вероятно, развивал западные связи. На самом побережье он был больше связан не с непосредственными соседями и родственниками, с которыми конфликтовал, а с более далеким Угаритом. Угаритского царя его тирский «коллега» называл своим братом. Тир, по-видимому, был промежуточным портом на пути из Угарита в южном направлении. Угарит вел довольно активную торговлю в западном направлении, включая территории Эгейского бассейна. Возможно, что тирийцы участвовали в этой торговле, хотя, как кажется, на правах младших партнеров: тирский царь в своих письмах в Угарит признавал свое более низкое положение в иерархии современных монархов . Но и такое положение не мешало приходу в Тир огромных богатств, о чем свидетельствует зависть соседей к роскоши дворца в Тире. Не мешало это в будущем и еврейскому царю Соломону извлекать огромную выгоду из западной торговли Тира, в которой тирский монарх уже играл первенствующую роль.
В связи с этим обратимся к мифу о Кадме. Греки связывали с этим персонажем основание города Фив в Беотии. Многие писатели, начиная с Геродота, подчеркивали его финикийское, а точнее, тирское происхождение. Особенно интересен рассказ Павсания. Хотя этот автор жил во II в. н. э., но в рассказах о прошлом тех или иных мест он обычно пользовался местными источниками, обращаясь к наиболее осведомленным знатокам местных традиций. Повествуя об основании Фив, Павсаний рассказывает, как Кадм со своим финикийским войском прибыл в Беотию и основал там город Кадмею, а когда вокруг нее выросли позже Фивы, Кадмея превратилась в фиванский акрополь. Далее писатель говорит о нескольких поколениях фиванских царей. Исследование подобных генеалогий показало, что они содержат довольно значительную историческую информацию, хотя в такие генеалогии часто включались чисто мифические персонажи, особенно в начале списков. И то, что сами фиванцы настаивали на своем происхождении от Кадма, говорит о существовании связей между Фивами и Тиром. Так как греческие писатели часто именовали финикийцев сидонянами, о тирском происхождении основателя Фив они знали. Современник Павсания Ахилл Татий прямо говорит, что миф о Кадме родился в Тире. Римский историк Курций Руф среди тирских колоний наряду с Карфагеном и Гадесом называет Фивы. Забегая вперед, надо отметить, что в греческом мифе о Меликерте, скорее всего, отразились финикийские сказания о главном покровителе Тира боге Мелькарте, который был внуком Кадма, и миф о нем опять же связан с Фивами, а также с Коринфом, одним из важнейших торговых и морских центров Греции. В мифе рассказывалось, в частности, что Кадм должен был основать город там, где ляжет отдохнуть корова с белым кругом на боку. Корова является священным животным Астарты, бывшей в то же время и лунной богиней, на что может намекать белый круг на боку коровы. Гигин прямо говорит, что на боку (правда, не коровы, а быка) находился знак луны. Находка в фиванской Кадмее месопотамских цилиндрических печатей XIV—XIII вв. до н. э. подтверждает контакты Фив с Востоком в микенские. Надпись на одной из печатей упоминает некоего Кидин (или Кидим) — Мардука, связанного с вавилонским царем XIV в. до и. э. Бурна-Буриашем. Наличие этого имени привело к мысли, что имя Кадма происходит от имени этого персонажа, и, следовательно. Кадм был историческим лицом . Это едва ли так. Рассказ о Кадме, дошедший до нас в сочинениях античных писателей, явно мифический. Но этот миф, очень вероятно, отражает воспоминания о восточных связях Фив и содержит какие-то следы финикийского мифа, заимствованного греками еще в микенские времена. Учитывая укоренившуюся традицию связи Фив с Тиром, можно считать, что эти контакты осуществлялись через Тир. Связи Греции микенского времени с Финикией отразились в греческом языке и литературе . Конечно, доказать, что все найденные в этих местах предметы привезены именно тирийцами, невозможно. Но, принимая во внимание более позднее пребывание жителей Тира на западных берегах Средиземного моря, можно предполагать, что у них были контакты с этими отдаленными землями.
Одним из товаров, которые тирийцы могли предложить своим партнерам, был пурпур и окрашенные им ткани. Миф приписывает открытие пурпура тирскому городскому богу Мелькарту, что заставляет отнести начало использования пурпурной краски к довольно раннему времени. Во всяком случае, во II тысячелетии до н. э. производство пурпура уже активно развивалось. Не менее значительным центром был давний соперник Тира Сидон. Он был основан финикийцами на месте уже существовавшего поселения, восходящего к IV тысячелетию до н. э., и сравнительно скоро стал играть важную роль в этом регионе. Во II тысячелетии до н. э. Сидон поддерживал активные торговые связи с Угаритом и Месопотамией, где его главным партнером являлся Эмар приписывает сидонянам открытие стекла, но, хотя стекло было открыто в Египте, такое утверждение свидетельствует о роли Сидона как одного из центров стеклоделия. Раскопки дали толстые слои пурпуроносных раковин, что с несомненностью свидетельствует о значительном производстве этой краски. В амарнских письмах Сидон выступает как один из самых значительных городов финикийского побережья. В более поздней литературе сохранились сведения об основании сидонянами и Тира, и Арвада.. В обоих преданиях это связано с действиями сидонских изгнанников, причем в первом случае традиция даже содержит дату — за год до Троянской войны, т. е. начало XII в. до н. э. В таком виде эта традиция недостоверна, ибо оба города существовали задолго до этой даты, но также несомненно, что в ней отразились какие-то исторические факты. Эта традиция, возможно, подчеркивает претензии Сидона на ведущую роль в Финикии, которые, может быть, подкреплялись и тем, что вся южная часть Финикии тоже носила название «Сидон», и жители города Сидона могли рассматривать это как своего рода превосходство над другими финикийскими городами. Самый северный финикийский город Арвад, как и Тир, находился на небольшом островке окружностью менее полутора километров. Уже одно это во многом определило морское предназначение города. В амарнской переписке упоминаются арвадские корабли, а также «люди Арвада». Но в целом в египетских источниках этот город почти не упоминается). Характерно, что в амарнской переписке нет писем из Арвада (как и из более северного, но уже не финикийского Угарита). Едва ли это означает, что Арвад был полностью независим от Египта. Расположенный слишком далеко от последнего, он был более зависим от ситуации на противолежащем материке и мог позволить себе не просить помощи у фараона, а быть связанным с господствующим на материке царем Амурру. В то же время известен факт о поставке в Египет для храма Тота раба из Арвада, причем речь шла не о жертве пиратства, а о товаре совершенно официальной работорговли. Этот человек мог быть гражданином Арвада, так как известно не только его имя, но и имена его отца и матери. Не исключено, что речь идет о виде дани, которую Арвад должен был платить Египту. Точная дата папируса с упоминанием этого раба неизвестна, но полагают, что он относится к правлению фараона Сети II, т. е. уже ко второй половине XIII в. до н. э. Конечно, возможно, что подчинение Арвада произошло в результате походов Сети I или Рамсеса II, о которых речь пойдет позже, но эти походы едва ли вели к расширению сферы египетского господства, по-видимому, лишь к неполному восстановлению прежней сферы влияния. Поэтому можно полагать, что зависимость Арвада от Египта возникла в ходе походов Тутмоса III.
Если Арвад был самым северным крупным городом Финикии, то самым южным был Акко. Археологические раскопки показали, что сначала в этом районе ведущим был другой центр — Кабри, но около 1600 г. до и. э. на первый план выдвигается Акко, обладавший хорошим портом, который позволял ему непосредственно связываться и с Египтом. В районе Акко было найдено значительное количество микенской керамики. Вероятно, этот город являлся центром, связывающим заморские страны с северной частью Палестины.
Кроме этих городов, в Финикии существовали и другие, более мелкие. Такими были Ирката, в которой имелся собственный царь, Ардата, Улацца и Цумур. Последний являлся «царским городом»: в нем стоял египетский гарнизон и находился египетский глава «провинции» Амурру . Поэтому своего царя в этом городе не было, а внутреннее самоуправление осуществляли «великие», т. е. городской совет, состоявший из городской знати. Остальная территория Финикии была разделена между местными царствами, признававшими верховную власть египетского фараона. Библский царь Рибадди в каждом своем письме к фараону пишет, что власть тому дала главная библская богиня Баалат-Гебал. В надписях следующего тысячелетия эта богиня будет считаться уже источником власти самого царя Библа. Видимо, и до подчинения Египту библский царь считал, что его облекла царственностью главная богиня города. Теперь же она отдает власть египетскому владыке, а это автоматически ставит местного правителя в подчиненное положение, что и подчеркивает библский царь в своих письмах.
Глава каждого такого царства в глазах фараона был лишь «правителем» города. В своих письмах фараону они себя униженно называли его слугами, но сами себя и в обращении в письмах именовали царями. Так, царь Библа говорит о царях Берита, Сидона и Тира . Под властью такого царя находился не только город, давший название царству, но окрестные территории и другие города. Рибадди называет их «мои города». Одни из этих городов находились в горах, другие — на морском берегу. Видимо, так обстояло дело и у других финикийских царей. Уже говорилось, что Тиру принадлежал Ушу. Страбон говорит о части материкового побережья, принадлежащей Арваду. Это данные уже позднего, эллинистическо-римского времени, но, судя по описанию географа, в Арваде на самом острове не было даже хорошей якорной стоянки, так что порт этого города располагался на материке в городе Карне. Едва ли географические условия за прошедшие тысячу лет изменились столь радикально. Поэтому можно думать, что и во II тысячелетии до н. э. Арвад имел какую-то часть земель на материке, хотя конкретные размеры и границы его материковой территории могли меняться. Учитывая значение леса как экспортного товара Финикии, можно полагать, что каждый царь стремился обеспечить себе владение какой-то частью склонов хребта Ливан, поросших лесом. Явно именно там располагались горные города библского царя.
Арвад, может быть, занимал несколько особое положение, по крайней мере во времена Аменхотепа III и его сына Эхнатона. Как уже говорилось, в амарнской переписке нет писем из Арвада или в Арвад. Но все же сам город упоминается неоднократно. Однако нигде не говорится о царе Арвада, но всегда упоминаются только «люди Арвада», т. е. граждане.
Особенно важно в этом отношении письмо тирского царя Абимилки, где говорится о союзе между царем Амурру Азиру, царем Сидона Зимридой и «людьми Арвада». Последние выступают стороной, равноправной царям. Означает ли это, что Арвад был не царством, а городской республикой? Это вполне возможно, даже если какие-либо современные этому периоду аналогии отсутствуют. Позже, уже в I тысячелетии до н. э., в Арваде несомненно были цари. Так что, может быть, в какой-то период во время бурных событий XIV в. до н. э. здесь некоторое время существовал республиканский строй.
Степень автономии финикийских царств была, видимо, довольно значительна. Египетские власти не вмешивались в их внутренние дела. По-видимому, и их взаимоотношения тоже находились вне жесткого контроля египетского суверена и его наместников, по крайней мере, пока они не угрожали непосредственным интересам египетского правительства. Последнее, разумеется, сурово каралось: недаром финикийские цари в своих письмах фараону и его наместникам своих врагов представляли прежде всего как мятежников против египетского владыки.
Египетская власть в Финикии, установленная Тутмосом III, оставалась достаточно прочной и при его непосредственных преемниках. Однако уже при правнуке великого завоевателя Аменхотепе III и особенно при его сыне Эхнатоне (Аменхотепе IV) она вступила в полосу кризиса.
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Война с Ганнибалом (Аппиан)
I. 1. В этом сочинении излагается, что карфагенянин Ганнибал, вторгшись из Иберии в Италию, испытал от римлян в течение шестнадцати лет, которые он там непрерывно воевал, пока карфагеняне, подвергаясь опасности в своем собственном городе, не призвали его в свои владения, а римляне не изгнали его. Какая же у Ганнибала была истинная причина вторжения и какой внешний предлог, в высшей степени точно показано в Иберийском сочинении; однако я опишу это и здесь для напоминания.
2. Гамилькар, который был прозван Баркой, отец этого Ганнибала, был начальником войск .карфагенян в Сицилии, когда римляне и карфагеняне сражались друг с другом из-за этого острова. Ввиду распространившегося мнения, что он плохо вел дела, он подвергался преследованиям со стороны врагов и, боясь исхода суда, устроил так, что до сдачи отчета о своих действиях он был выбран полководцем против номадов. Оказавшись же полезным в этой войне и ублаготворив войско грабежами и подарками, он повел его без разрешения общины карфагенян к Гадейрам и переправился через пролив в Иберию, откуда он стал посылать богатую добычу в Карфаген, ублаготворяя народ, чтобы, если возможно, он не сердился на него за командование в Сицилии, а так как он приобрел большую область, слава его была велика, и он внушил карфагенянам желание овладеть всей Иберией, как будто это было легким делом. Закинфяне же и все другие эллины, бывшие в Иберии, прибегают к помощи римлян, и карфагенянам определена граница их владений в Иберии: они не должны переходить реки Ибера; и это было вписано в договор между римлянами и карфагенянами. После же этого, организовав находящуюся под властью карфагенян Иберию, Барка гибнет, пав в каком-то сражении, и полководцем после него становится Гасдрубал, зять Барки. Последнего на охоте убивает какой-то слуга, господина которого Гасдрубал казнил.
3. Третьим после них полководцем в борьбе с иберами провозглашается войском вот этот Ганнибал, считавшийся воинственным и опытным в военных делах; он был сыном Барки и братом жены Гасдрубала; он был очень юным и еще как подросток постоянно находился при отце и зяте. И народ карфагенян постановил вручить ему командование. Таким образом, Ганнибал, о котором я пишу дальше, становится полководцем карфагенян в области иберов; когда же враги Барки и Гасдрубала стали преследовать их друзей и презирали этого Ганнибала, как еще слишком молодого, Ганнибал, полагая, что это начало похода против него, и считая, что лично он будет в безопасности, если его отечество будет испытывать страх, стал приходить к мысли ввергнуть их в какую-либо великую войну. Он предполагал, как зто и оказалось на деле, что война между римлянами и карфагенянами будет длительной, ему же принесет великую славу сама попытка, даже если бы случилось, что он потерпит в ней неудачу; говорили, что когда он был еще мальчиком, отец заставил его поклясться у алтарей, что он никогда не перестанет вредить римлянам. Ввиду всего этого он задумал в нарушение договора перейти Ибер, и для того, чтобы иметь предлог, он подговорил некоторых выступить обвинением против закинфян. Написав об этом тотчас же в Карфаген и прибавив, что римляне тайком возбуждают Иберию к отпадению от них, он получил от карфагенян разрешение действовать, как он найдет нужным. И вот, перейдя Ибер, он до основания разрушил город закинфян, вследствие чего был нарушен договор между римлянами и карфагенянами, заключенный ими после войны в Сицилии.
4. Все, что сделали в Иберии сам Ганнибал и бывшие после него другие полководцы карфагенян и римлян, излагается в книге об Иберийских войнах; навербовав дополнительно как можно больше воинов из кельтиберов, ливийцев и других народов и передав наблюдение за Иберией брату своему Гасдрубалу, он перешел через Пиренейские горы в страну кельтов, ныне называемую Галатией, ведя с собой девяносто тысяч пехотинцев, до двенадцати тысяч всадников и тридцать семь слонов. Из галатов одних подкупив, других уговорив, иных же принудив силой, он прошел через их страну. Подойдя к Альпийским горам и не находя ни одной дороги, по которой он мог бы пройти или подняться на горы (так как они очень отвесны), он все же, исполненный смелости, взобрался и на них; сильно страдая от глубокого снега и холода, рубя и поджигая лес, золу же поливая водой или уксусом и ставшие вследствие этого ломкими скалы разбивая железными колунами, он проложил себе таким образом дорогу, по которой и теперь ходят через горы и которая называется проходом Ганнибала. Поскольку у него уже ощущался недостаток в продовольствии, он стал торопиться, причем ему удавалось скрыть все это от римлян до тех пор, пока он не прибыл в Италию; с трудом лишь на шестой месяц, после того как он двинулся из Иберии, потеряв многих, он спустился с гор на равнину.
II, 5. Передохнув немного, он напал на Таврасию, город кельтов. Взяв его штурмом, он для устрашения остальных кельтов перебил пленных и, придя к реке Эридану, ныне называемому Падом, где римляне воевали с кельтами, именовавшимися бойями, стал лагерем. Римский консул Публий Корнелий Сципион, воевавший с карфагенянами в Иберии, узнав о вторжении Ганнибала в Италию, тоже оставив своего брата Гнея Корнелия Сципиона для устройства дел в Иберии, переплыл в Тиррению; двинувшись оттуда и собирая по дороге сколько мог союзников, он успел раньше Ганнибала подойти к Паду. Он отправил в Рим Манлия и Атилия, которые воевали с бойями, так как в присутствии консула им уже не полагалось командовать; сам же, взяв от них войско, стал выстраивать его для сражения с Ганнибалом. Когда произошел бой легковооруженных и всадников, римляне, окруженные ливийцами, бежали в лагерь и с наступлением ночи удалились в сильно укрепленную Плаценцию, перейдя Пад по мостам и разрушив их за собой. В свою очередь и Ганнибал, перекинув мосты через реку, перешел ее.
6. Это дело, совершившееся почти непосредственно после перехода Альпийских гор, сразу подняло у живущих там кельтов славу Ганнибала как непобедимого полководца и человека, пользующегося блестящим счастьем. Так как это были варвары, а кроме того исполненные к нему благоговейным страхом, Ганнибал, считая, что их можно обмануть по этим двум причинам, каждый день менял одеяние и прическу волос, постоянно прибегая все к новым и новым выдумкам; когда он проходил среди народов, кельты, видя его то стариком, то юношей, то человеком средних лет, постоянно меняющим свой облик, удивляясь, считали, что он причастен божественной природе.
Второй консул Семпроний, будучи в это время в Сицилии и узнав о происшествии, прибыл на кораблях к Сципиону и стал лагерем на расстоянии сорока стадиев от него. Они намеревались на следующий день вступить в сражение. Между противниками протекала река Требия, которую римляне перешли до рассвета, погрузившись по грудь, а это было время зимнего солнцестояния, шел дождь и было холодно. Ганнибал же велел войску отдыхать до второго часа дня и только тогда вывел его в сражение.
7. Боевой строй обоих войск был следующий: конница и того и другого консулазанимала крылья по обе стороны фаланги пехотинцев. Ганнибал против всадников поставил слонов, а против фаланги — пехотинцев; всадникам же он велел держаться спокойно позади слонов, пока он сам не даст им какого-либо приказа. Когда все вступили в бой, кони римлян бросились прочь от слонов, не вынося ни вида их, ни запаха. Пехотинцы же, хотя они и были измучены и вялы от холода, перехода через реку и бессонницы, однако смело напали на зверей, стали наносить им раны, а некоторым даже подрезали жилы и уже заставили вражеских пехотинцев отступать. Увидев это, Ганнибал дал коннице приказ зайти врагам в тыл. Так как римские всадники только что были рассеяны слонами и пехотинцы остались одни, причем попали в тяжелое положение и боялись окружения, отовсюду началось бегство в лагери. И некоторые римские воины погибли, настигнутые, как пехотинцы, всадниками, другие — вследствие поднявшихся вод реки: так как солнце растопило снег, река текла громадным потоком и нельзя было ни стать вследствие глубины, ни плыть вследствие тяжести оружия. Следуя за ними и заклиная их остановиться, будучи сам ранен, Сципион едва не погиб и с трудом спасся в Кремону, унесенный туда на руках. Недалеко от Плаценции была небольшая стоянка для кораблей, напав на которую Ганнибал потерял четыреста воинов и сам был ранен. С этого времени все стали на зимние квартиры: Сципион в Кремоне и Плаценции, Ганнибал — около Пада.
8. Римляне, находившиеся в городе, узнав о происшедшем и в третий раз уже потерпев поражение около Пада (ведь еще до Ганнибала они были побеждены бойями), стали собирать другое войско из своей среды с тем, чтобы с находящимися около Пада было тринадцать легионов, и от союзников потребовали вновь воинов в двойном количестве. Уже тогда легион у них имел пять тысяч пехотинцев и триста всадников. Из этих одних они послали в Иберию, других — в Сардинию, так как и там шла война, третьих — в Сицилию. Но большинство вели против Ганнибала выбранные после Сципиона и Семпрония консулами Гней Сервилий и Гай Фламиний. Из них Сервилий, поспешивший к Паду, принял командование от Сципиона (Сципион, назначенный проконсулом, отплыл в Иберию), Фламиний же с тридцатью тысячами пехотинцев и тремя тысячами всадников охранял Италию, расположенную внутри Апеннинских гор, которую одну и следовало бы назвать собственно Италией. Апеннины выходят из середины Альп по направлению к морю, и все то, что лежит направо от них, является настоящей Италией, то же, что налево и склоняется к Ионийскому морю, теперь и это — Италия, потому что и Тиррения34 стала теперь Италией, но одни из ее областей, по обе стороны Ионийского полуострова, населены эллинами, а остальные — кельтами, теми, которые впервые напав на Рим, сожгли город. Когда же, изгоняя их, Камилл преследовал кельтов до Апеннинских гор, они, как мне кажется, перевалив через эти горы, вместо своей родины поселились у Ионийского моря; и эту часть страны еще и теперь так называют — Галатская Италия35.
9. Итак, римляне разделили значительные свои военные силы на много частей и вели одновременно войну в разных местах; заметив это, Ганнибал с началом весны, ускользнув от противников (ἄλλους)36, стал опустошать Тиррению и постепенно приближался к Риму. Когда он стал подходить ближе, римлян охватил страх, так как у них не было боеспособного войска. Однако из оставшихся граждан они вооружили восемь тысяч, во главе их поставили Центения, одного из выдающихся частных лиц, так как никакого начальства не было налицо, и послали его в страну омбриков37 к Плейстинскому38 озеру, чтобы он занял узкие проходы, которые представляют собой ближайшую дорогу к Риму. В то же время и Фламиний, охранявший с тридцатью тысячами войск внутреннюю Италию, заметив быстроту Ганнибала, быстро, не давая отдыха войску, переменил свою позицию. Отчасти боясь за город, да и сам будучи неопытным в военном деле, избранный на эту высокую должность39 благодаря заискиваниям перед народом, он торопился вступить в сражение с Ганнибалом.
10. Последний, заметив его поспешность и неопытность, укрылся за некоей горой и озером40 и, скрыв легковооруженных и всадников в горном проходе, разбил лагерь. Фламиний, увидя его на рассвете, немного приостановился, давая войску отдохнуть от марша, пока он укрепит лагерь, после же этого тотчас повел их, страдавших от бессонницы и тяжелого труда, в битву. Но когда появились из засады враги, Фламиний, оказавшись в середине между горой, озером и врагами, погиб и сам, и с ним двадцать тысяч воинов. Остальных в числе десяти тысяч, бежавших вместе в какое-то укрепленное местечко, помощник Ганнибала Магарбал, тоже имевший величайшую славу как полководец, не имея возможности легко захватить их силой и не считая нужным сражаться с отчаявшимися, убедил сложить оружие, обещав отпустить, куда они хотят. Когда они сложили оружие, он, взяв их, безоружными привел к Ганнибалу. Тот же, сказав, что Магарбал не был уполномочен без него заключать такой договор, тех из пленных, которые были из числа союзников, проявив чрезвычайную доброту, отпустил домой, стремясь таким человеколюбием привлечь их города, тех же, которые были из римлян, стал содержать в оковах41. Отдав добычу участвовавшим вместе с ним в походе кельтам, чтобы и их привлечь этой выгодой, он двинулся дальше, в то время как стоявший в области Пада полководец Сервилий, узнав уже о произошедшем, с сорока тысячами поспешил в Тиррению42, а Центений с восемью тысячами занял уже ущелье.
11. Ганнибал, увидев перед собой Плейстинское озеро и над ним гору и Центения, овладевшего горным проходом между ними, стал старательно расспрашивать проводников, нет ли какого-либо обходного пути. Когда они сказали, что торной дороги никакой нет, но все только кручи и ущелья, он все же послал этим путем легковооруженных и с ними Магарбала, чтобы ночью обойти гору. Прикинув, что они могли уже обойти гору, Ганнибал напал на Центения с фронта43. Когда с обеих сторон начался бой44, Магарбал, проявив особое рвение (πάνυ προθύμως), показался на вершине горы над ними и поднял боевой клич. Тотчас же началось бегство римлян и избиение попавших в окружение: три тысячи пало, восемьсот попало в плен; остальным с трудом удалось бежать. Бывшие в городе, узнав о случившемся и испугавшись, как бы Ганнибал немедленно не подошел к городу, стали сносить камни на стену и вооружать стариков; испытывая же недостаток в оружии, они стали брать из святилищ взятое как добычу в прежних войнах оружие, висевшее в них как украшение; и, как это бывало в минуты крайней опасности, они выбрали диктатором Фабия Максима45.
III, 12. Но Ганнибал, которого бог отвратил от этого намерения, повернул опять к Ионийскому морю и, идя по побережью, все предавал опустошению, забирая большую добычу. Консул Сервилий, следуя параллельно за ним, прибыл в Аримин, находясь на один день пути от Ганнибала; там он задержал свое войско и ободрил дружественных еще кельтов, пока диктатор Фабий Максим46, прибыв туда, не отослал Сервилия в Рим, так как по избрании диктатора тот не был уже ни консулом, ни полководцем, сам же, следуя по пятам за Ганнибалом, не вступал с ним в сражение, хотя тот часто его вызывал на это, но не позволял Ганнибалу осаждать какой бы то ни было город, сторожа и мешая ему. Так как страна была опустошена, то Ганнибал стал испытывать недостаток в продовольствии, и, опять обходя ее, каждый день выстраивал войско в боевом порядке, вызывая на бой противника. Но Фабий не вступал с ним в сражение, хотя Минуций Руф, который был у него начальником конницы, порицал его и даже писал в Рим друзьям, что Фабий медлит со сражением вследствие своей трусости. Когда Фабий временно отлучился в Рим ради каких-то жертвоприношений, Минуций, начальствуя над войском, завязал как-то битву с Ганнибалом и, считая, что он победил, тем решительнее написал донесение в Рим сенату, обвиняя Фабия, что он не хочет победить. И сенат постановил, когда Фабий уже вернулся в лагерь, чтобы начальник конницы имел с ним одинаковую власть47.
13. И вот они, поделив войско, располагались лагерями близко друг от друга, причем каждый оставался при своем мнении: Фабий считал, что Ганнибала надо истощить промедлением и попытаться не испытывать от него никаких поражений, Минуций — что надо решить дело битвой. Когда Минуций вступил в битву, Фабий, предвидя, что случится, поставил свое войско неподвижно поблизости и воинов Минуция, обращенных в бегство, принимал под свою защиту, воинов же Ганнибала, преследовавших бегущих, оттеснил. Фабий этим облегчил для Минуция постигшее его несчастье, нисколько не питая на него зла за клевету48. Минуций же, сознав свою неопытность, сложил власть и свою часть войска передал Фабию49, который считал, что для вступления в битву с человеком, который является мастером военного дела, есть одно только обстоятельство: необходимость. Об этом впоследствии часто вспоминал Август, который и сам не любил быстро решаться на сражения, предпочитая пользоваться скорее искусством, чем смелостью. Фабий опять, как и прежде, сторожил Ганнибала и мешал ему опустошать страну, не вступая с ним в сражение всем войском, но нападая только на рассеявшихся отдельными отрядами фуражиров и вполне определенно зная, что скоро Ганнибал будет испытывать недостаток продовольствия.
14. Когда оба войска приблизились к узкому горному проходу50, которого Ганнибал не предвидел, Фабий, послав вперед четыре тысячи воинов, занял его, а сам с остальными стал лагерем на укрепленном холме с другой стороны. Ганнибал же, когда заметил, что он попал в середину между Фабием и теми, которые стерегли теснины, почувствовал страх, как никогда раньше: он не видел никакого другого прохода — все состояло из отвесных и непроходимых скал, и он не надеялся победить Фабия или стоящих у теснин ввиду укрепленности их позиций. Находясь в таком безвыходном положении, Ганнибал перерезал бывших у него числом до пяти тысяч пленных, чтобы они в момент опасности не подняли восстания, быкам же, которые у него были в лагере (а их было большое количество), к их рогам он привязал факелы и, с наступлением ночи зажегши эти факелы, другие огни в лагере потушил и велел хранить глубокое молчание, самым же смелым из юношей приказал гнать быков со всей поспешностью вверх на те крутизны, которые были посередине между лагерем Фабия и ущельем. Быки, подгоняемые гнавшими их, а также из-за огня, который их жег, обезумев, изо всех сил лезли на крутизны, потом падали и снова лезли.
15. Римляне и с той и с другой стороны, видя, что в лагере Ганнибала темно и тихо, а в горах много всяких огней, не могли, как это бывает ночью, точно понять, что происходит. Фабий подозревал здесь какую-то хитрость Ганнибала, но не мог разгадать ее, держал войско неподвижно, считая, что ночью все подозрительно, стоявшие же в теснинах предположили, чего и хотел Ганнибал, а именно что он, попав в затруднительное положение, бежит, пробиваясь вверх по кручам; поэтому они покинули свои места и бросились туда, где появлялся огонь, рассчитывая захватить там Ганнибала, которому приходилось плохо. Как только Ганнибал увидел, что они спустились из теснин, он быстро бросился в эти теснины с самыми быстрыми из своих воинов, без света в полном молчании, чтобы остаться незамеченным; захватив их и укрепившись там, он дал знак трубой, и лагерь ответил ему громким криком, и внезапно всюду появился огонь. Только тогда римляне заметили обман; остальное же войско Ганнибала и те, которые гнали быков, безболезненно прошли к теснинам. Собрав их, он двинулся дальше. Так, сверх ожидания, Ганнибал тогда уцелел и сам и спас свое войско, и, двинувшись в Геронию51, находившуюся в Япигии, которая была полна хлебом, взял ее и, имея всего в изобилии, спокойно зимовал.
16. Фабий, и после этого продолжая придерживаться своей тактики, следовал за ним и стал лагерем на расстоянии десяти стадий от Геронии, имея между собой и Ганнибалом реку Ауфид52. Так как окончились шесть месяцев, на которые римляне выбирают диктаторов, то консулы Сервилий и Атилий53 вернулись к исполнению своих обязанностей и прибыли в лагерь, а Фабий отбыл в Рим54. В течение этой зимы у Ганнибала и у римлян были постоянные стычки между легковооруженными; и в них римляне оказывались более счастливыми, более храбрыми. Ганнибал всегда сообщал карфагенянам о происходящем, преувеличивая свои успехи, но тогда, так как у него погибло много воинов, он почувствовал недостаток в людях и просил войска и денег. Но враги, преследовавшие злыми насмешками все начинания Ганнибала, и тогда язвительно ответили, что они не понимают, в чем дело, ведь побеждающие не просят денег, но посылают их на родину, а Ганнибал просит, говоря в то же время, что побеждает. Под их влиянием карфагеняне не посылали ему ни войска, ни денег, и Ганнибал, оплакивая это, писал в Иберию своему брату Гасдрубалу, убеждая его в начале лета с войсками, какие только он может набрать, и деньгами вторгнуться в Италию и опустошить северные ее части, чтобы вся она была предана разграблению и римляне были ими поставлены в тяжелое положение с обеих сторон.
17. В таком положении были дела Ганнибала, римляне же, глубоко уязвленные размерами поражения Фламиния и Центения55, как претерпевшие нечто недостойное их и противное разуму и ужасное, и вообще не желая переносить войну, которая велась на их территории, полные гнева против Ганнибала, набрали в Риме четыре легиона воинов и отовсюду собирали союзников, направляя их в Япигию56. Они выбрали консулами за военную славу Луция Эмилия, перед тем воевавшего с иллирийцами, а за заискивание перед народом — Теренция Варрона, который с обычным для него тщеславием давал им много обещаний. А когда консулов провожали на войну, их просили решить войну битвой и не истощать государство долго затянувшейся войной, непрерывной военной службой, денежными взносами, голодом и бесплодием опустошенной земли57. Они, взяв с собой войско, находившееся в Япигии, и имея всего семьдесят тысяч пехотинцев и шесть тысяч всадников, стали лагерем около одной деревни, называемой Каннами58. Ганнибал разбил лагерь напротив римлян59. Будучи по природе воинственным и не вынося бездействия, особенно в это время, под давлением недостатка во всем, Ганнибал постоянно выстраивал войско для битвы, боясь, как бы наемники не перебежали из-за неуплаты жалованья или не разбрелись, добывая продовольствие. Поэтому он вызывал неприятелей на сражение.
18. Точка зрения консулов была следующей: Эмилий полагал, что надо медлить, истощая Ганнибала, который не будет в состоянии дальше выдержать вследствие недостатка продовольствия, и не вступать в сражение с полководцем и войском, вышколенным войнами и счастьем60, Теренций же, как и полагается человеку, заискивающему перед народом, полагал, что надо помнить о том, что наказал им народ, когда они отправлялись на войну, и возможно скорее решить войну битвой. К мнению Эмилия присоединялся консул прошлого года Сервилий, еще оставшийся при войске, к Теренцию же — все находившиеся в войске сенаторы и так называемые всадники61. Они спорили друг с другом, а Ганнибал, напав на вышедших за сеном или дровами, притворно сделал вид, что он побежден, и вот во время последней стражи62 двинул всю массу войска, как будто решил отступить. Видя это, Теренций вывел войско, чтобы преследовать бегущего Ганнибала, хотя Эмилий и тогда отговаривал его от этого намерения. Но так как он не послушался, Эмилий сам по себе стал производить птицегадания63, как это в обычае у римлян, и, послав к находившемуся уже в пути Теренцию, сказал, что день оказывается неблагоприятным. Тот вернулся, боясь показать, что он не повинуется птицегаданиям, но на глазах всего войска рвал на себе волосы и негодовал, как лишенный победы вследствие зависти своего сотоварища. И все войско негодовало вместе с ним.
IV, 19. Потерпев неудачу в своей попытке, Ганнибал тотчас же вернулся в лагерь, чем и открыл свой коварный план; однако и это не научило Теренция относиться с подозрением ко всем действиям Ганнибала, но, как он был в оружии64, ворвавшись в преторий65, к тому же в присутствии членов сената, примипилариев (ταξιάρχων) и военных трибунов, он обвинял Эмилия, что тот воспользовался птицегаданиями как предлогом и лишил Рим явной победы, уклонившись из-за трусости или завидуя ему из-за соперничества. Когда он так кричал, охваченный гневом, стоявшее вокруг палатки войско слушало и поносило Эмилия. Последний напрасно приводил разумные доводы находящимся внутри палатки, но так как на сторону Теренция, кроме Сервилия, стали все остальные, он уступил. И на следующий день он сам выстроил войска, предводительствуя ими, ибо Теренций уступил ему это право. Ганнибал это заметил, но тогда не вышел против них (так как еще не сделал надлежащих распоряжений для битвы), на следующий же день оба войска спустились в равнину. Римляне были построены в три ряда, отстоящих друг от друга на небольшое расстояние, причем каждая часть их имела пеших в центре, а легковооруженных и всадников — с обеих сторон. Полководцы же стояли так: в центре Эмилий, на левом фланге Сервилий, Теренций же — с теми, которые стояли на правом фланге, каждый имел при себе по тысяче отборных всадников, чтобы они помогали попавшим в затруднительное положение. Так построились римляне.
20. Ганнибал, зная прежде всего, что в этой местности регулярно около полудня начинал дуть юго-восточный ветер, подымавший тучи пыли, занял такое место, где ветер дул бы им в спину; затем он заранее поместил в засаду на холм, поросший кустарником и изрезанный оврагами, всадников и легковооруженных, которым приказал, когда фаланги66 столкнутся и завяжется горячее дело и когда начнет дуть ветер, оказаться в тылу у неприятелей. А пятистам кельтиберам он велел вдобавок к длинным мечам надеть под одежду другие, более короткие мечи, сказав, что он сам, когда нужно, даст знак, что им делать. Все войско и он разделил на три части и всадников поставил на флангах широко растянутым строем, чтобы, если будет возможность, окружить врагов. На правом крыле он поставил брата своего Магона, на другом — племянника Ганнона; середину же он занял сам, так как ему была известна опытность Эмилия. С ним было две тысячи отборных всадников, а Магарбал, имея тысячу других, остался в резерве, чтобы помочь, если увидит, что свои попали где-нибудь в затруднительное положение. Действуя так, он затягивал время до второй половины дня (ἐς δευτέραν παρέτεινεν ὣραν)67, ожидая, чтобы поскорее начался ветер.
21. Когда и на той и на другой стороне все было приведено в надлежащий порядок, полководцы объезжали ряды, воодушевляя своих, и напоминали: о родителях, детях и женах, о бывших раньше поражениях, и говоря, что в этой битве будет решаться вопрос об их спасении; Ганнибал же напоминал о прежних победах над этими же людьми, говоря, что позорно позволить побежденным победить своих победителей. Когда же зазвучали трубы и фаланги подняли крик, сперва легковооруженные стрелки, пращники и камнеметатели с обеих сторон, выбежав на середину, начали между собой сражение, после же них двинулись в бой и фаланги. Много тут было и крови и поту, так как с обеих сторон сражались с воодушевлением. В это время Ганнибал дает знак всадникам окружить вражеские фаланги, но римские всадники, хотя их было меньше, чем врагов, храбро сопротивлялись им и, растянув свой строй так, что он стал очень тонким, тем не менее бились очень решительно, и особенно те, которые стояли на левом фланге по направлению к морю. Поэтому Ганнибал и Магарбал вместе пустили на них тех всадников, которых имели вокруг себя, считая, что они своим ужасным варварским криком устрашат противников. Но те и этих встретили твердо и без страха.
22. Поскольку и эта попытка потерпела неудачу, Ганнибал дал знак пятистам кельтиберам68. Они, выбежав из строя, бросились к римлянам и протягивали им щиты, копья и мечи, которые были у них на виду, как будто они были перебежчиками. Сервилий, похвалив их, тотчас взял у них оружие и поставил их назад в одной, как он думал, одежде; он не считал целесообразным связывать перебежчиков на глазах врагов и не подозревал их, видя их в одних хитонах, да и времени подходящего не было среди такого напряжения боя. Другие отряды ливийцев, подняв сильный крик, сделали вид, что они бегут к горам. Этот крик был знаком для скрывавшихся в оврагах, чтобы они бросились на преследующих. И тотчас же легковооруженные и всадники показались из засады; одновременно поднялся сильный и удушливый ветер, с тучей пыли, дуя в лицо римлян; и это мешало им более всего видеть, что делается впереди у врагов. И удары копий и стрел у римлян во всех отношениях были слабее из-за противного ветра, у врагов же удары были более меткими, так как ветер подталкивал бросаемое ими оружие. Римские же солдаты, не видя ничего перед собой, не могли ни уклоняться от ударов, ни сами как следует бросать, сталкиваясь друг с другом; их ряды приходили в полное замешательство.
23. Тогда, видя, что наступил указанный им момент, те пятьсот кельтиберов, вытащив из-за пазух короткие мечи, убили первыми тех, позади кого они стояли; затем, схватив их более длинные мечи, щиты и копья, они напали по всей линии, устремляясь от одних на других, не щадя себя; и они-то и произвели главным образом наибольшее избиение, так как стояли позади всех. Большие и ужасные беды поразили тогда римлян: с фронта их теснили враги, с флангов они были окружены бывшими в засаде и избивались неприятелями, перемешивавшимися с ними. Они не могли повернуться против последних из-за наступавших на них с фронта, да и узнать их было не легко, так как у них были римские щиты. Сверх всего прочего римлянам особенно мешала пыль, так что они даже не могли понять, что происходит, но, как бывает при замешательстве и страхе, им все представлялось в больших размерах: им казалось, что и бывших в засаде было гораздо больше, также и относительно пятисот: хотя они знали, что их пятьсот, но им казалось, что все римское войско окружено всадниками и перебежчиками; и вот, повернув тыл, они беспорядочно побежали; первыми те, которые были на правом фланге, причем Теренций сам показал им пример к бегству; после же них — стоявшие на левом фланге, начальник которых Сервилий бросился к Эмилию, и около них собрались все лучшие из всадников и пехотинцев, около десяти тысяч.
24. Полководцы, а за ними все, которые были на конях, соскочив с коней, стали сражаться пешими, окруженные всадниками Ганнибала. И много блестящих подвигов совершили они, будучи опытными и храбрыми и, находясь в безнадежном положении, нападая на врагов, исполненные гнева; их истребляли отовсюду, и, разъезжая верхом вокруг них, Ганнибал то подстрекал своих, призывая покончить с этим остатком, чтобы довершить свою победу, то стыдил и упрекал, что, победив такое множество, они не могут одолеть немногих. Римляне же, пока с ними были Эмилий и Сервилий, и нанося сами удары и терпя большой урон, все же оставались в строю; когда же пали их полководцы, они, сильным натиском пробившись через середину врагов, стали разбегаться в разные стороны, одни — в лагери, которых было два, куда уже собрались бежавшие до них; и всех их оказалось около пятнадцати тысяч: Ганнибал, окружив лагерь, приставил к ним стражу; другие — около двух тысяч — бежали в Канны. Эти две тысячи сдались Ганнибалу. Немногие бежали в Канусий, а остальные в одиночку рассыпались по лесам.
25. Таков был конец битвы Ганнибала и римлян при Каннах, начавшейся немного позднее второго часа69, закончившейся же незадолго до двух часов ночи70; она еще и ныне известна у римлян как великое бедствие, так как в эти часы у них погибло пятьдесят тысяч71, большое число было взято в плен живыми, погибли многие и из сенаторов и с ними все военные трибуны и центурионы, а из самих полководцев два лучших. Самый же худший, бывший виновником этого несчастия, как только началось бегство, сам первый скрылся. Римляне, воюя уже два года с Ганнибалом в Италии, потеряли из своих граждан и из союзников до ста тысяч человек.
26. Ганнибал, одержав столь блестящую и редкую победу, применив в один день четыре стратегические хитрости: силу ветра, притворный переход перебежчиков, притворное бегство и скрытую в оврагах засаду, тотчас же после боя отправился осматривать убитых и, видя убитыми лучших из своих друзей, застонал и, заплакав, сказал, что ему не нужно другой такой победы. Говорят, что и до него такие же слова сказал Пирр, царь Эпира, который тоже одолел римлян в Италии с подобными же потерями72. Из бежавших с поля битвы те, которые собрались в большем лагере, вечером, выбрав себе предводителем Публия Семпрония, прорвались силой через охрану, поставленную Ганнибалом, но заснувшую от усталости, и около полуночи быстро дошли до Канусия в числе около десяти тысяч; пять тысяч же собравшиеся в меньшем лагере, на следующий день были взяты в плен Ганнибалом. Теренций, собрав остатки войска, попытался подбодрить убитых отчаянием и, поставив им начальником Сципиона, одного из военных трибунов, быстро уехал в Рим.
V, 27. В Риме же, когда пришло известие о несчастий, некоторые на улицах оплакивали своих близких, называя их по именам, и с воплями ожидали, что они сами вот-вот будут взяты в плен, женщины с детьми молились в храмах, чтобы наконец прекратились эти несчастия для государства, магистраты жертвоприношениями и обетами старались умилостивить богов, умоляя их, если над государством за что-нибудь тяготеет их гнев, чтобы они удовлетворились происшедшим. Сенат послал в Дельфы Квинта Фабия, историка этих событий73, чтобы вопросить о настоящем положении дел; с разрешения хозяев сенат освободил до восьми тысяч рабов74 и велел всем находящимся в городе готовить оружие и луки; даже при таком положении дел сенату удалось собрать некоторое количество воинов из союзников. Клавдия Марцелла, который должен был плыть в Сицилию, сенат, переменив решение, направил на войну с Ганнибалом. Марцелл дал часть флота своему сотоварищу Фурию75 и послал его в Сицилию; сам же, ведя рабов и тех, кого и сколько он мог собрать из граждан или союзников, всего до десяти тысяч пехотинцев и две тысячи всадников, двинулся в Теан и следил, что собирается делать Ганнибал.
28. Когда Ганнибал дал пленным позволение отправить в Рим послов относительно их участи: не захотят ли находящиеся в городе выкупить их за деньги. Выбранных пленными трех послов во главе с Гнеем Семпронием заставил поклясться в случае отказа римлян вернуться к нему. Родственники взятых в плен, обступив здание сената, заявляли, что каждый из них выкупит родных за свои деньги, и умоляли сенат разрешить им это, и народ вместе с ними плакал и просил; из сенаторов одни не считали правильным при столь больших несчастиях вредить государству потерей еще стольких граждан, освобождать рабов и пренебрегать возможностью освободить свободных76, другие же полагали, что не следует такой жалостью приучать солдат к бегству, но заставлять или, сражаясь, побеждать, или умирать, чтобы не могло сложиться убеждение, что беглец может заслужить жалость даже со стороны своих близких. Было приведено много примеров из прошлого для доказательства обоих мнений, и сенат не разрешил родственникам выкупить пленных, полагая, что при многих предстоящих еще опасностях не принесет пользы на будущее проявленное в настоящее время человеколюбие; жестокость же, пусть бы она казалась и печальной, будет полезна для будущего, а в настоящее время смелостью решения поразит Ганнибала. Итак, Семпроний и бывшие с ним двое из пленных вернулись к Ганнибалу. Некоторых из пленных Ганнибал тогда продал, некоторых же, охваченный гневом, велел убить, запрудил их телами реку и по такому мосту перешел через нее. Всех же тех, кто принадлежал к сенаторам или вообще к знатным, он заставил вступить друг с другом в единоборство, отцов с сыновьями, братьев с братьями, не упуская ни одного случая проявить презрительную жестокость, причем ливийцы были зрителями этого зрелища.
29. После этого, придя в область, подвластную римлянам, он опустошил ее и пододвинул осадные машины к Петелии77. Петелинов было немного, но они смело вместе с женами выступили против Ганнибала и совершили много славных подвигов. Они постоянно сжигали его машины, причем их жены сражались не менее мужественно, чем они. Становясь после каждого боя все малочисленнее, они больше всего страдали от голода. Заметив это, Ганнибал окружил их линией укреплений и поставил Ганнона78 во главе осады. Осажденные, поскольку их бедственное положение стало затягиваться, сначала выгнали бесполезных для сражений людей в пространство за своими укреплениями и смотрели на них, избиваемых Ганноном, без печали, считая, что, умирая, они получают лучшую долю. На этом же основании и остальные, доведенные до полного истощения, сделали вылазку против врагов, причем они и тогда совершили много славных подвигов, но, не будучи в силах из-за отсутствия пищи и слабости даже вернуться в город, они все были истреблены ливийцами. Ганнон взял город, причем из него бежали при этих обстоятельствах те немногие, которые могли бежать. Римляне, восхищенные их расположением к себе и невероятной решимостью, старательно собрали их, рассеявшихся по разным местам, и в количестве около восьмисот человек вернули и поселили после этой войны вновь на их родине.
3079. Так как всадники-кельтиберы, которые служили наемниками у Ганнибала, блестяще сражались, то римские полководцы в Иберии, попросив у городов, бывших под их властью, столько же (τοσούσδε)80 других всадников, послали их в Италию в противовес тем, которые были там у Ганнибала; они, встречаясь с соплеменниками, поскольку они стали лагерем близко от Ганнибала, привлекали их на свою сторону. Когда многие из них перешли к римлянам, как перебежчики, или просто бежали, то и оставшиеся не были верны Ганнибалу, подозреваемые им и сами подозревая его. Вот с этого-то времени дела у Ганнибала и пошли хуже.
31. Есть город в Давнии — Аргириппы ('Αργύριππα)81, который, как говорят, основал Диомед Аргосский. Некто Дасий, считавшийся потомком Диомеда, человек неустойчивый в своих убеждениях и недостойный Диомеда, после того как римляне потерпели около Канн большое поражение, побудил отечество отложиться от римлян к ливийцам82. Тогда же, когда у Ганнибала дела пошли плохо, он тайно верхом съездил в Рим и, введенный в сенат, сказал, что может83 исправить ошибку и вновь привлечь город на сторону римлян. Сенаторы же чуть его не убили и тотчас же выгнали из города. Он же, боясь и их и Ганнибала, скитался по стране, а его жену и детей Ганнибал сжег живыми, а Аргириппы, так как нашлись другие, сдавшие их, Фабий Максим84 взял ночью и, перебив всех ливийцев, которых нашел там, поставил в городе гарнизон.
VI, 3285. А Тарент, в котором римляне держали гарнизон, вот каким образом предал Кононей86. Кононей привык заниматься охотой и, всегда принося что-либо начальнику римского гарнизона Ливию87, сделался поэтому его приятелем. Так как в стране шла война, он сказал, что должно охотиться ночью и ночью приносить добычу. Поэтому, так как ночью ему отпирали ворота, он, условившись с Ганнибалом и взяв у него воинов, одних скрыл в какой-то заросли, вблизи города, другим велел следовать за собой на небольшом расстоянии, а третьим, одетым охотниками, — подойти вместе с ним, надев панцири и мечи под одежду. Дав им нести на шестах кабана, ночью он подошел к воротам. Когда сторожа, как обычно, открыли ему ворота, вошедшие вместе с ним тотчас же убили открывших ворота, а следовавшие за Кононеем спешно ворвались с ними, приняли тех, которые вышли из заросли, и открыли ворота Ганнибалу. Он, войдя внутрь, быстро овладел остальным городом и, привлекши на свою сторону тарентинцев, осадил акрополь, еще охраняемый римским гарнизоном.
33. Вот каким образом Кононей предал Тарент; римлян, которые занимали акрополь, было до пяти тысяч, и к ним присоединились некоторые из тарентинцев; также начальник гарнизона в Метапонте88 прибыл сюда с половиной своего гарнизона; у них был большой запас стрел и орудий, так что они могли легко со стен отражать Ганнибала. Но и у Ганнибала всего этого было в большом количестве. Итак, подведя башни, катапульты и черепахи, он раскачал некоторые из стен, серпами, привязанными к канатам, сорвал зубцы и обнажил стену. Римляне, пуская камни в машины, многие из них уничтожили, петлями отводили серпы, и, часто и внезапно делая вылазки, они всегда возвращались после того, как вносили какой-либо беспорядок в ряды врагов и из них многих убивали. Однажды, заметив, что поднялся сильный ветер, одни стали бросать со стены зажженные факелы, паклю и смолу на машины, а другие, сверх того сделав вылазку, подожгли их. Отказавшись от этой попытки, Ганнибал обложил город укреплениями, кроме той части, которая подходила к морю, так как это было невозможно. И, передав Ганнону89 руководство осадой, он удалился в область япигов.
34. У тарентинцев есть гавани, обращенные к северу, если въезжать с моря через пролив90, причем пролив этот запирался мостами91; тогда они были в руках римского гарнизона, который сам получал продовольствие с моря, а тарентинцам препятствовал снабжаться таким образом. Поэтому тарентинцы испытывали недостаток в продовольствии, пока, придя к ним, Ганнибал не научил их, перекопав проезжую дорогу, которая шла по середине города от гаваней к южному морю, сделать, таким образом, другой проход. Сделав это, они стали получать продовольствие, и, так как римский гарнизон не имел кораблей, тарентинцы своими триэрами, подплывая92 под стену, особенно когда не было сильного ветра, вредили римлянам: подвозившееся им продовольствие они отнимали, и римляне стали испытывать в нем недостаток. И когда фурийцы93 послали им на кораблях хлеб и триэры для охраны кораблей, тарентинцы и бывшие с ними ливийцы, узнав об этом и устроив засаду, захватили все корабли и с этим хлебом, и с самими людьми. Когда фурийцы стали часто посылать посольства и просили освободить захваченных в плен, тарентинцы старались приходивших к ним привлечь на сторону Ганнибала. И Ганнибал всех фурийцев, которых он имел пленниками, тотчас освободил. Они же силой заставили своих сограждан открыть ворота Ганнону. И вот фурийцы, желая сохранить Тарент для римлян, незаметно сами оказались под властью карфагенян; бывший же в городе римский гарнизон тайно уплыл в Брентесий94.
3595. Метапонтцы же, когда их начальник гарнизона ушел в Тарент, уведя половину своих воинов, перебили остальных, уже малочисленных, и присоединились к Ганнибалу. Присоединилась и Гераклея96, лежавшая между метапонтцами и фурийцами97, скорее от страха, чем сознательно. Дела Ганнибала вновь стали лучше. В следующем году и некоторые из луканов отпали от римлян; проконсул Семпроний Гракх98, двинувшись против них, воевал с ними. Некий лукан, из тех, которые еще оставались под властью римлян, по имени Флавий (Φλάουιος)99, считавшийся другом и гостем Гракха, решив предать его, убедил его прийти в какое-то местечко, чтобы заключить договор с полководцами луканов якобы они раскаялись и хотят дать и получить обещания в верности. Ничего не подозревая, Гракх последовал за ним с тридцатью всадниками. Когда же его окружило большое число номадов, появившихся из засады, и Флавий ускакал к ним, Гракх, поняв его предательство, спешившись и совершив много подвигов, был изрублен со всеми своими спутниками, кроме троих: их одних взял в плен Ганнибал, хотя он приложил много усилий, чтобы взять живым римского проконсула. Хотя он так недостойно попал в засаду, но все же, восхищенный доблестью его кончины, Ганнибал похоронил (ἔθαψε) его100, а кости послал римлянам. После этого сам он провел лето в области япигов и старался собрать побольше хлеба
36. Когда же римляне решили напасть на капуанцев, Ганнибал послал Ганнона101 с тысячью пехотинцев и тысячью всадников, чтобы он ночью вошел в Капую. Он и вошел незаметно для римлян, и они с наступлением дня, как только увидали на стенах более многочисленных защитников, поняли происшедшее и тотчас отошли от города, но сперва собрали еще не сжатый хлеб капуанцев и других кампанцев. Когда кампанцы стали на это плакаться, Ганнибал сказал, что он имеет много хлеба в Япигии, и велел, послав за ним, брать, сколько они хотят. Они же послали не только вьючных животных и мужчин, но и женщин и детей, чтобы носить хлеб, не боясь уже ничего во время пути, так как в их область перешел из области япигов Ганнибал и стал лагерем у реки Калора102, близ Беневента, жителей которого одних боялись капуанцы, так как те еще оставались союзниками римлян. Но тогда, в присутствии Ганнибала, капуанцы презирали всех.
37103. Случилось, что Ганнибал, так как его вызвал Ганнон, ушел в область луканов, оставив большую часть снаряжения в лагере у Беневента с малой охраной; тогда один из римских консулов, командовавших войсками, — а их было два, Фульвий Флакк и Клавдий Аппий104 — узнав об этом, напал на кампанцев, переносивших хлеб, и, так как они к этому были не приготовлены, многих перебил, а хлеб отдал жителям Беневента; он взял и лагерь Ганнибала и все заготовленное в нем разграбил и, так как Ганнибал был еще в области луканов, окружил рвом Капую и за рвом обвел всю Капую по кругу стеной. Сделав вне этого укрепления другое, пространство между ними римляне сделали лагерем. Стенные выступы у них были обращены одни в сторону осаждаемых капуанцев, другие — в сторону подступающих извне, причем вид этого лагеря был наподобие большого города, имеющего в середине меньший. От внутренней стены кругового укрепления до Капуи расстояние было самое большее два стадия105; на этом пространстве каждый день, когда лучшие воины обеих сторон вызывали друг друга, происходило много столкновений и схваток, много единоборств, как в театре, окруженном стенами. Некий капуанец, по имени Таврея106, убегал во время единоборства от одного из римлян — Клавдия Аселла107, избавляясь от опасности, пока Аселл, натолкнувшись на стены капуанцев и не имея возможности на полном скаку повернуть коня, не ворвался стремительно через вражеские ворота в Капую и, проскакав через весь город, не выскочил через другие ворота к римлянам, стоявшим на другой стороне.
38108. И так он спасся, совершенно невероятным образом. Ганнибал же, обманувшись в успехе дела, из-за которого он был вызван в область луканов, обратился к Капуе, считая очень важным, чтобы такой большой и удачно расположенный город не оказался под властью римлян. Напав на круговое укрепление, но ничего не достигнув и не представляя, каким образом можно послать в город или хлеб, или войско, так как никто из тех, кто находился в городе, не мог к нему выйти из-за укрепления, охватывавшего город со всех сторон, он спешно двинулся со всем войском на Рим, узнав, что и римляне уже страдают от голода, а также надеясь, что этим он отвлечет римлян от Капуи или сам сделает нечто большее, чем освобождение Капуи. Стремительным походом пройдя земли многих враждебных народов, из которых одни не могли его удержать, а другие не делали даже попытки сопротивляться ему, он стал лагерем в тридцати двух стадиях109 от Рима на реке Аниене110.
39. Город пришел в такое смятение, как никогда раньше; своего войска у них не было никакого (все, какое было, находилось тогда в Кампании), тогда как внезапно на них напали столь большое вражеское войско и полководец доблестный и счастливый, не терпевший поражений. Однако те из способных носить оружие, которые были в городе, стали охранять ворота, старики поднялись на стену, женщины и дети подносили камни и стрелы. Бывшие в полях бегом собирались в город. Крик, плач, моления и взаимные подбадривания смешались в общий гул. Были из них и такие, которые, выйдя из города, стали разрушать мост на Анио. Некогда римляне, укрепив один маленький городок в области айканов111, назвали его от своей метрополии Альбой112; со временем вследствие небрежности произношения или порчи языка или для отличия от албанов они стали называть их альбесеями ('Αλϐησέας)113. Из этих вот альбесеев тогда бегом примчались в Рим две тысячи человек, чтобы вместе пережить опасность, и, как только они прибыли, они вооружились и стали охранять ворота. Такое рвение из всех колоний проявил один только этот маленький городок, подобно тому, как и к афинянам в битве при Марафоне маленький город платейцев пришел на помощь, чтобы принять участие в защите от грозившей тогда опасности114.
40. Из римских полководцев Аппий остался у Капуи, так как казалось, что он и один сумеет взять Капую, а Фульвий Флакк115, двинувшись другими, чем Ганнибал, путями с невероятной быстротой, стал лагерем против Ганнибала, имея между собой и им реку Аниен. Ганнибал, найдя мост разрушенным, а Фульвия засевшим против него на другом берегу, решил обойти реку у ее истоков. Фульвий шел параллельно с ним по другому берегу, но Ганнибал и здесь его обманул, оставив всадников-номадов, которые по уходе войск перешли Аниен и стали опустошать поля римлян. Оказавшись у самого Рима и устрашив его, они, как им было приказано, вернулись к Ганнибалу. Сам же он, когда обошел истоки реки и до Рима осталось недалеко, как говорят, ночью с тремя телохранителями тайно осмотрел город, и, несмотря на то, что он заметил недостаток войска и охватившее всех смятение, он повернул обратно к Капуе116: или бог, как и в других случаях, и тогда отнял у него разум, или испугавшись доблести и счастья этого города, или, как он сам говорил советовавшим ему напасть на город, не желал кончать войны из страха перед карфагенянами, ибо тогда ему пришлось бы сложить командование. Ведь войско Фульвия ни в какой степени не могло равняться с войском Ганнибала. Фульвий следовал за уходившим Ганнибалом, мешая ему запасать фураж и остерегаясь подвергнуться нападению из засады.
VII, 41. Выждав безлунную ночь и заметив, что Фульвий вечером не успел построить стены, но, выкопав ров, оставив промежутки вместо ворот и сделав вместо стены насыпь, успокоился, Ганнибал тайно послал на естественно укрепленный холм, поднимавшийся над римским лагерем, всадников, которым сказал, чтобы они временно держались спокойно, пока римляне не начнут занимать холм, как свободный от людей, и, посадив на слонов индийцев, приказал им прорваться в лагерь Фульвия через промежутки, оставленные для ворот, а, как только смогут, и через насыпи. И, приказав некоторым трубачам и горнистам следовать за ними на небольшом расстоянии, он прибавил к этому, что, когда они окажутся внутри лагеря, одни должны, разбежавшись, произвести возможно больше смятения, чтобы показалось, что их очень много, другие же кричать по-латыни, что Фульвий, полководец римлян, приказывает, оставив лагерь, взойти на близлежащий холм117. Такова была военная хитрость Ганнибала, и в начале этого предприятия все шло так, как он задумал; и слоны вошли, затоптав сторожей, и трубачи делали свое дело, и смятение, неожиданно охватившее римлян, поднимавшихся со сна в темноте ночи, было ужасающим, слыша же от говоривших по-латыни, что приказано бежать на холм, они готовы были это выполнить.
42. Фульвий же, всегда ожидая какой-нибудь засады и подозревая что-либо подобное во всех действиях Ганнибала, или по врожденной ему рассудительности, или осененный божественным наитием, или получив точные сведения от пленника, Фульвий поспешно поставил трибунов на дорогах, ведших к холму, чтобы задерживать тех, которые по ним уже неслись туда, и разъяснять им, что этот приказ дал не римский полководец, а Ганнибал, устроивший там засаду. Сам же он, поставив на насыпях через короткие промежутки стражей, чтобы никто не вторгнулся извне, ходил по лагерю вместе с другими и громко сообщал, что все обстоит спокойно и что тех, которые вошли вместе со слонами, немного. Он велел повсюду зажечь факелы и развести костры, и тогда стала ясной малочисленность вошедших, так что римляне, совершенно проникнувшись к ним презрением и перейдя от прежнего страха к гневу, легко перебили их, так как они были безоружны и немногочисленны. Слоны, не имея свободного пространства, чтобы повернуться, запутывались между палаток и бараков; в узком пространстве огромные их тела представляли прекрасную цель для ударов; в конце концов, страдая от ран, придя в ярость (ἀγανακτοῦντες)118, не имея возможности броситься на врагов, они скинули с себя своих вожаков, затоптали их в бешенстве и с ревом и, совершенно обезумев, вырвались из лагеря. Так Фульвий Флакк благодаря разумной твердости и искусству, встретившись с внезапной засадой, обошел Ганнибала и сохранил свое войско, всегда боявшееся козней Ганнибала119.
43. Потерпев неудачу в своей попытке, Ганнибал, перейдя в область луканов, зазимовал; и этот свирепый воин предался непривычной для него роскоши и любовным наслаждениям. И тотчас у него за малое время все переменилось. Фульвий возвратился в Капую к своему сотоварищу-полководцу, и оба стали усиленно теснить капуанцев, торопясь взять город зимой, пока Ганнибал отсутствовал. Капуанцы же, поскольку запасы продовольствия были у них исчерпаны и неоткуда было подвезти другие, отдали себя в руки консулов; сдались им и те из ливийцев, которые стояли как гарнизон, с самими полководцами, Ганноном (не тем, который был в Лукании)120 и Бостаром121. Римляне поставили в городе свой гарнизон и сколько ни нашли перебежчиков, у всех у них отрубили руки; из ливийцев знатных послали в Рим, остальных продали. Из самих капуанцев, наиболее виновных в отпадении они казнили, у остальных отняли только землю: вся она вокруг Капуи очень плодородна, так как это равнина. Так Капуя вновь перешла в руки римлян, и этим у ливийцев для ведения войны в Италии было отнято большое преимущество.
44122. В области бруттиев, которая составляет часть Италии123, один человек из занятого ливийцами города Тисии124, привыкший всегда грабить и доставлять добычу начальнику гарнизона, а вследствие этого ставший ему во всех отношениях приятелем и почти сотоварищем по власти, страдал, видя, как солдаты гарнизона насильничают над его отечеством. Поэтому, столковавшись с римским военачальником и дав и получив от него клятвы в верности, он всякий раз приводил в крепость как пленных нескольких римских солдат, а их оружие приносил как добычу. Когда их оказалось довольно много, он освободил и вооружил их, уничтожил гарнизон ливийцев и ввел другой от римлян. Когда немного позднее мимо них проходил Ганнибал, солдаты римского гарнизона, пораженные страхом, бежали в Регий, а тисиаты предали себя Ганнибалу. Виновников отпадения Ганнибал сжег, а в городе поставил другой гарнизон.
45. В городе япигов Салапиид125, подвластном ливийцам, было два человека, выдающихся из числа других родом, богатством и могуществом, но во многом отличных друг от друга. Из них Дасий стоял на стороне ливийцев, а Блатий — на стороне римлян. Пока дела Ганнибала процветали, Блатий бездействовал; когда же дела римлян стали поправляться и многие из их владений они вновь вернули, Блатий стал убеждать своего врага объединиться с ним в заботах только об отечестве, чтобы не потерпеть чего-нибудь ужасного, если римляне возьмут силой их город. Тот, сделав вид, что соглашается, донес об этом Ганнибалу. И судил их Ганнибал, причем Дасий обвинял, Блатий защищался и говорил, что он подвергся навету вследствие вражды; уже и раньше предвидя это, Блатий дерзнул произнести такую речь перед врагом, считая, что его обвинителю не будет веры вследствие их взаимной вражды. Ганнибал, полагая, что не должно ни оставлять такого дела без внимания, ни сразу поверить сказанному врагом обвиняемого, отослал их, чтобы самому с собой обдумать это дело. Так как выход был очень узким, Блатий незаметно для других сказал Дасию: “Не будешь, приятель, спасать отечество?” Дасий же, немедленно закричав, сообщил это Ганнибалу.
46. Тогда Блатий, жалуясь и этим еще более вызывая к себе доверие, сказал, что он является жертвой заговора хитрого врага. “Этот”, сказал он, “теперешний коварный замысел освобождает меня и от прежнего подозрения, если какое-нибудь было. Ведь кто и прежде мог бы доверить врагу такое дело, и теперь, если раньше он и поступил необдуманно, вновь во второй раз решился бы сказать то же самое человеку, недостойному доверия, выступившему обвинителем в этом самом деле, переживая еще опасность, находясь под судом и отрицая свою виновность, и при этом еще сказать в суде, где многие могли слышать, да и обвинитель равным образом тотчас же сообщил бы это? И если бы даже он внезапно оказался”, говорил он, “благорасположенным и дружественным, то в чем он мог бы оказаться мне полезным в борьбе за отечество? Чего бы я требовал от него, который ничем не может помочь?” Мне кажется, что Блатий, опять предвидя все, что случилось, шепнул на ухо Дасию эту фразу и вызвал к нему еще большее недоверие; вследствие этого и Ганнибал стал меньше доверять сказанному прежде Дасием. Но даже и теперь, избегнув суда, Блатий не перестал переубеждать врага, одновременно презирая его, как ставшего недостойным доверия во всех отношениях. Дасий же вновь сделал вид, что соглашается, и просил указать ход задуманного отпадения. Ничего не опасаясь, Блатий сказал: “Я спешно уеду в один из римских лагерей” (указав ему один из самых далеких) “и, взяв войско, приведу сюда; ибо начальник того войска мне друг; ты же оставайся у меня здесь и наблюдай за внутренней жизнью города”.
47. Так он сказал и тотчас же быстро уехал, тайно от Дасия, не в тот, на который он указал, лагерь, а в Рим, куда дорога была короче. Дав сенату заложником сына, он попросил тысячу всадников, с которыми спешно возвратился, предвидя, что должно произойти. Дасий, не видя врага в следующие дни, решил, что тот выполняет то, о чем он ему сообщил, как будто уже вполне доверяя ему. Итак, сочтя, что действительно Блатий отправился в тот более отдаленный лагерь, Дасий быстро отправился к Ганнибалу, рассчитывая, “что сумеет вернуться раньше его; при этом он сказал: “теперь я предам тебе Блатия с поличным, когда он будет вводить в город войско”. Изложив произошедшее и взяв несколько воинов, он с поспешностью вернулся в родной город, полагая, что Блатий еще далеко. Но тот был уже в городе, только что туда прибыл, и, перебив гарнизон из ливийцев, бывший немногочисленным, стерег, чтобы никто не вышел из города; все остальные ворота он запер, те же, через которые должен был войти Дасий, одни оставил открытыми. И часть стены, которая прилегала к ним, он всю привел в такое состояние, чтобы она не вызывала подозрения; внутри же все было так перерыто рвами, чтобы ворвавшиеся за ворота не могли разбежаться по всему городу. Когда Дасий увидел ворота открытыми, он обрадовался, сочтя, что он предупредил врага, и, полный веселья, въехал в город. Блатий же, закрыв ворота, убил его и въехавших с ним, оттеснив их в узкое пространство, так что вследствие рвов они не имели возможности бежать. Лишь немногие из них, перескочив через стену, бежали.
VIII, 48. Так Блатий одолел Дасия, трижды применив против него коварство126. В то время Фульвий127, римский консул, осаждал Эрдонию128, вечером незаметно для него сюда подошел Ганнибал и, став поблизости, велел не зажигать огней и хранить молчание. Около рассвета, когда к тому же поднялся туман, он послал всадников напасть на римский лагерь. Римляне стали их отражать, правда, с некоторым смятением, как только что вставшие от сна, но храбро, так как видели перед собой немногих, откуда-то к ним явившихся. Ганнибал же с пехотой обошел город по другую сторону, чтобы одновременно и осмотреть место и внушить надежду находящимся внутри, пока во время обхода, или предвидя это, или случайно, он не столкнулся с римлянами и не окружил их. Тотчас же попав под перекрестные удары, они, безжалостно избиваемые врагами, погибали в большом количестве; было убито из них до восьми тысяч и сам консул Фульвий. Остальные, вскочив на какую-то насыпь перед лагерем, храбро отбиваясь, сохранили ее и помешали Ганнибалу взять лагерь129.
49. После этого римляне опустошали сторону отпавших япигов, Ганнибал же — область кампанией, перешедших на сторону римлян, кроме одной Ателлы130. Жителей ее он переселил в Фурии, чтобы избавить их от бедствий войны, которую вели бруттии, луканы и япиги. Римляне поселили в Ателлу131 изгнанных из Нуцерии132 и, напав на еще подвластную Ганнибалу Авлонию133, взяли ее и, делая набеги, опустошали землю бруттиев. Тарент, где гарнизоном командовал Карталон134, они осадили с суши и с моря135. Так как карфагенян в наличности было мало, Карталон взял в гарнизон бруттиев. Начальник этих бруттиев был влюблен в женщину, брат которой, находясь в войске римлян, устроил через сестру, чтобы начальник сдался римлянам, когда они подведут осадные машины к той части стены, где он командовал. Вот каким образом римляне взяли Тарент, место, весьма важное для ведения войны и на земле и на море.
50. Ганнибал торопился к Таренту, но узнав, что он взят, очень огорченный, отправился в Фурии, а оттуда в Венусию136, где против него стали лагерем Клавдий Марцелл137, захвативший Сицилию, бывший тогда в пятый раз консулом, и Тит Криспин138; но они не решились начать битву139. Но Марцелл, увидев, как номады забирают какую-то добычу, и считая, что этих грабителей мало, быстро напал на них с тремястами всадников, полный к ним презрения, причем сам он шел впереди, будучи отважен в битвах и всегда готовый на опасность. Но когда внезапно появилось много ливийцев, отовсюду напавших на него, те из римлян, которые были в тылу, первыми бросились бежать. Марцелл же, считая, что они следуют за ним, продолжал храбро сражаться, пока, пораженный дротиком, не был убит140. Ганнибал, став около его тела, когда увидел раны, которые все были на груди, похвалил его как воина, но упрекнул как полководца. Сняв с его руки перстень с печатью, он торжественно предал его тело сожжению, а кости отослал сыну в лагерь римлян.
51. Гневаясь на салапинов141, Ганнибал поспешно, прежде чем смерть Марцелла стала многим известна, запечатал письма Марцелла печатью и послал отнести это письмо римского перебежчика, который должен был сообщить, что за ним идет войско Марцелла и что Марцелл велит его принять. Но жители Салапии только что получили письмо Криспина, разославшего всем уведомление, что печатью Марцелла овладел Ганнибал. Итак, вестника, чтобы, оставаясь, он не узнал, что они хотят сделать, они отослали, обещав сделать то, что приказано, сами же, вооружившись, ожидали на стенах очередного коварства. Когда подошел Ганнибал с номадами, которых он вооружил римским оружием, они при помощи военного приспособления подняли ворота, как будто действительно радуясь прибытию Марцелла, и, приняв внутрь столько, сколько они легко могли одолеть, они вновь при помощи того же приспособления опустили ворота. Вошедших они убили, а стоявших еще вне стен они сверху стали поражать и наносить им раны. И, потерпев неудачу в этой второй попытке взять город, Ганнибал отошел142.
52143. В это время и Гасдрубал, брат Ганнибала, с войском, которое он набрал в области кельтиберов, перешел в Италию и, так как кельты приняли его дружелюбно, перешел Альпийские горы, пройденные ранее Ганнибалом, в два месяца, а до того эта дорога потребовала у Ганнибала шесть месяцев. Он вторгся в Тиррению, ведя с собой сорок восемь тысяч пехотинцев, восемь тысяч всадников и пятнадцать слонов. Он отправил брату письмо, извещая, что он прибыл. Так как письмо было перехвачено римлянами, то консулы Салинатор и Нерон144, узнав из письма количество его войска, соединили вместе все свои силы и стали против него лагерем у города Сен (Σήνας)145. Гасдрубал, вовсе не желая сражаться, но торопясь соединиться с братом, уклонялся от боя. И ночью, снявшись с лагеря, он двигался по болотам и топям около трудно переходимой реки, пока с наступлением дня римляне не захватили воинов Гасдрубала, находящихся в беспорядке и усталых от бессонницы и усилий, и многих из них вместе с начальниками, когда они еще собирались и строились, перебили, и в числе их самого Гасдрубала; многих они взяли в плен146 и освободили Италию от великого страха, так как Ганнибал стал бы для них непобедимым, если бы присоединил к своему и это войско.
53. Мне кажется, что бог вознаградил римлян за поражение при Каннах этой победой, которая недалеко отстояла от него по времени и в некотором отношении была ему равноценной, так как в обоих случаях погибли полководцы и количество погибшего войска было очень близко и в том и в другом случае; и пленных было много, одинаково и в той и в другой битве; в обоих случаях неприятели овладели лагерем и богатыми запасами противной стороны. Так попеременно Рим испытал и счастье и несчастье. Из кельтиберов же те, которые бежали из этого поражения, одни ушли домой, другие — к Ганнибалу.
54. Ганнибал был тяжело поражен внезапной гибелью брата и столь большого войска из-за незнакомства с дорогами. Имея уже четырнадцать лет непрерывных трудов с тех пор, как он начал воевать с римлянами в Италии, выбитый отовсюду, что он захватил раньше, он удалился в область бруттиев, народа, который один остался ему подвластным, и, ожидая новых войск, которые должны были прийти из Карфагена, бездействовал. И действительно они [т.е. карфагеняне] послали ему сто “круглых” грузовых судов, на которых были хлеб, войско и деньги, но так как ни один корабль с веслами их не сопровождал, ветер занес их в Сардинию, и военачальник Сардинии, выплыв против них на длинных147 кораблях, двадцать из них потопил, шестьдесят захватил; остальные карфагеняне бежали в Карфаген. Поэтому Ганнибал, еще более испытывая недостаток во всем и отказавшись от надежды на помощь от карфагенян, так как даже Магон148, набиравший наемников среди кельтов и лигуров, ему не посылал ничего, но выжидал, как в будущем сложатся дела, предвидя, что он [т.е. Ганнибал] не сможет больше оставаться в Италии, — стал относиться без внимания даже к самим бруттиям, ставшим ему почти что чужими, накладывал на них очень большие поборы и переселил их из укрепленных городов в равнины, как собирающихся отпасть от него; многих из людей, обвинив, он казнил, чтобы присвоить их имущество.
IX, 55. В таком положении он находился, в Риме же были выбраны консулами Лициний Красс и Публ
I. 1. В этом сочинении излагается, что карфагенянин Ганнибал, вторгшись из Иберии в Италию, испытал от римлян в течение шестнадцати лет, которые он там непрерывно воевал, пока карфагеняне, подвергаясь опасности в своем собственном городе, не призвали его в свои владения, а римляне не изгнали его. Какая же у Ганнибала была истинная причина вторжения и какой внешний предлог, в высшей степени точно показано в Иберийском сочинении; однако я опишу это и здесь для напоминания.
2. Гамилькар, который был прозван Баркой, отец этого Ганнибала, был начальником войск .карфагенян в Сицилии, когда римляне и карфагеняне сражались друг с другом из-за этого острова. Ввиду распространившегося мнения, что он плохо вел дела, он подвергался преследованиям со стороны врагов и, боясь исхода суда, устроил так, что до сдачи отчета о своих действиях он был выбран полководцем против номадов. Оказавшись же полезным в этой войне и ублаготворив войско грабежами и подарками, он повел его без разрешения общины карфагенян к Гадейрам и переправился через пролив в Иберию, откуда он стал посылать богатую добычу в Карфаген, ублаготворяя народ, чтобы, если возможно, он не сердился на него за командование в Сицилии, а так как он приобрел большую область, слава его была велика, и он внушил карфагенянам желание овладеть всей Иберией, как будто это было легким делом. Закинфяне же и все другие эллины, бывшие в Иберии, прибегают к помощи римлян, и карфагенянам определена граница их владений в Иберии: они не должны переходить реки Ибера; и это было вписано в договор между римлянами и карфагенянами. После же этого, организовав находящуюся под властью карфагенян Иберию, Барка гибнет, пав в каком-то сражении, и полководцем после него становится Гасдрубал, зять Барки. Последнего на охоте убивает какой-то слуга, господина которого Гасдрубал казнил.
3. Третьим после них полководцем в борьбе с иберами провозглашается войском вот этот Ганнибал, считавшийся воинственным и опытным в военных делах; он был сыном Барки и братом жены Гасдрубала; он был очень юным и еще как подросток постоянно находился при отце и зяте. И народ карфагенян постановил вручить ему командование. Таким образом, Ганнибал, о котором я пишу дальше, становится полководцем карфагенян в области иберов; когда же враги Барки и Гасдрубала стали преследовать их друзей и презирали этого Ганнибала, как еще слишком молодого, Ганнибал, полагая, что это начало похода против него, и считая, что лично он будет в безопасности, если его отечество будет испытывать страх, стал приходить к мысли ввергнуть их в какую-либо великую войну. Он предполагал, как зто и оказалось на деле, что война между римлянами и карфагенянами будет длительной, ему же принесет великую славу сама попытка, даже если бы случилось, что он потерпит в ней неудачу; говорили, что когда он был еще мальчиком, отец заставил его поклясться у алтарей, что он никогда не перестанет вредить римлянам. Ввиду всего этого он задумал в нарушение договора перейти Ибер, и для того, чтобы иметь предлог, он подговорил некоторых выступить обвинением против закинфян. Написав об этом тотчас же в Карфаген и прибавив, что римляне тайком возбуждают Иберию к отпадению от них, он получил от карфагенян разрешение действовать, как он найдет нужным. И вот, перейдя Ибер, он до основания разрушил город закинфян, вследствие чего был нарушен договор между римлянами и карфагенянами, заключенный ими после войны в Сицилии.
4. Все, что сделали в Иберии сам Ганнибал и бывшие после него другие полководцы карфагенян и римлян, излагается в книге об Иберийских войнах; навербовав дополнительно как можно больше воинов из кельтиберов, ливийцев и других народов и передав наблюдение за Иберией брату своему Гасдрубалу, он перешел через Пиренейские горы в страну кельтов, ныне называемую Галатией, ведя с собой девяносто тысяч пехотинцев, до двенадцати тысяч всадников и тридцать семь слонов. Из галатов одних подкупив, других уговорив, иных же принудив силой, он прошел через их страну. Подойдя к Альпийским горам и не находя ни одной дороги, по которой он мог бы пройти или подняться на горы (так как они очень отвесны), он все же, исполненный смелости, взобрался и на них; сильно страдая от глубокого снега и холода, рубя и поджигая лес, золу же поливая водой или уксусом и ставшие вследствие этого ломкими скалы разбивая железными колунами, он проложил себе таким образом дорогу, по которой и теперь ходят через горы и которая называется проходом Ганнибала. Поскольку у него уже ощущался недостаток в продовольствии, он стал торопиться, причем ему удавалось скрыть все это от римлян до тех пор, пока он не прибыл в Италию; с трудом лишь на шестой месяц, после того как он двинулся из Иберии, потеряв многих, он спустился с гор на равнину.
II, 5. Передохнув немного, он напал на Таврасию, город кельтов. Взяв его штурмом, он для устрашения остальных кельтов перебил пленных и, придя к реке Эридану, ныне называемому Падом, где римляне воевали с кельтами, именовавшимися бойями, стал лагерем. Римский консул Публий Корнелий Сципион, воевавший с карфагенянами в Иберии, узнав о вторжении Ганнибала в Италию, тоже оставив своего брата Гнея Корнелия Сципиона для устройства дел в Иберии, переплыл в Тиррению; двинувшись оттуда и собирая по дороге сколько мог союзников, он успел раньше Ганнибала подойти к Паду. Он отправил в Рим Манлия и Атилия, которые воевали с бойями, так как в присутствии консула им уже не полагалось командовать; сам же, взяв от них войско, стал выстраивать его для сражения с Ганнибалом. Когда произошел бой легковооруженных и всадников, римляне, окруженные ливийцами, бежали в лагерь и с наступлением ночи удалились в сильно укрепленную Плаценцию, перейдя Пад по мостам и разрушив их за собой. В свою очередь и Ганнибал, перекинув мосты через реку, перешел ее.
6. Это дело, совершившееся почти непосредственно после перехода Альпийских гор, сразу подняло у живущих там кельтов славу Ганнибала как непобедимого полководца и человека, пользующегося блестящим счастьем. Так как это были варвары, а кроме того исполненные к нему благоговейным страхом, Ганнибал, считая, что их можно обмануть по этим двум причинам, каждый день менял одеяние и прическу волос, постоянно прибегая все к новым и новым выдумкам; когда он проходил среди народов, кельты, видя его то стариком, то юношей, то человеком средних лет, постоянно меняющим свой облик, удивляясь, считали, что он причастен божественной природе.
Второй консул Семпроний, будучи в это время в Сицилии и узнав о происшествии, прибыл на кораблях к Сципиону и стал лагерем на расстоянии сорока стадиев от него. Они намеревались на следующий день вступить в сражение. Между противниками протекала река Требия, которую римляне перешли до рассвета, погрузившись по грудь, а это было время зимнего солнцестояния, шел дождь и было холодно. Ганнибал же велел войску отдыхать до второго часа дня и только тогда вывел его в сражение.
7. Боевой строй обоих войск был следующий: конница и того и другого консулазанимала крылья по обе стороны фаланги пехотинцев. Ганнибал против всадников поставил слонов, а против фаланги — пехотинцев; всадникам же он велел держаться спокойно позади слонов, пока он сам не даст им какого-либо приказа. Когда все вступили в бой, кони римлян бросились прочь от слонов, не вынося ни вида их, ни запаха. Пехотинцы же, хотя они и были измучены и вялы от холода, перехода через реку и бессонницы, однако смело напали на зверей, стали наносить им раны, а некоторым даже подрезали жилы и уже заставили вражеских пехотинцев отступать. Увидев это, Ганнибал дал коннице приказ зайти врагам в тыл. Так как римские всадники только что были рассеяны слонами и пехотинцы остались одни, причем попали в тяжелое положение и боялись окружения, отовсюду началось бегство в лагери. И некоторые римские воины погибли, настигнутые, как пехотинцы, всадниками, другие — вследствие поднявшихся вод реки: так как солнце растопило снег, река текла громадным потоком и нельзя было ни стать вследствие глубины, ни плыть вследствие тяжести оружия. Следуя за ними и заклиная их остановиться, будучи сам ранен, Сципион едва не погиб и с трудом спасся в Кремону, унесенный туда на руках. Недалеко от Плаценции была небольшая стоянка для кораблей, напав на которую Ганнибал потерял четыреста воинов и сам был ранен. С этого времени все стали на зимние квартиры: Сципион в Кремоне и Плаценции, Ганнибал — около Пада.
8. Римляне, находившиеся в городе, узнав о происшедшем и в третий раз уже потерпев поражение около Пада (ведь еще до Ганнибала они были побеждены бойями), стали собирать другое войско из своей среды с тем, чтобы с находящимися около Пада было тринадцать легионов, и от союзников потребовали вновь воинов в двойном количестве. Уже тогда легион у них имел пять тысяч пехотинцев и триста всадников. Из этих одних они послали в Иберию, других — в Сардинию, так как и там шла война, третьих — в Сицилию. Но большинство вели против Ганнибала выбранные после Сципиона и Семпрония консулами Гней Сервилий и Гай Фламиний. Из них Сервилий, поспешивший к Паду, принял командование от Сципиона (Сципион, назначенный проконсулом, отплыл в Иберию), Фламиний же с тридцатью тысячами пехотинцев и тремя тысячами всадников охранял Италию, расположенную внутри Апеннинских гор, которую одну и следовало бы назвать собственно Италией. Апеннины выходят из середины Альп по направлению к морю, и все то, что лежит направо от них, является настоящей Италией, то же, что налево и склоняется к Ионийскому морю, теперь и это — Италия, потому что и Тиррения34 стала теперь Италией, но одни из ее областей, по обе стороны Ионийского полуострова, населены эллинами, а остальные — кельтами, теми, которые впервые напав на Рим, сожгли город. Когда же, изгоняя их, Камилл преследовал кельтов до Апеннинских гор, они, как мне кажется, перевалив через эти горы, вместо своей родины поселились у Ионийского моря; и эту часть страны еще и теперь так называют — Галатская Италия35.
9. Итак, римляне разделили значительные свои военные силы на много частей и вели одновременно войну в разных местах; заметив это, Ганнибал с началом весны, ускользнув от противников (ἄλλους)36, стал опустошать Тиррению и постепенно приближался к Риму. Когда он стал подходить ближе, римлян охватил страх, так как у них не было боеспособного войска. Однако из оставшихся граждан они вооружили восемь тысяч, во главе их поставили Центения, одного из выдающихся частных лиц, так как никакого начальства не было налицо, и послали его в страну омбриков37 к Плейстинскому38 озеру, чтобы он занял узкие проходы, которые представляют собой ближайшую дорогу к Риму. В то же время и Фламиний, охранявший с тридцатью тысячами войск внутреннюю Италию, заметив быстроту Ганнибала, быстро, не давая отдыха войску, переменил свою позицию. Отчасти боясь за город, да и сам будучи неопытным в военном деле, избранный на эту высокую должность39 благодаря заискиваниям перед народом, он торопился вступить в сражение с Ганнибалом.
10. Последний, заметив его поспешность и неопытность, укрылся за некоей горой и озером40 и, скрыв легковооруженных и всадников в горном проходе, разбил лагерь. Фламиний, увидя его на рассвете, немного приостановился, давая войску отдохнуть от марша, пока он укрепит лагерь, после же этого тотчас повел их, страдавших от бессонницы и тяжелого труда, в битву. Но когда появились из засады враги, Фламиний, оказавшись в середине между горой, озером и врагами, погиб и сам, и с ним двадцать тысяч воинов. Остальных в числе десяти тысяч, бежавших вместе в какое-то укрепленное местечко, помощник Ганнибала Магарбал, тоже имевший величайшую славу как полководец, не имея возможности легко захватить их силой и не считая нужным сражаться с отчаявшимися, убедил сложить оружие, обещав отпустить, куда они хотят. Когда они сложили оружие, он, взяв их, безоружными привел к Ганнибалу. Тот же, сказав, что Магарбал не был уполномочен без него заключать такой договор, тех из пленных, которые были из числа союзников, проявив чрезвычайную доброту, отпустил домой, стремясь таким человеколюбием привлечь их города, тех же, которые были из римлян, стал содержать в оковах41. Отдав добычу участвовавшим вместе с ним в походе кельтам, чтобы и их привлечь этой выгодой, он двинулся дальше, в то время как стоявший в области Пада полководец Сервилий, узнав уже о произошедшем, с сорока тысячами поспешил в Тиррению42, а Центений с восемью тысячами занял уже ущелье.
11. Ганнибал, увидев перед собой Плейстинское озеро и над ним гору и Центения, овладевшего горным проходом между ними, стал старательно расспрашивать проводников, нет ли какого-либо обходного пути. Когда они сказали, что торной дороги никакой нет, но все только кручи и ущелья, он все же послал этим путем легковооруженных и с ними Магарбала, чтобы ночью обойти гору. Прикинув, что они могли уже обойти гору, Ганнибал напал на Центения с фронта43. Когда с обеих сторон начался бой44, Магарбал, проявив особое рвение (πάνυ προθύμως), показался на вершине горы над ними и поднял боевой клич. Тотчас же началось бегство римлян и избиение попавших в окружение: три тысячи пало, восемьсот попало в плен; остальным с трудом удалось бежать. Бывшие в городе, узнав о случившемся и испугавшись, как бы Ганнибал немедленно не подошел к городу, стали сносить камни на стену и вооружать стариков; испытывая же недостаток в оружии, они стали брать из святилищ взятое как добычу в прежних войнах оружие, висевшее в них как украшение; и, как это бывало в минуты крайней опасности, они выбрали диктатором Фабия Максима45.
III, 12. Но Ганнибал, которого бог отвратил от этого намерения, повернул опять к Ионийскому морю и, идя по побережью, все предавал опустошению, забирая большую добычу. Консул Сервилий, следуя параллельно за ним, прибыл в Аримин, находясь на один день пути от Ганнибала; там он задержал свое войско и ободрил дружественных еще кельтов, пока диктатор Фабий Максим46, прибыв туда, не отослал Сервилия в Рим, так как по избрании диктатора тот не был уже ни консулом, ни полководцем, сам же, следуя по пятам за Ганнибалом, не вступал с ним в сражение, хотя тот часто его вызывал на это, но не позволял Ганнибалу осаждать какой бы то ни было город, сторожа и мешая ему. Так как страна была опустошена, то Ганнибал стал испытывать недостаток в продовольствии, и, опять обходя ее, каждый день выстраивал войско в боевом порядке, вызывая на бой противника. Но Фабий не вступал с ним в сражение, хотя Минуций Руф, который был у него начальником конницы, порицал его и даже писал в Рим друзьям, что Фабий медлит со сражением вследствие своей трусости. Когда Фабий временно отлучился в Рим ради каких-то жертвоприношений, Минуций, начальствуя над войском, завязал как-то битву с Ганнибалом и, считая, что он победил, тем решительнее написал донесение в Рим сенату, обвиняя Фабия, что он не хочет победить. И сенат постановил, когда Фабий уже вернулся в лагерь, чтобы начальник конницы имел с ним одинаковую власть47.
13. И вот они, поделив войско, располагались лагерями близко друг от друга, причем каждый оставался при своем мнении: Фабий считал, что Ганнибала надо истощить промедлением и попытаться не испытывать от него никаких поражений, Минуций — что надо решить дело битвой. Когда Минуций вступил в битву, Фабий, предвидя, что случится, поставил свое войско неподвижно поблизости и воинов Минуция, обращенных в бегство, принимал под свою защиту, воинов же Ганнибала, преследовавших бегущих, оттеснил. Фабий этим облегчил для Минуция постигшее его несчастье, нисколько не питая на него зла за клевету48. Минуций же, сознав свою неопытность, сложил власть и свою часть войска передал Фабию49, который считал, что для вступления в битву с человеком, который является мастером военного дела, есть одно только обстоятельство: необходимость. Об этом впоследствии часто вспоминал Август, который и сам не любил быстро решаться на сражения, предпочитая пользоваться скорее искусством, чем смелостью. Фабий опять, как и прежде, сторожил Ганнибала и мешал ему опустошать страну, не вступая с ним в сражение всем войском, но нападая только на рассеявшихся отдельными отрядами фуражиров и вполне определенно зная, что скоро Ганнибал будет испытывать недостаток продовольствия.
14. Когда оба войска приблизились к узкому горному проходу50, которого Ганнибал не предвидел, Фабий, послав вперед четыре тысячи воинов, занял его, а сам с остальными стал лагерем на укрепленном холме с другой стороны. Ганнибал же, когда заметил, что он попал в середину между Фабием и теми, которые стерегли теснины, почувствовал страх, как никогда раньше: он не видел никакого другого прохода — все состояло из отвесных и непроходимых скал, и он не надеялся победить Фабия или стоящих у теснин ввиду укрепленности их позиций. Находясь в таком безвыходном положении, Ганнибал перерезал бывших у него числом до пяти тысяч пленных, чтобы они в момент опасности не подняли восстания, быкам же, которые у него были в лагере (а их было большое количество), к их рогам он привязал факелы и, с наступлением ночи зажегши эти факелы, другие огни в лагере потушил и велел хранить глубокое молчание, самым же смелым из юношей приказал гнать быков со всей поспешностью вверх на те крутизны, которые были посередине между лагерем Фабия и ущельем. Быки, подгоняемые гнавшими их, а также из-за огня, который их жег, обезумев, изо всех сил лезли на крутизны, потом падали и снова лезли.
15. Римляне и с той и с другой стороны, видя, что в лагере Ганнибала темно и тихо, а в горах много всяких огней, не могли, как это бывает ночью, точно понять, что происходит. Фабий подозревал здесь какую-то хитрость Ганнибала, но не мог разгадать ее, держал войско неподвижно, считая, что ночью все подозрительно, стоявшие же в теснинах предположили, чего и хотел Ганнибал, а именно что он, попав в затруднительное положение, бежит, пробиваясь вверх по кручам; поэтому они покинули свои места и бросились туда, где появлялся огонь, рассчитывая захватить там Ганнибала, которому приходилось плохо. Как только Ганнибал увидел, что они спустились из теснин, он быстро бросился в эти теснины с самыми быстрыми из своих воинов, без света в полном молчании, чтобы остаться незамеченным; захватив их и укрепившись там, он дал знак трубой, и лагерь ответил ему громким криком, и внезапно всюду появился огонь. Только тогда римляне заметили обман; остальное же войско Ганнибала и те, которые гнали быков, безболезненно прошли к теснинам. Собрав их, он двинулся дальше. Так, сверх ожидания, Ганнибал тогда уцелел и сам и спас свое войско, и, двинувшись в Геронию51, находившуюся в Япигии, которая была полна хлебом, взял ее и, имея всего в изобилии, спокойно зимовал.
16. Фабий, и после этого продолжая придерживаться своей тактики, следовал за ним и стал лагерем на расстоянии десяти стадий от Геронии, имея между собой и Ганнибалом реку Ауфид52. Так как окончились шесть месяцев, на которые римляне выбирают диктаторов, то консулы Сервилий и Атилий53 вернулись к исполнению своих обязанностей и прибыли в лагерь, а Фабий отбыл в Рим54. В течение этой зимы у Ганнибала и у римлян были постоянные стычки между легковооруженными; и в них римляне оказывались более счастливыми, более храбрыми. Ганнибал всегда сообщал карфагенянам о происходящем, преувеличивая свои успехи, но тогда, так как у него погибло много воинов, он почувствовал недостаток в людях и просил войска и денег. Но враги, преследовавшие злыми насмешками все начинания Ганнибала, и тогда язвительно ответили, что они не понимают, в чем дело, ведь побеждающие не просят денег, но посылают их на родину, а Ганнибал просит, говоря в то же время, что побеждает. Под их влиянием карфагеняне не посылали ему ни войска, ни денег, и Ганнибал, оплакивая это, писал в Иберию своему брату Гасдрубалу, убеждая его в начале лета с войсками, какие только он может набрать, и деньгами вторгнуться в Италию и опустошить северные ее части, чтобы вся она была предана разграблению и римляне были ими поставлены в тяжелое положение с обеих сторон.
17. В таком положении были дела Ганнибала, римляне же, глубоко уязвленные размерами поражения Фламиния и Центения55, как претерпевшие нечто недостойное их и противное разуму и ужасное, и вообще не желая переносить войну, которая велась на их территории, полные гнева против Ганнибала, набрали в Риме четыре легиона воинов и отовсюду собирали союзников, направляя их в Япигию56. Они выбрали консулами за военную славу Луция Эмилия, перед тем воевавшего с иллирийцами, а за заискивание перед народом — Теренция Варрона, который с обычным для него тщеславием давал им много обещаний. А когда консулов провожали на войну, их просили решить войну битвой и не истощать государство долго затянувшейся войной, непрерывной военной службой, денежными взносами, голодом и бесплодием опустошенной земли57. Они, взяв с собой войско, находившееся в Япигии, и имея всего семьдесят тысяч пехотинцев и шесть тысяч всадников, стали лагерем около одной деревни, называемой Каннами58. Ганнибал разбил лагерь напротив римлян59. Будучи по природе воинственным и не вынося бездействия, особенно в это время, под давлением недостатка во всем, Ганнибал постоянно выстраивал войско для битвы, боясь, как бы наемники не перебежали из-за неуплаты жалованья или не разбрелись, добывая продовольствие. Поэтому он вызывал неприятелей на сражение.
18. Точка зрения консулов была следующей: Эмилий полагал, что надо медлить, истощая Ганнибала, который не будет в состоянии дальше выдержать вследствие недостатка продовольствия, и не вступать в сражение с полководцем и войском, вышколенным войнами и счастьем60, Теренций же, как и полагается человеку, заискивающему перед народом, полагал, что надо помнить о том, что наказал им народ, когда они отправлялись на войну, и возможно скорее решить войну битвой. К мнению Эмилия присоединялся консул прошлого года Сервилий, еще оставшийся при войске, к Теренцию же — все находившиеся в войске сенаторы и так называемые всадники61. Они спорили друг с другом, а Ганнибал, напав на вышедших за сеном или дровами, притворно сделал вид, что он побежден, и вот во время последней стражи62 двинул всю массу войска, как будто решил отступить. Видя это, Теренций вывел войско, чтобы преследовать бегущего Ганнибала, хотя Эмилий и тогда отговаривал его от этого намерения. Но так как он не послушался, Эмилий сам по себе стал производить птицегадания63, как это в обычае у римлян, и, послав к находившемуся уже в пути Теренцию, сказал, что день оказывается неблагоприятным. Тот вернулся, боясь показать, что он не повинуется птицегаданиям, но на глазах всего войска рвал на себе волосы и негодовал, как лишенный победы вследствие зависти своего сотоварища. И все войско негодовало вместе с ним.
IV, 19. Потерпев неудачу в своей попытке, Ганнибал тотчас же вернулся в лагерь, чем и открыл свой коварный план; однако и это не научило Теренция относиться с подозрением ко всем действиям Ганнибала, но, как он был в оружии64, ворвавшись в преторий65, к тому же в присутствии членов сената, примипилариев (ταξιάρχων) и военных трибунов, он обвинял Эмилия, что тот воспользовался птицегаданиями как предлогом и лишил Рим явной победы, уклонившись из-за трусости или завидуя ему из-за соперничества. Когда он так кричал, охваченный гневом, стоявшее вокруг палатки войско слушало и поносило Эмилия. Последний напрасно приводил разумные доводы находящимся внутри палатки, но так как на сторону Теренция, кроме Сервилия, стали все остальные, он уступил. И на следующий день он сам выстроил войска, предводительствуя ими, ибо Теренций уступил ему это право. Ганнибал это заметил, но тогда не вышел против них (так как еще не сделал надлежащих распоряжений для битвы), на следующий же день оба войска спустились в равнину. Римляне были построены в три ряда, отстоящих друг от друга на небольшое расстояние, причем каждая часть их имела пеших в центре, а легковооруженных и всадников — с обеих сторон. Полководцы же стояли так: в центре Эмилий, на левом фланге Сервилий, Теренций же — с теми, которые стояли на правом фланге, каждый имел при себе по тысяче отборных всадников, чтобы они помогали попавшим в затруднительное положение. Так построились римляне.
20. Ганнибал, зная прежде всего, что в этой местности регулярно около полудня начинал дуть юго-восточный ветер, подымавший тучи пыли, занял такое место, где ветер дул бы им в спину; затем он заранее поместил в засаду на холм, поросший кустарником и изрезанный оврагами, всадников и легковооруженных, которым приказал, когда фаланги66 столкнутся и завяжется горячее дело и когда начнет дуть ветер, оказаться в тылу у неприятелей. А пятистам кельтиберам он велел вдобавок к длинным мечам надеть под одежду другие, более короткие мечи, сказав, что он сам, когда нужно, даст знак, что им делать. Все войско и он разделил на три части и всадников поставил на флангах широко растянутым строем, чтобы, если будет возможность, окружить врагов. На правом крыле он поставил брата своего Магона, на другом — племянника Ганнона; середину же он занял сам, так как ему была известна опытность Эмилия. С ним было две тысячи отборных всадников, а Магарбал, имея тысячу других, остался в резерве, чтобы помочь, если увидит, что свои попали где-нибудь в затруднительное положение. Действуя так, он затягивал время до второй половины дня (ἐς δευτέραν παρέτεινεν ὣραν)67, ожидая, чтобы поскорее начался ветер.
21. Когда и на той и на другой стороне все было приведено в надлежащий порядок, полководцы объезжали ряды, воодушевляя своих, и напоминали: о родителях, детях и женах, о бывших раньше поражениях, и говоря, что в этой битве будет решаться вопрос об их спасении; Ганнибал же напоминал о прежних победах над этими же людьми, говоря, что позорно позволить побежденным победить своих победителей. Когда же зазвучали трубы и фаланги подняли крик, сперва легковооруженные стрелки, пращники и камнеметатели с обеих сторон, выбежав на середину, начали между собой сражение, после же них двинулись в бой и фаланги. Много тут было и крови и поту, так как с обеих сторон сражались с воодушевлением. В это время Ганнибал дает знак всадникам окружить вражеские фаланги, но римские всадники, хотя их было меньше, чем врагов, храбро сопротивлялись им и, растянув свой строй так, что он стал очень тонким, тем не менее бились очень решительно, и особенно те, которые стояли на левом фланге по направлению к морю. Поэтому Ганнибал и Магарбал вместе пустили на них тех всадников, которых имели вокруг себя, считая, что они своим ужасным варварским криком устрашат противников. Но те и этих встретили твердо и без страха.
22. Поскольку и эта попытка потерпела неудачу, Ганнибал дал знак пятистам кельтиберам68. Они, выбежав из строя, бросились к римлянам и протягивали им щиты, копья и мечи, которые были у них на виду, как будто они были перебежчиками. Сервилий, похвалив их, тотчас взял у них оружие и поставил их назад в одной, как он думал, одежде; он не считал целесообразным связывать перебежчиков на глазах врагов и не подозревал их, видя их в одних хитонах, да и времени подходящего не было среди такого напряжения боя. Другие отряды ливийцев, подняв сильный крик, сделали вид, что они бегут к горам. Этот крик был знаком для скрывавшихся в оврагах, чтобы они бросились на преследующих. И тотчас же легковооруженные и всадники показались из засады; одновременно поднялся сильный и удушливый ветер, с тучей пыли, дуя в лицо римлян; и это мешало им более всего видеть, что делается впереди у врагов. И удары копий и стрел у римлян во всех отношениях были слабее из-за противного ветра, у врагов же удары были более меткими, так как ветер подталкивал бросаемое ими оружие. Римские же солдаты, не видя ничего перед собой, не могли ни уклоняться от ударов, ни сами как следует бросать, сталкиваясь друг с другом; их ряды приходили в полное замешательство.
23. Тогда, видя, что наступил указанный им момент, те пятьсот кельтиберов, вытащив из-за пазух короткие мечи, убили первыми тех, позади кого они стояли; затем, схватив их более длинные мечи, щиты и копья, они напали по всей линии, устремляясь от одних на других, не щадя себя; и они-то и произвели главным образом наибольшее избиение, так как стояли позади всех. Большие и ужасные беды поразили тогда римлян: с фронта их теснили враги, с флангов они были окружены бывшими в засаде и избивались неприятелями, перемешивавшимися с ними. Они не могли повернуться против последних из-за наступавших на них с фронта, да и узнать их было не легко, так как у них были римские щиты. Сверх всего прочего римлянам особенно мешала пыль, так что они даже не могли понять, что происходит, но, как бывает при замешательстве и страхе, им все представлялось в больших размерах: им казалось, что и бывших в засаде было гораздо больше, также и относительно пятисот: хотя они знали, что их пятьсот, но им казалось, что все римское войско окружено всадниками и перебежчиками; и вот, повернув тыл, они беспорядочно побежали; первыми те, которые были на правом фланге, причем Теренций сам показал им пример к бегству; после же них — стоявшие на левом фланге, начальник которых Сервилий бросился к Эмилию, и около них собрались все лучшие из всадников и пехотинцев, около десяти тысяч.
24. Полководцы, а за ними все, которые были на конях, соскочив с коней, стали сражаться пешими, окруженные всадниками Ганнибала. И много блестящих подвигов совершили они, будучи опытными и храбрыми и, находясь в безнадежном положении, нападая на врагов, исполненные гнева; их истребляли отовсюду, и, разъезжая верхом вокруг них, Ганнибал то подстрекал своих, призывая покончить с этим остатком, чтобы довершить свою победу, то стыдил и упрекал, что, победив такое множество, они не могут одолеть немногих. Римляне же, пока с ними были Эмилий и Сервилий, и нанося сами удары и терпя большой урон, все же оставались в строю; когда же пали их полководцы, они, сильным натиском пробившись через середину врагов, стали разбегаться в разные стороны, одни — в лагери, которых было два, куда уже собрались бежавшие до них; и всех их оказалось около пятнадцати тысяч: Ганнибал, окружив лагерь, приставил к ним стражу; другие — около двух тысяч — бежали в Канны. Эти две тысячи сдались Ганнибалу. Немногие бежали в Канусий, а остальные в одиночку рассыпались по лесам.
25. Таков был конец битвы Ганнибала и римлян при Каннах, начавшейся немного позднее второго часа69, закончившейся же незадолго до двух часов ночи70; она еще и ныне известна у римлян как великое бедствие, так как в эти часы у них погибло пятьдесят тысяч71, большое число было взято в плен живыми, погибли многие и из сенаторов и с ними все военные трибуны и центурионы, а из самих полководцев два лучших. Самый же худший, бывший виновником этого несчастия, как только началось бегство, сам первый скрылся. Римляне, воюя уже два года с Ганнибалом в Италии, потеряли из своих граждан и из союзников до ста тысяч человек.
26. Ганнибал, одержав столь блестящую и редкую победу, применив в один день четыре стратегические хитрости: силу ветра, притворный переход перебежчиков, притворное бегство и скрытую в оврагах засаду, тотчас же после боя отправился осматривать убитых и, видя убитыми лучших из своих друзей, застонал и, заплакав, сказал, что ему не нужно другой такой победы. Говорят, что и до него такие же слова сказал Пирр, царь Эпира, который тоже одолел римлян в Италии с подобными же потерями72. Из бежавших с поля битвы те, которые собрались в большем лагере, вечером, выбрав себе предводителем Публия Семпрония, прорвались силой через охрану, поставленную Ганнибалом, но заснувшую от усталости, и около полуночи быстро дошли до Канусия в числе около десяти тысяч; пять тысяч же собравшиеся в меньшем лагере, на следующий день были взяты в плен Ганнибалом. Теренций, собрав остатки войска, попытался подбодрить убитых отчаянием и, поставив им начальником Сципиона, одного из военных трибунов, быстро уехал в Рим.
V, 27. В Риме же, когда пришло известие о несчастий, некоторые на улицах оплакивали своих близких, называя их по именам, и с воплями ожидали, что они сами вот-вот будут взяты в плен, женщины с детьми молились в храмах, чтобы наконец прекратились эти несчастия для государства, магистраты жертвоприношениями и обетами старались умилостивить богов, умоляя их, если над государством за что-нибудь тяготеет их гнев, чтобы они удовлетворились происшедшим. Сенат послал в Дельфы Квинта Фабия, историка этих событий73, чтобы вопросить о настоящем положении дел; с разрешения хозяев сенат освободил до восьми тысяч рабов74 и велел всем находящимся в городе готовить оружие и луки; даже при таком положении дел сенату удалось собрать некоторое количество воинов из союзников. Клавдия Марцелла, который должен был плыть в Сицилию, сенат, переменив решение, направил на войну с Ганнибалом. Марцелл дал часть флота своему сотоварищу Фурию75 и послал его в Сицилию; сам же, ведя рабов и тех, кого и сколько он мог собрать из граждан или союзников, всего до десяти тысяч пехотинцев и две тысячи всадников, двинулся в Теан и следил, что собирается делать Ганнибал.
28. Когда Ганнибал дал пленным позволение отправить в Рим послов относительно их участи: не захотят ли находящиеся в городе выкупить их за деньги. Выбранных пленными трех послов во главе с Гнеем Семпронием заставил поклясться в случае отказа римлян вернуться к нему. Родственники взятых в плен, обступив здание сената, заявляли, что каждый из них выкупит родных за свои деньги, и умоляли сенат разрешить им это, и народ вместе с ними плакал и просил; из сенаторов одни не считали правильным при столь больших несчастиях вредить государству потерей еще стольких граждан, освобождать рабов и пренебрегать возможностью освободить свободных76, другие же полагали, что не следует такой жалостью приучать солдат к бегству, но заставлять или, сражаясь, побеждать, или умирать, чтобы не могло сложиться убеждение, что беглец может заслужить жалость даже со стороны своих близких. Было приведено много примеров из прошлого для доказательства обоих мнений, и сенат не разрешил родственникам выкупить пленных, полагая, что при многих предстоящих еще опасностях не принесет пользы на будущее проявленное в настоящее время человеколюбие; жестокость же, пусть бы она казалась и печальной, будет полезна для будущего, а в настоящее время смелостью решения поразит Ганнибала. Итак, Семпроний и бывшие с ним двое из пленных вернулись к Ганнибалу. Некоторых из пленных Ганнибал тогда продал, некоторых же, охваченный гневом, велел убить, запрудил их телами реку и по такому мосту перешел через нее. Всех же тех, кто принадлежал к сенаторам или вообще к знатным, он заставил вступить друг с другом в единоборство, отцов с сыновьями, братьев с братьями, не упуская ни одного случая проявить презрительную жестокость, причем ливийцы были зрителями этого зрелища.
29. После этого, придя в область, подвластную римлянам, он опустошил ее и пододвинул осадные машины к Петелии77. Петелинов было немного, но они смело вместе с женами выступили против Ганнибала и совершили много славных подвигов. Они постоянно сжигали его машины, причем их жены сражались не менее мужественно, чем они. Становясь после каждого боя все малочисленнее, они больше всего страдали от голода. Заметив это, Ганнибал окружил их линией укреплений и поставил Ганнона78 во главе осады. Осажденные, поскольку их бедственное положение стало затягиваться, сначала выгнали бесполезных для сражений людей в пространство за своими укреплениями и смотрели на них, избиваемых Ганноном, без печали, считая, что, умирая, они получают лучшую долю. На этом же основании и остальные, доведенные до полного истощения, сделали вылазку против врагов, причем они и тогда совершили много славных подвигов, но, не будучи в силах из-за отсутствия пищи и слабости даже вернуться в город, они все были истреблены ливийцами. Ганнон взял город, причем из него бежали при этих обстоятельствах те немногие, которые могли бежать. Римляне, восхищенные их расположением к себе и невероятной решимостью, старательно собрали их, рассеявшихся по разным местам, и в количестве около восьмисот человек вернули и поселили после этой войны вновь на их родине.
3079. Так как всадники-кельтиберы, которые служили наемниками у Ганнибала, блестяще сражались, то римские полководцы в Иберии, попросив у городов, бывших под их властью, столько же (τοσούσδε)80 других всадников, послали их в Италию в противовес тем, которые были там у Ганнибала; они, встречаясь с соплеменниками, поскольку они стали лагерем близко от Ганнибала, привлекали их на свою сторону. Когда многие из них перешли к римлянам, как перебежчики, или просто бежали, то и оставшиеся не были верны Ганнибалу, подозреваемые им и сами подозревая его. Вот с этого-то времени дела у Ганнибала и пошли хуже.
31. Есть город в Давнии — Аргириппы ('Αργύριππα)81, который, как говорят, основал Диомед Аргосский. Некто Дасий, считавшийся потомком Диомеда, человек неустойчивый в своих убеждениях и недостойный Диомеда, после того как римляне потерпели около Канн большое поражение, побудил отечество отложиться от римлян к ливийцам82. Тогда же, когда у Ганнибала дела пошли плохо, он тайно верхом съездил в Рим и, введенный в сенат, сказал, что может83 исправить ошибку и вновь привлечь город на сторону римлян. Сенаторы же чуть его не убили и тотчас же выгнали из города. Он же, боясь и их и Ганнибала, скитался по стране, а его жену и детей Ганнибал сжег живыми, а Аргириппы, так как нашлись другие, сдавшие их, Фабий Максим84 взял ночью и, перебив всех ливийцев, которых нашел там, поставил в городе гарнизон.
VI, 3285. А Тарент, в котором римляне держали гарнизон, вот каким образом предал Кононей86. Кононей привык заниматься охотой и, всегда принося что-либо начальнику римского гарнизона Ливию87, сделался поэтому его приятелем. Так как в стране шла война, он сказал, что должно охотиться ночью и ночью приносить добычу. Поэтому, так как ночью ему отпирали ворота, он, условившись с Ганнибалом и взяв у него воинов, одних скрыл в какой-то заросли, вблизи города, другим велел следовать за собой на небольшом расстоянии, а третьим, одетым охотниками, — подойти вместе с ним, надев панцири и мечи под одежду. Дав им нести на шестах кабана, ночью он подошел к воротам. Когда сторожа, как обычно, открыли ему ворота, вошедшие вместе с ним тотчас же убили открывших ворота, а следовавшие за Кононеем спешно ворвались с ними, приняли тех, которые вышли из заросли, и открыли ворота Ганнибалу. Он, войдя внутрь, быстро овладел остальным городом и, привлекши на свою сторону тарентинцев, осадил акрополь, еще охраняемый римским гарнизоном.
33. Вот каким образом Кононей предал Тарент; римлян, которые занимали акрополь, было до пяти тысяч, и к ним присоединились некоторые из тарентинцев; также начальник гарнизона в Метапонте88 прибыл сюда с половиной своего гарнизона; у них был большой запас стрел и орудий, так что они могли легко со стен отражать Ганнибала. Но и у Ганнибала всего этого было в большом количестве. Итак, подведя башни, катапульты и черепахи, он раскачал некоторые из стен, серпами, привязанными к канатам, сорвал зубцы и обнажил стену. Римляне, пуская камни в машины, многие из них уничтожили, петлями отводили серпы, и, часто и внезапно делая вылазки, они всегда возвращались после того, как вносили какой-либо беспорядок в ряды врагов и из них многих убивали. Однажды, заметив, что поднялся сильный ветер, одни стали бросать со стены зажженные факелы, паклю и смолу на машины, а другие, сверх того сделав вылазку, подожгли их. Отказавшись от этой попытки, Ганнибал обложил город укреплениями, кроме той части, которая подходила к морю, так как это было невозможно. И, передав Ганнону89 руководство осадой, он удалился в область япигов.
34. У тарентинцев есть гавани, обращенные к северу, если въезжать с моря через пролив90, причем пролив этот запирался мостами91; тогда они были в руках римского гарнизона, который сам получал продовольствие с моря, а тарентинцам препятствовал снабжаться таким образом. Поэтому тарентинцы испытывали недостаток в продовольствии, пока, придя к ним, Ганнибал не научил их, перекопав проезжую дорогу, которая шла по середине города от гаваней к южному морю, сделать, таким образом, другой проход. Сделав это, они стали получать продовольствие, и, так как римский гарнизон не имел кораблей, тарентинцы своими триэрами, подплывая92 под стену, особенно когда не было сильного ветра, вредили римлянам: подвозившееся им продовольствие они отнимали, и римляне стали испытывать в нем недостаток. И когда фурийцы93 послали им на кораблях хлеб и триэры для охраны кораблей, тарентинцы и бывшие с ними ливийцы, узнав об этом и устроив засаду, захватили все корабли и с этим хлебом, и с самими людьми. Когда фурийцы стали часто посылать посольства и просили освободить захваченных в плен, тарентинцы старались приходивших к ним привлечь на сторону Ганнибала. И Ганнибал всех фурийцев, которых он имел пленниками, тотчас освободил. Они же силой заставили своих сограждан открыть ворота Ганнону. И вот фурийцы, желая сохранить Тарент для римлян, незаметно сами оказались под властью карфагенян; бывший же в городе римский гарнизон тайно уплыл в Брентесий94.
3595. Метапонтцы же, когда их начальник гарнизона ушел в Тарент, уведя половину своих воинов, перебили остальных, уже малочисленных, и присоединились к Ганнибалу. Присоединилась и Гераклея96, лежавшая между метапонтцами и фурийцами97, скорее от страха, чем сознательно. Дела Ганнибала вновь стали лучше. В следующем году и некоторые из луканов отпали от римлян; проконсул Семпроний Гракх98, двинувшись против них, воевал с ними. Некий лукан, из тех, которые еще оставались под властью римлян, по имени Флавий (Φλάουιος)99, считавшийся другом и гостем Гракха, решив предать его, убедил его прийти в какое-то местечко, чтобы заключить договор с полководцами луканов якобы они раскаялись и хотят дать и получить обещания в верности. Ничего не подозревая, Гракх последовал за ним с тридцатью всадниками. Когда же его окружило большое число номадов, появившихся из засады, и Флавий ускакал к ним, Гракх, поняв его предательство, спешившись и совершив много подвигов, был изрублен со всеми своими спутниками, кроме троих: их одних взял в плен Ганнибал, хотя он приложил много усилий, чтобы взять живым римского проконсула. Хотя он так недостойно попал в засаду, но все же, восхищенный доблестью его кончины, Ганнибал похоронил (ἔθαψε) его100, а кости послал римлянам. После этого сам он провел лето в области япигов и старался собрать побольше хлеба
36. Когда же римляне решили напасть на капуанцев, Ганнибал послал Ганнона101 с тысячью пехотинцев и тысячью всадников, чтобы он ночью вошел в Капую. Он и вошел незаметно для римлян, и они с наступлением дня, как только увидали на стенах более многочисленных защитников, поняли происшедшее и тотчас отошли от города, но сперва собрали еще не сжатый хлеб капуанцев и других кампанцев. Когда кампанцы стали на это плакаться, Ганнибал сказал, что он имеет много хлеба в Япигии, и велел, послав за ним, брать, сколько они хотят. Они же послали не только вьючных животных и мужчин, но и женщин и детей, чтобы носить хлеб, не боясь уже ничего во время пути, так как в их область перешел из области япигов Ганнибал и стал лагерем у реки Калора102, близ Беневента, жителей которого одних боялись капуанцы, так как те еще оставались союзниками римлян. Но тогда, в присутствии Ганнибала, капуанцы презирали всех.
37103. Случилось, что Ганнибал, так как его вызвал Ганнон, ушел в область луканов, оставив большую часть снаряжения в лагере у Беневента с малой охраной; тогда один из римских консулов, командовавших войсками, — а их было два, Фульвий Флакк и Клавдий Аппий104 — узнав об этом, напал на кампанцев, переносивших хлеб, и, так как они к этому были не приготовлены, многих перебил, а хлеб отдал жителям Беневента; он взял и лагерь Ганнибала и все заготовленное в нем разграбил и, так как Ганнибал был еще в области луканов, окружил рвом Капую и за рвом обвел всю Капую по кругу стеной. Сделав вне этого укрепления другое, пространство между ними римляне сделали лагерем. Стенные выступы у них были обращены одни в сторону осаждаемых капуанцев, другие — в сторону подступающих извне, причем вид этого лагеря был наподобие большого города, имеющего в середине меньший. От внутренней стены кругового укрепления до Капуи расстояние было самое большее два стадия105; на этом пространстве каждый день, когда лучшие воины обеих сторон вызывали друг друга, происходило много столкновений и схваток, много единоборств, как в театре, окруженном стенами. Некий капуанец, по имени Таврея106, убегал во время единоборства от одного из римлян — Клавдия Аселла107, избавляясь от опасности, пока Аселл, натолкнувшись на стены капуанцев и не имея возможности на полном скаку повернуть коня, не ворвался стремительно через вражеские ворота в Капую и, проскакав через весь город, не выскочил через другие ворота к римлянам, стоявшим на другой стороне.
38108. И так он спасся, совершенно невероятным образом. Ганнибал же, обманувшись в успехе дела, из-за которого он был вызван в область луканов, обратился к Капуе, считая очень важным, чтобы такой большой и удачно расположенный город не оказался под властью римлян. Напав на круговое укрепление, но ничего не достигнув и не представляя, каким образом можно послать в город или хлеб, или войско, так как никто из тех, кто находился в городе, не мог к нему выйти из-за укрепления, охватывавшего город со всех сторон, он спешно двинулся со всем войском на Рим, узнав, что и римляне уже страдают от голода, а также надеясь, что этим он отвлечет римлян от Капуи или сам сделает нечто большее, чем освобождение Капуи. Стремительным походом пройдя земли многих враждебных народов, из которых одни не могли его удержать, а другие не делали даже попытки сопротивляться ему, он стал лагерем в тридцати двух стадиях109 от Рима на реке Аниене110.
39. Город пришел в такое смятение, как никогда раньше; своего войска у них не было никакого (все, какое было, находилось тогда в Кампании), тогда как внезапно на них напали столь большое вражеское войско и полководец доблестный и счастливый, не терпевший поражений. Однако те из способных носить оружие, которые были в городе, стали охранять ворота, старики поднялись на стену, женщины и дети подносили камни и стрелы. Бывшие в полях бегом собирались в город. Крик, плач, моления и взаимные подбадривания смешались в общий гул. Были из них и такие, которые, выйдя из города, стали разрушать мост на Анио. Некогда римляне, укрепив один маленький городок в области айканов111, назвали его от своей метрополии Альбой112; со временем вследствие небрежности произношения или порчи языка или для отличия от албанов они стали называть их альбесеями ('Αλϐησέας)113. Из этих вот альбесеев тогда бегом примчались в Рим две тысячи человек, чтобы вместе пережить опасность, и, как только они прибыли, они вооружились и стали охранять ворота. Такое рвение из всех колоний проявил один только этот маленький городок, подобно тому, как и к афинянам в битве при Марафоне маленький город платейцев пришел на помощь, чтобы принять участие в защите от грозившей тогда опасности114.
40. Из римских полководцев Аппий остался у Капуи, так как казалось, что он и один сумеет взять Капую, а Фульвий Флакк115, двинувшись другими, чем Ганнибал, путями с невероятной быстротой, стал лагерем против Ганнибала, имея между собой и им реку Аниен. Ганнибал, найдя мост разрушенным, а Фульвия засевшим против него на другом берегу, решил обойти реку у ее истоков. Фульвий шел параллельно с ним по другому берегу, но Ганнибал и здесь его обманул, оставив всадников-номадов, которые по уходе войск перешли Аниен и стали опустошать поля римлян. Оказавшись у самого Рима и устрашив его, они, как им было приказано, вернулись к Ганнибалу. Сам же он, когда обошел истоки реки и до Рима осталось недалеко, как говорят, ночью с тремя телохранителями тайно осмотрел город, и, несмотря на то, что он заметил недостаток войска и охватившее всех смятение, он повернул обратно к Капуе116: или бог, как и в других случаях, и тогда отнял у него разум, или испугавшись доблести и счастья этого города, или, как он сам говорил советовавшим ему напасть на город, не желал кончать войны из страха перед карфагенянами, ибо тогда ему пришлось бы сложить командование. Ведь войско Фульвия ни в какой степени не могло равняться с войском Ганнибала. Фульвий следовал за уходившим Ганнибалом, мешая ему запасать фураж и остерегаясь подвергнуться нападению из засады.
VII, 41. Выждав безлунную ночь и заметив, что Фульвий вечером не успел построить стены, но, выкопав ров, оставив промежутки вместо ворот и сделав вместо стены насыпь, успокоился, Ганнибал тайно послал на естественно укрепленный холм, поднимавшийся над римским лагерем, всадников, которым сказал, чтобы они временно держались спокойно, пока римляне не начнут занимать холм, как свободный от людей, и, посадив на слонов индийцев, приказал им прорваться в лагерь Фульвия через промежутки, оставленные для ворот, а, как только смогут, и через насыпи. И, приказав некоторым трубачам и горнистам следовать за ними на небольшом расстоянии, он прибавил к этому, что, когда они окажутся внутри лагеря, одни должны, разбежавшись, произвести возможно больше смятения, чтобы показалось, что их очень много, другие же кричать по-латыни, что Фульвий, полководец римлян, приказывает, оставив лагерь, взойти на близлежащий холм117. Такова была военная хитрость Ганнибала, и в начале этого предприятия все шло так, как он задумал; и слоны вошли, затоптав сторожей, и трубачи делали свое дело, и смятение, неожиданно охватившее римлян, поднимавшихся со сна в темноте ночи, было ужасающим, слыша же от говоривших по-латыни, что приказано бежать на холм, они готовы были это выполнить.
42. Фульвий же, всегда ожидая какой-нибудь засады и подозревая что-либо подобное во всех действиях Ганнибала, или по врожденной ему рассудительности, или осененный божественным наитием, или получив точные сведения от пленника, Фульвий поспешно поставил трибунов на дорогах, ведших к холму, чтобы задерживать тех, которые по ним уже неслись туда, и разъяснять им, что этот приказ дал не римский полководец, а Ганнибал, устроивший там засаду. Сам же он, поставив на насыпях через короткие промежутки стражей, чтобы никто не вторгнулся извне, ходил по лагерю вместе с другими и громко сообщал, что все обстоит спокойно и что тех, которые вошли вместе со слонами, немного. Он велел повсюду зажечь факелы и развести костры, и тогда стала ясной малочисленность вошедших, так что римляне, совершенно проникнувшись к ним презрением и перейдя от прежнего страха к гневу, легко перебили их, так как они были безоружны и немногочисленны. Слоны, не имея свободного пространства, чтобы повернуться, запутывались между палаток и бараков; в узком пространстве огромные их тела представляли прекрасную цель для ударов; в конце концов, страдая от ран, придя в ярость (ἀγανακτοῦντες)118, не имея возможности броситься на врагов, они скинули с себя своих вожаков, затоптали их в бешенстве и с ревом и, совершенно обезумев, вырвались из лагеря. Так Фульвий Флакк благодаря разумной твердости и искусству, встретившись с внезапной засадой, обошел Ганнибала и сохранил свое войско, всегда боявшееся козней Ганнибала119.
43. Потерпев неудачу в своей попытке, Ганнибал, перейдя в область луканов, зазимовал; и этот свирепый воин предался непривычной для него роскоши и любовным наслаждениям. И тотчас у него за малое время все переменилось. Фульвий возвратился в Капую к своему сотоварищу-полководцу, и оба стали усиленно теснить капуанцев, торопясь взять город зимой, пока Ганнибал отсутствовал. Капуанцы же, поскольку запасы продовольствия были у них исчерпаны и неоткуда было подвезти другие, отдали себя в руки консулов; сдались им и те из ливийцев, которые стояли как гарнизон, с самими полководцами, Ганноном (не тем, который был в Лукании)120 и Бостаром121. Римляне поставили в городе свой гарнизон и сколько ни нашли перебежчиков, у всех у них отрубили руки; из ливийцев знатных послали в Рим, остальных продали. Из самих капуанцев, наиболее виновных в отпадении они казнили, у остальных отняли только землю: вся она вокруг Капуи очень плодородна, так как это равнина. Так Капуя вновь перешла в руки римлян, и этим у ливийцев для ведения войны в Италии было отнято большое преимущество.
44122. В области бруттиев, которая составляет часть Италии123, один человек из занятого ливийцами города Тисии124, привыкший всегда грабить и доставлять добычу начальнику гарнизона, а вследствие этого ставший ему во всех отношениях приятелем и почти сотоварищем по власти, страдал, видя, как солдаты гарнизона насильничают над его отечеством. Поэтому, столковавшись с римским военачальником и дав и получив от него клятвы в верности, он всякий раз приводил в крепость как пленных нескольких римских солдат, а их оружие приносил как добычу. Когда их оказалось довольно много, он освободил и вооружил их, уничтожил гарнизон ливийцев и ввел другой от римлян. Когда немного позднее мимо них проходил Ганнибал, солдаты римского гарнизона, пораженные страхом, бежали в Регий, а тисиаты предали себя Ганнибалу. Виновников отпадения Ганнибал сжег, а в городе поставил другой гарнизон.
45. В городе япигов Салапиид125, подвластном ливийцам, было два человека, выдающихся из числа других родом, богатством и могуществом, но во многом отличных друг от друга. Из них Дасий стоял на стороне ливийцев, а Блатий — на стороне римлян. Пока дела Ганнибала процветали, Блатий бездействовал; когда же дела римлян стали поправляться и многие из их владений они вновь вернули, Блатий стал убеждать своего врага объединиться с ним в заботах только об отечестве, чтобы не потерпеть чего-нибудь ужасного, если римляне возьмут силой их город. Тот, сделав вид, что соглашается, донес об этом Ганнибалу. И судил их Ганнибал, причем Дасий обвинял, Блатий защищался и говорил, что он подвергся навету вследствие вражды; уже и раньше предвидя это, Блатий дерзнул произнести такую речь перед врагом, считая, что его обвинителю не будет веры вследствие их взаимной вражды. Ганнибал, полагая, что не должно ни оставлять такого дела без внимания, ни сразу поверить сказанному врагом обвиняемого, отослал их, чтобы самому с собой обдумать это дело. Так как выход был очень узким, Блатий незаметно для других сказал Дасию: “Не будешь, приятель, спасать отечество?” Дасий же, немедленно закричав, сообщил это Ганнибалу.
46. Тогда Блатий, жалуясь и этим еще более вызывая к себе доверие, сказал, что он является жертвой заговора хитрого врага. “Этот”, сказал он, “теперешний коварный замысел освобождает меня и от прежнего подозрения, если какое-нибудь было. Ведь кто и прежде мог бы доверить врагу такое дело, и теперь, если раньше он и поступил необдуманно, вновь во второй раз решился бы сказать то же самое человеку, недостойному доверия, выступившему обвинителем в этом самом деле, переживая еще опасность, находясь под судом и отрицая свою виновность, и при этом еще сказать в суде, где многие могли слышать, да и обвинитель равным образом тотчас же сообщил бы это? И если бы даже он внезапно оказался”, говорил он, “благорасположенным и дружественным, то в чем он мог бы оказаться мне полезным в борьбе за отечество? Чего бы я требовал от него, который ничем не может помочь?” Мне кажется, что Блатий, опять предвидя все, что случилось, шепнул на ухо Дасию эту фразу и вызвал к нему еще большее недоверие; вследствие этого и Ганнибал стал меньше доверять сказанному прежде Дасием. Но даже и теперь, избегнув суда, Блатий не перестал переубеждать врага, одновременно презирая его, как ставшего недостойным доверия во всех отношениях. Дасий же вновь сделал вид, что соглашается, и просил указать ход задуманного отпадения. Ничего не опасаясь, Блатий сказал: “Я спешно уеду в один из римских лагерей” (указав ему один из самых далеких) “и, взяв войско, приведу сюда; ибо начальник того войска мне друг; ты же оставайся у меня здесь и наблюдай за внутренней жизнью города”.
47. Так он сказал и тотчас же быстро уехал, тайно от Дасия, не в тот, на который он указал, лагерь, а в Рим, куда дорога была короче. Дав сенату заложником сына, он попросил тысячу всадников, с которыми спешно возвратился, предвидя, что должно произойти. Дасий, не видя врага в следующие дни, решил, что тот выполняет то, о чем он ему сообщил, как будто уже вполне доверяя ему. Итак, сочтя, что действительно Блатий отправился в тот более отдаленный лагерь, Дасий быстро отправился к Ганнибалу, рассчитывая, “что сумеет вернуться раньше его; при этом он сказал: “теперь я предам тебе Блатия с поличным, когда он будет вводить в город войско”. Изложив произошедшее и взяв несколько воинов, он с поспешностью вернулся в родной город, полагая, что Блатий еще далеко. Но тот был уже в городе, только что туда прибыл, и, перебив гарнизон из ливийцев, бывший немногочисленным, стерег, чтобы никто не вышел из города; все остальные ворота он запер, те же, через которые должен был войти Дасий, одни оставил открытыми. И часть стены, которая прилегала к ним, он всю привел в такое состояние, чтобы она не вызывала подозрения; внутри же все было так перерыто рвами, чтобы ворвавшиеся за ворота не могли разбежаться по всему городу. Когда Дасий увидел ворота открытыми, он обрадовался, сочтя, что он предупредил врага, и, полный веселья, въехал в город. Блатий же, закрыв ворота, убил его и въехавших с ним, оттеснив их в узкое пространство, так что вследствие рвов они не имели возможности бежать. Лишь немногие из них, перескочив через стену, бежали.
VIII, 48. Так Блатий одолел Дасия, трижды применив против него коварство126. В то время Фульвий127, римский консул, осаждал Эрдонию128, вечером незаметно для него сюда подошел Ганнибал и, став поблизости, велел не зажигать огней и хранить молчание. Около рассвета, когда к тому же поднялся туман, он послал всадников напасть на римский лагерь. Римляне стали их отражать, правда, с некоторым смятением, как только что вставшие от сна, но храбро, так как видели перед собой немногих, откуда-то к ним явившихся. Ганнибал же с пехотой обошел город по другую сторону, чтобы одновременно и осмотреть место и внушить надежду находящимся внутри, пока во время обхода, или предвидя это, или случайно, он не столкнулся с римлянами и не окружил их. Тотчас же попав под перекрестные удары, они, безжалостно избиваемые врагами, погибали в большом количестве; было убито из них до восьми тысяч и сам консул Фульвий. Остальные, вскочив на какую-то насыпь перед лагерем, храбро отбиваясь, сохранили ее и помешали Ганнибалу взять лагерь129.
49. После этого римляне опустошали сторону отпавших япигов, Ганнибал же — область кампанией, перешедших на сторону римлян, кроме одной Ателлы130. Жителей ее он переселил в Фурии, чтобы избавить их от бедствий войны, которую вели бруттии, луканы и япиги. Римляне поселили в Ателлу131 изгнанных из Нуцерии132 и, напав на еще подвластную Ганнибалу Авлонию133, взяли ее и, делая набеги, опустошали землю бруттиев. Тарент, где гарнизоном командовал Карталон134, они осадили с суши и с моря135. Так как карфагенян в наличности было мало, Карталон взял в гарнизон бруттиев. Начальник этих бруттиев был влюблен в женщину, брат которой, находясь в войске римлян, устроил через сестру, чтобы начальник сдался римлянам, когда они подведут осадные машины к той части стены, где он командовал. Вот каким образом римляне взяли Тарент, место, весьма важное для ведения войны и на земле и на море.
50. Ганнибал торопился к Таренту, но узнав, что он взят, очень огорченный, отправился в Фурии, а оттуда в Венусию136, где против него стали лагерем Клавдий Марцелл137, захвативший Сицилию, бывший тогда в пятый раз консулом, и Тит Криспин138; но они не решились начать битву139. Но Марцелл, увидев, как номады забирают какую-то добычу, и считая, что этих грабителей мало, быстро напал на них с тремястами всадников, полный к ним презрения, причем сам он шел впереди, будучи отважен в битвах и всегда готовый на опасность. Но когда внезапно появилось много ливийцев, отовсюду напавших на него, те из римлян, которые были в тылу, первыми бросились бежать. Марцелл же, считая, что они следуют за ним, продолжал храбро сражаться, пока, пораженный дротиком, не был убит140. Ганнибал, став около его тела, когда увидел раны, которые все были на груди, похвалил его как воина, но упрекнул как полководца. Сняв с его руки перстень с печатью, он торжественно предал его тело сожжению, а кости отослал сыну в лагерь римлян.
51. Гневаясь на салапинов141, Ганнибал поспешно, прежде чем смерть Марцелла стала многим известна, запечатал письма Марцелла печатью и послал отнести это письмо римского перебежчика, который должен был сообщить, что за ним идет войско Марцелла и что Марцелл велит его принять. Но жители Салапии только что получили письмо Криспина, разославшего всем уведомление, что печатью Марцелла овладел Ганнибал. Итак, вестника, чтобы, оставаясь, он не узнал, что они хотят сделать, они отослали, обещав сделать то, что приказано, сами же, вооружившись, ожидали на стенах очередного коварства. Когда подошел Ганнибал с номадами, которых он вооружил римским оружием, они при помощи военного приспособления подняли ворота, как будто действительно радуясь прибытию Марцелла, и, приняв внутрь столько, сколько они легко могли одолеть, они вновь при помощи того же приспособления опустили ворота. Вошедших они убили, а стоявших еще вне стен они сверху стали поражать и наносить им раны. И, потерпев неудачу в этой второй попытке взять город, Ганнибал отошел142.
52143. В это время и Гасдрубал, брат Ганнибала, с войском, которое он набрал в области кельтиберов, перешел в Италию и, так как кельты приняли его дружелюбно, перешел Альпийские горы, пройденные ранее Ганнибалом, в два месяца, а до того эта дорога потребовала у Ганнибала шесть месяцев. Он вторгся в Тиррению, ведя с собой сорок восемь тысяч пехотинцев, восемь тысяч всадников и пятнадцать слонов. Он отправил брату письмо, извещая, что он прибыл. Так как письмо было перехвачено римлянами, то консулы Салинатор и Нерон144, узнав из письма количество его войска, соединили вместе все свои силы и стали против него лагерем у города Сен (Σήνας)145. Гасдрубал, вовсе не желая сражаться, но торопясь соединиться с братом, уклонялся от боя. И ночью, снявшись с лагеря, он двигался по болотам и топям около трудно переходимой реки, пока с наступлением дня римляне не захватили воинов Гасдрубала, находящихся в беспорядке и усталых от бессонницы и усилий, и многих из них вместе с начальниками, когда они еще собирались и строились, перебили, и в числе их самого Гасдрубала; многих они взяли в плен146 и освободили Италию от великого страха, так как Ганнибал стал бы для них непобедимым, если бы присоединил к своему и это войско.
53. Мне кажется, что бог вознаградил римлян за поражение при Каннах этой победой, которая недалеко отстояла от него по времени и в некотором отношении была ему равноценной, так как в обоих случаях погибли полководцы и количество погибшего войска было очень близко и в том и в другом случае; и пленных было много, одинаково и в той и в другой битве; в обоих случаях неприятели овладели лагерем и богатыми запасами противной стороны. Так попеременно Рим испытал и счастье и несчастье. Из кельтиберов же те, которые бежали из этого поражения, одни ушли домой, другие — к Ганнибалу.
54. Ганнибал был тяжело поражен внезапной гибелью брата и столь большого войска из-за незнакомства с дорогами. Имея уже четырнадцать лет непрерывных трудов с тех пор, как он начал воевать с римлянами в Италии, выбитый отовсюду, что он захватил раньше, он удалился в область бруттиев, народа, который один остался ему подвластным, и, ожидая новых войск, которые должны были прийти из Карфагена, бездействовал. И действительно они [т.е. карфагеняне] послали ему сто “круглых” грузовых судов, на которых были хлеб, войско и деньги, но так как ни один корабль с веслами их не сопровождал, ветер занес их в Сардинию, и военачальник Сардинии, выплыв против них на длинных147 кораблях, двадцать из них потопил, шестьдесят захватил; остальные карфагеняне бежали в Карфаген. Поэтому Ганнибал, еще более испытывая недостаток во всем и отказавшись от надежды на помощь от карфагенян, так как даже Магон148, набиравший наемников среди кельтов и лигуров, ему не посылал ничего, но выжидал, как в будущем сложатся дела, предвидя, что он [т.е. Ганнибал] не сможет больше оставаться в Италии, — стал относиться без внимания даже к самим бруттиям, ставшим ему почти что чужими, накладывал на них очень большие поборы и переселил их из укрепленных городов в равнины, как собирающихся отпасть от него; многих из людей, обвинив, он казнил, чтобы присвоить их имущество.
IX, 55. В таком положении он находился, в Риме же были выбраны консулами Лициний Красс и Публ
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Ученые надеются найти новые ответы на старую загадку:
кто такие финикийцы?
Современные генетические методы, которые они используют при изучении древних народов, должны пролить свет в ответе на этот вопрос. В нашей крови есть ДНК, она словно учебник истории. Финикийцы, создав концепцию колонизации и осваивая новые земли, должны были принести туда кое-что: Y-хромосомы.
В Тунисе на северном побережье Африки, находится Бирса - крутой холм, обращенный к современному Карфагену, богатому пригороду столицы страны. Здесь можно увидеть раскопанные улицы самой грандиозной колонии, основанной финикийцами. Поэтому именно здесь было решено получить образец местной ДНК, чтобы выяснить, что осталось от финикийских хромосом. Это сложная работа: множество народов Среднего Востока, не говоря о римлянах и африканцах, на протяжении веков оставляли в Карфагене свои гены. Высчитать определенный набор хромосом сложно, но ученые могут датировать мутации относительно точно.
Микросателлиты - отдельные участки так называемой избыточной ДНК - мутируют гораздо быстрее более длинных нуклеотидных цепочек. Тем не менее, они изменяются с определенной скоростью, выполняя роль часов, с помощью которых генетики могут узнать возраст того или иного типа хромосомы. Большинство мужчин, живших в районе Карфагена до прибытия финикийцев, должны были быть носителями разных вариаций М96, который типичен для аборигенов Северной и Западной Африки. Если бы ученым удалось обнаружить в Тунисе значительное количество носителей М172 иМ89, что характерно для Среднего Востока, то это могло бы предположить связь местных жителей и финикийцев.
Проанализирован образцы из Ливана и Туниса, ученые пришли к выводу, что современные ливанцы обладают общим генетическим единством, которому тысячи лет. Данные же из Туниса изменили представление о наследстве, оставленном финикийцами. Их влияние на Северную Африку было незначительным. Из тех мужчин у кого были взяты образцы крови, не более двадцати процентов имеет Y-хромосомы, которые происходят со Среднего Востока. Большинство является носителями типа М96, который свойственен аборигенам Северной Африки.
Переселение со Среднего Востока могло происходить в три этапа. Первый связан с появлением в Северной Африке сельского хозяйства (около десяти тысяч лет назад), второй - с финикийской колонизацией, третий - с исламской экспансией (1300лет назад). Микросателлиты позволяют исследователям вычислить, когда прибыли носители генов-маркеров. Даже если это происходило в финикийский период, их влияние на местное население было относительно небольшим. Очевидно они не сильно перемешивались с коренным населением. Проследить за миграциями финикийцев по Средиземному морю (а возможно, и дальше) сложно, так как они оставили слишком мало генетических маркеров. Они словно ускользали. Приплывали, торговали и уплывали. Это добавляет таинственности в их историю. Финикийцы все еще остаются знаменитыми призраками. По крайней мере, сегодня.
кто такие финикийцы?
Современные генетические методы, которые они используют при изучении древних народов, должны пролить свет в ответе на этот вопрос. В нашей крови есть ДНК, она словно учебник истории. Финикийцы, создав концепцию колонизации и осваивая новые земли, должны были принести туда кое-что: Y-хромосомы.
В Тунисе на северном побережье Африки, находится Бирса - крутой холм, обращенный к современному Карфагену, богатому пригороду столицы страны. Здесь можно увидеть раскопанные улицы самой грандиозной колонии, основанной финикийцами. Поэтому именно здесь было решено получить образец местной ДНК, чтобы выяснить, что осталось от финикийских хромосом. Это сложная работа: множество народов Среднего Востока, не говоря о римлянах и африканцах, на протяжении веков оставляли в Карфагене свои гены. Высчитать определенный набор хромосом сложно, но ученые могут датировать мутации относительно точно.
Микросателлиты - отдельные участки так называемой избыточной ДНК - мутируют гораздо быстрее более длинных нуклеотидных цепочек. Тем не менее, они изменяются с определенной скоростью, выполняя роль часов, с помощью которых генетики могут узнать возраст того или иного типа хромосомы. Большинство мужчин, живших в районе Карфагена до прибытия финикийцев, должны были быть носителями разных вариаций М96, который типичен для аборигенов Северной и Западной Африки. Если бы ученым удалось обнаружить в Тунисе значительное количество носителей М172 иМ89, что характерно для Среднего Востока, то это могло бы предположить связь местных жителей и финикийцев.
Проанализирован образцы из Ливана и Туниса, ученые пришли к выводу, что современные ливанцы обладают общим генетическим единством, которому тысячи лет. Данные же из Туниса изменили представление о наследстве, оставленном финикийцами. Их влияние на Северную Африку было незначительным. Из тех мужчин у кого были взяты образцы крови, не более двадцати процентов имеет Y-хромосомы, которые происходят со Среднего Востока. Большинство является носителями типа М96, который свойственен аборигенам Северной Африки.
Переселение со Среднего Востока могло происходить в три этапа. Первый связан с появлением в Северной Африке сельского хозяйства (около десяти тысяч лет назад), второй - с финикийской колонизацией, третий - с исламской экспансией (1300лет назад). Микросателлиты позволяют исследователям вычислить, когда прибыли носители генов-маркеров. Даже если это происходило в финикийский период, их влияние на местное население было относительно небольшим. Очевидно они не сильно перемешивались с коренным населением. Проследить за миграциями финикийцев по Средиземному морю (а возможно, и дальше) сложно, так как они оставили слишком мало генетических маркеров. Они словно ускользали. Приплывали, торговали и уплывали. Это добавляет таинственности в их историю. Финикийцы все еще остаются знаменитыми призраками. По крайней мере, сегодня.
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Наследники вавилонских банкиров
Пришлось искать новую сферу деятельности, в которой финикийцы пока еще не имели соперников. Ею стало посредничество — обмен валют и кредит. Тир и Сидон сделались важнейшими финансовыми центрами Древнего мира — во многом благодаря покровительству персидских царей, которые захватили тогда владения Вавилона. В 525 году до н. э. Камбиз при помощи финикийского флота захватил Египет и в благодарность объявил ханаанеев «царскими друзьями», передав им в залог этой дружбы несколько городов Палестины. Персидская администрация надежно охраняла купцов из Леванта в любом уголке царских владений. Те платили верной службой — помогали Дарию и Ксерксу в их знаменитых походах на Грецию (как всегда, предоставляли суда). При этом убивали двух зайцев — задабривали покровителей и ослабляли главных конкурентов на морях.
…Войдя в состав Персидского царства, Финикия к тому же смогла лучше изучить традиции банковского дела, возникшего в Вавилоне еще во II тысячелетии до н. э. Ассиро-вавилонские банкиры вначале были обычными ростовщиками, которые выдавали ссуды на определенный срок под проценты. Потом они перешли к более сложным операциям — давали купцам кредиты на отдельные коммерческие операции, принимали и выдавали вклады и проводили безналичные расчеты между разными городами (для этого использовались кожаные чеки с печатями того или иного финансового учреждения).
Ту же практику переняли финикийцы — чеки, правда, до нас не дошли, но их описания встречаются в античных сочинениях. И если вавилонские и ассирийские дельцы обслуживали в основном своих соплеменников, то финикийцы — впервые вывели «бизнес» на международную арену. Их услугами пользовались практически все негоцианты Восточного Средиземноморья, цари, народные собрания греческих полисов. На рубеже VI и V веков до н. э. Тир и Сидон играли ту же роль «всемирного банка», что в наши дни — Швейцария.
Пришлось искать новую сферу деятельности, в которой финикийцы пока еще не имели соперников. Ею стало посредничество — обмен валют и кредит. Тир и Сидон сделались важнейшими финансовыми центрами Древнего мира — во многом благодаря покровительству персидских царей, которые захватили тогда владения Вавилона. В 525 году до н. э. Камбиз при помощи финикийского флота захватил Египет и в благодарность объявил ханаанеев «царскими друзьями», передав им в залог этой дружбы несколько городов Палестины. Персидская администрация надежно охраняла купцов из Леванта в любом уголке царских владений. Те платили верной службой — помогали Дарию и Ксерксу в их знаменитых походах на Грецию (как всегда, предоставляли суда). При этом убивали двух зайцев — задабривали покровителей и ослабляли главных конкурентов на морях.
…Войдя в состав Персидского царства, Финикия к тому же смогла лучше изучить традиции банковского дела, возникшего в Вавилоне еще во II тысячелетии до н. э. Ассиро-вавилонские банкиры вначале были обычными ростовщиками, которые выдавали ссуды на определенный срок под проценты. Потом они перешли к более сложным операциям — давали купцам кредиты на отдельные коммерческие операции, принимали и выдавали вклады и проводили безналичные расчеты между разными городами (для этого использовались кожаные чеки с печатями того или иного финансового учреждения).
Ту же практику переняли финикийцы — чеки, правда, до нас не дошли, но их описания встречаются в античных сочинениях. И если вавилонские и ассирийские дельцы обслуживали в основном своих соплеменников, то финикийцы — впервые вывели «бизнес» на международную арену. Их услугами пользовались практически все негоцианты Восточного Средиземноморья, цари, народные собрания греческих полисов. На рубеже VI и V веков до н. э. Тир и Сидон играли ту же роль «всемирного банка», что в наши дни — Швейцария.
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Адонис и Астарта
Самый знаменитый из финикийских мифов повествует о пастухе Адонисе, чье имя в переводе означает «господин». Он был так прекрасен, что в него влюбилась богиня Астарта (в греческом варианте Афродита). Из ревности ее супруг, бог войны Решеф, наслал на юношу дикого кабана, который смертельно ранил его на охоте. Из крови Адониса выросли розы, а из слез оплакивающей его Афродиты — анемоны. Любовь богини была так велика, что она сделала юного красавца бессмертным, позволив ему раз в году, весной, возвращаться на землю. Эту легенду передают греческие авторы, добавляя, что Адонису поклонялись на всем Ближнем Востоке. В его образе отразилась фигура умирающего и воскресающего бога плодородия, подобного аккадскому Таммузу, египетскому Осирису, фригийскому Аттису. В Тире его знали под именем Мелькарта, в Сидоне — Эшмуна. Писатель Лукиан сообщал, что в Библе каждую весну проходили шумные празднества в честь Адониса. В первый их день жители плакали и раздирали одежды в знак скорби по мертвому богу. На другой день все радовались его воскрешению, плясали и пили вино, а жены и дочери горожан считали своим благочестивым долгом отдаваться первому встречному. В память об Адонисе финикийцы завели обычай выращивать в горшках всякую зелень, став, таким образом, основателями комнатного цветоводства. Тот же Лукиан сообщает, что река, протекающая через Библ, весной окрашивалась в красный цвет, и финикийцы считали, что в ней течет кровь Адониса. Уже в то время ученые догадались, что истинная причина этого явления — красноватая почва, смытая в реку во время половодья.
Самый знаменитый из финикийских мифов повествует о пастухе Адонисе, чье имя в переводе означает «господин». Он был так прекрасен, что в него влюбилась богиня Астарта (в греческом варианте Афродита). Из ревности ее супруг, бог войны Решеф, наслал на юношу дикого кабана, который смертельно ранил его на охоте. Из крови Адониса выросли розы, а из слез оплакивающей его Афродиты — анемоны. Любовь богини была так велика, что она сделала юного красавца бессмертным, позволив ему раз в году, весной, возвращаться на землю. Эту легенду передают греческие авторы, добавляя, что Адонису поклонялись на всем Ближнем Востоке. В его образе отразилась фигура умирающего и воскресающего бога плодородия, подобного аккадскому Таммузу, египетскому Осирису, фригийскому Аттису. В Тире его знали под именем Мелькарта, в Сидоне — Эшмуна. Писатель Лукиан сообщал, что в Библе каждую весну проходили шумные празднества в честь Адониса. В первый их день жители плакали и раздирали одежды в знак скорби по мертвому богу. На другой день все радовались его воскрешению, плясали и пили вино, а жены и дочери горожан считали своим благочестивым долгом отдаваться первому встречному. В память об Адонисе финикийцы завели обычай выращивать в горшках всякую зелень, став, таким образом, основателями комнатного цветоводства. Тот же Лукиан сообщает, что река, протекающая через Библ, весной окрашивалась в красный цвет, и финикийцы считали, что в ней течет кровь Адониса. Уже в то время ученые догадались, что истинная причина этого явления — красноватая почва, смытая в реку во время половодья.
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Столпы Мелькарта, или геркулесовая каша
пролив Гибралтар, соединяющий Средиземное море и Атлантику, венчают Гибралтаровы столпы – две скалы по обе стороны пролива: одна расположена на самой южной точке Пиренейского полуострова, - перед Тарифой, другая на северо-африканском берегу, - перед Сеутой. В целом считается, что граница разделяющая море и океан проходит по линии расположения обеих скал, марокканцы, в противовес испанцам, считают что эта граница проходит возле Танжера. Собственно, скала у испанского берега называется Гибралтаром не только как один из столпов пролива, но и как название местности, считающейся оффшорной, и находящейся под юрисдикцией Велкомбритании, а не испанской короны. Как скала-столп у испанского берега, так и сам пролив, в самом своём названии хранят память о событиях произошедших здесь в самом начала 8 века н.э. Джабель Тарик (арабск.: гора Тарика), так пришедшие в 711 году н.э. с североафриканского берега мусульманские завоеватели, назвали это место по имени своего успешного военачальника Тарика Бен Сейида, высадившегося возле этой скалы и одержавшего здесь первую победу над владевшими Пиренейским полуостровом вестготами. Тарик возглавлял войска северо-африканского наместника халифа - Мусы ибн Нусайра аль-Валида. В первых битвах с вестготами удача всегда была на его стороне. Тарик почти беспрепятственно и молниеносно продвинулся в самую глубь вестготской Испании. Однако, наместник халифа Муса стал завидовать своему полководцу, решив присвоить лавры победителя себе. Он организовал собственную кампанию против вестготов. Успех способствовал и наместнику халифа Мусе. Результат побед обоих мусульманских полководцев позволил надолго, почти на восемь веков, утвердить здесь своё господство приверженцам ислама. Гибралтар и есть искажённая романизированная версия арабского названия Джабель Тарик. Сами скалы внешне не напоминают никаких столбов, это просто две огромные скалы, точнее два крохотусеньких острова, отделённые от береговой линии узкой полоской моря. Ширина пролива Гибралтар в самой узкой части около 14 километров. Говорят, если в ясную погоду находиться посередине этой части пролива, то можно увидеть одновременно обе скалы, т.к. они расположены как раз почти в районе самого узкого места пролива, но только дюже трудно подловить тот момент, когда полностью исчезает морская дымка. Мне так и не удалось увидеть столпы одновременно, как ни вертел головой в момент прохождения паромом середины узкой части пролива, ни одной скалы не было видно, горизонт скрывала постоянно стелящаяся дымка (туман). Но гибралтаровы столпы ( или столбы), имеют ещё и другие более древние названия, они известны как Геркулесовы столпы, или в более точной греческой версии - столпы Геракла. Два последних названия хранят память о временах ещё более древних, а корни их в мифах Древней Греции заимствованных впоследствии римлянами, и поскольку Геркулес и Геракл это практически один мифологический персонаж, название это тоже одно, просто звучит в древнеримской или древнегреческой версии. Это античное название столпов связано с «десятым подвигом» Геракла. Вспомним основные его детали: после возвращения из похода в страну амазонок этот античный герой получил «новое задание из центра» - Эврисфей поручает Гераклу пригнать в Микены коров великана Гериона, сына Хрисаора и океаниды Каллирои. Далёк был путь героя к Гериону. Гераклу нужно было достигнуть самого западного края земли, тех мест, где сходит на закате с неба лучезарный Бог солнца Гелиос, ведь именно в районе пролива по воззрениям представителей древних средиземноморских культур и находился край земли – известной Ойкумены античности. Отважный сын Зевса один отправился в далёкий путь. Он прошёл через Африку, через бесплодные пустыни Ливии, через страны далёких варваров и, наконец, достиг пределов земли. Здесь и воздвиг он по обеим сторонам узкого морского пролива два гигантских каменных столпа, как вечный памятник о своём подвиге. Ну, т.е. позаботился о своей будущей славе заранее, до свершения подвига – расчётливость, достойная античного героя, да ещё и внебрачного сына самого владыки Олимпа - Зевса! А уж как нашего вершителя знаменитых «двенадцати подвигов» обожала мачеха, всесильная, но несколько стервозная Гера, следившая за сыном Зевса и Алкинеи денно и нощно. Ведь именно в честь мачехи и был наш герой прозван Гераклом.Хотя Геракл (у римлян Геркулес) – был самым популярным народным героем Греции, мифы о нём дошли до нашего времени в античных пересказах. Современный читатель не охоч до чтения античной драматургии, именно поэтому более популярным изложением античных мифов стала известная компиляция Н.А.Куна «Легенды и мифы Древней Греции». Н.А.Куну, уже в его собственном пересказе, источниками для описания подвигов Геракла послужили трагедии Софокла (Трахинянки), Еврипида (Геракл) и «Описание Эллады» Павсания. «Настоящее» имя этого античного героя – Алкид, т.е. сильный, а Гераклом его стали называть из-за преследований Геры (в переводе – «совершающий подвиги из-за гонений Геры»). Античный писатель Элиан приводит утверждение Аристотеля, что Геракловы столпы прежде назывались столпами Бриарея (чудовищный великан, союзник богов в их борьбе с титанами). Но т.к. Геракл очистил от чудищ землю и море и оказал людям множество добродеяний, ради него презрели память Бриарея и назвали столпы именем Геракла. Да, легенды о Геракле пересекаются с другими античными мифами, частью заимствуя их сюжет. Но и это ещё не всё – у греческого героя был ещё более древний прототип, как и у «возведённых Гераклом» столпов. В пантеоне финикийцев, владевших частью Пиренейского полуострова до римлян, среди наиболее известных и почитаемых испано-финикийцами, имелся весьма примечательный персонаж – Мелькарт, с культом которого, кроме прочего, была связана традиция возведения парных столбов. Мелькарт, - главный тирский бог, бывший очень популярным у финикийских колонистов на Пиренейском полуострове, а позже и у античных народов, отождествлявших его с Гераклом, или Геркулесом. Храм этого бога в Гадесе (ныне испанский Кадис) был одним из самых знаменитых святилищ древности, и слава его распространялась по всему Средиземноморью. Имя Мелькарт обычно считают стяжательной формой Melek qart и переводят как «царь города», подразумевая под этим городом Тир. Двуязычное (финикийско-греческое) посвящение этому богу, найденное на Мальте, называет Мелькарта «владыкой Тира» - Баал Цор. Перед нами один из местных баалов – «владык», каких много было в финикийском пантеоне, например Баал Цидон («владыка Сидона») или Баалат Гебал («владычица Библа»). В их образах финикийцы олицетворяли всё ценное и желанное для данного города, племени, общественной группы. Такой характер Мелькарт должен был иметь в Гадесе. Его храм в Гадесе возник где-то в конце II тысячелетия до н.э. и существовал до самого конца язычества. Последние сведения о нём относятся к концу IV века н.э. В пуническом мире существовали различные виды святилищ, наиболее древними из которых были пещерные. В самой Финикии подобное пещерное святилище было обнаружено в Васте, между Тиром и Сидоном, найдены подобные и на территории нынешней Испании. К числу древних, относят также святилища на открытом воздухе. Такое святилище, видимо располагалось на противоположном от Карфагена берегу Тунисского залива, вероятно подобным ему было святилище на горе Кармел в Палестине, где по словам Тацита не было храма, а стоял алтарь, у которого жрец совершал жертвоприношения. Разновидностью таких святилищ были так называемые тофеты. Это слово встречается в Ветхом Завете, где оно обозначает «место сожжения детей». Карфагенский тофет представлял собой закрытый двор, внутри которого была небольшая «часовенка» размером всего в один квадратный метр с собственным двориком, к которому вёл лабиринт загородок. В таких святилищах приносили в жертву божеству грудных детей, останки которых хоронили в этом же дворе в специальных урнах, над которыми ставились стелы. Такие тофеты стали неотъемлемой частью пунических городов, они существовали, пока была жива пуническая цивилизация, и исчезли уже под влиянием романизации. Располагались тофеты, как правило, на краю города, рядом с городскими стенами. В Карфагене тофет находился на морском берегу, рядом с портом, видимо, на месте высадки первых колонистов.Человеческие жертвы особенно поражали греков и римлян. Такие жертвоприношения, устанавливающие связь между богом и человеком, в те суровые времена были существенной частью религиозных обрядов. В финикийских культах человеческие жертвы в основном приносились Баал-Хаммону (позднее отождествляемого с греческим Кроносом, или римским Сатурном). Особенно известны жертвы детей, главным образом первенцев, мальчиков, но часто и девочек, притом в основном из аристократических семейств. Сожженные дети часто изображались на стелах с атрибутами и жестами богов, видимо таким образом их героизировали или обожествляли. Жертву не сжигали живой; ребёнка сначала умертвляли, а уже мёртвого сжигали на бронзовых руках статуи бога, причём свершалось это ночью при звуках флейт, тамбуринов и лир. Значительно позднее, во времена римского поэта Силия Италика, о котором пойдёт речь ниже, этот жестокий обычай иногда смягчили, применяя «жертвы замещения», когда вместо людей приносили в жертву ягнят. Это не было особенностью пунийцев: человеческие жертвоприношения были свойственны многим древним народам. Сами греки и римляне в своё время их совершали. В "Илиаде" упоминается о заклании 12 троянских юношей при погребении Патрокла. Баал-Хаммон не единственный кто получал страшные жертвоприношения, финикийцы жертвовали людей различным богам. Плиний сообщает, что пунийцы ежегодно приносили человеческие жертвоприношения Геркулесу - Мелькарту. Часто в жертву приносили военнопленных, избирая среди них самых красивых, полагая, что так будет угоднее богам. Здесь сделаем небольшое отступление, и заметим, что и в самих греческих легендах о Геракле, наш эллинский герой не был эдаким всесильным, но скромным и добродетельным сэнсеем, лелеющем память о собственном Учителе. Будучи юным, наш герой должен был пополнять багаж своих знаний и навыков. Геракл учился управлять колесницей у Амфитрнона, борьбе — у Автолика, стрельбе из лука — у Эврита, сражаться в полном вооружении — у Кастора, пению и игре на кифаре — у Лина. Лин, брат Орфея, стал фиванцем, переселившись в Фивы. В науках и музыке Геракл не достиг таких успехов, как в борьбе, стрельбе из лука и умении владеть оружием. Часто приходилось учителю музыки Лину, сердиться на своего ученика и даже наказывать его. Однажды во время урока Лин ударил Геракла, раздражённый его нежеланием учиться. Однако юный ученик отреагировал весьма неадекватно: рассерженный, Геракл схватил «учебную» кифару и так шмякнул ею своего учителя по голове, что тот, получив увечье и на долю секунды несовместимую с жизнедеятельностью человечьего организма, тотчас рухнул бездыханным. Что тут, сказать: трошки не соизмерил силы своего удара, юный Геракл, да и видать кифары в то время выделывали очень крепкими и неломким, не то что нынешние гитары, ведь на современный концертный инструмент артист порой аж лишний раз дыхнуть боится. Однако, хоть и был наш герой сыном Зевса, да видать, что не сыном одного высокопоставленного чиновника - призвали в суд Геракла за это убийство. Но всё-таки блатное происхождение, хоть он был лишь внебрачным сыном, сыграло свою роль. Оправдываясь, сказал сын Алкмены: «Ведь говорит же справедливейший из судей Радамант, что всякий кого ударят, может отвечать ударом на удар». Судьям «ничего не оставалось делать» как оправдать героя. Но Амфитрион, боясь, чтобы не случилось ещё чего подобного, послал Геракла в лесистый Киферон к пастухам, охранявшим стадо быков, и там рос наш герой, выделяясь среди всех необыкновенным ростом и силой. В связи с этим ученическим случаем из биографии героя, Элиан приводит такой исторический анекдот: Александр, сын Филиппа, (речь об Искандере Великом-Македонском) в ранней юности обучался игре на кифаре. Однажды учитель велел ему ударить по одной струне, как того требовала мелодия песни, а Александр, показав на другую, сказал: «Что изменится, если я ударю вот по этой?» «Ничего, - ответил учитель, - для того, кто готовится управлять царством, но много для желающего играть искусно». Он, видимо, убоялся участи Лина. Как увидим далее, элементы вздорности характера Геракла имеют вполне определённые корни, идущие от первородных хтонических сил не разделяющих понятий добра и зла. Ведь Геракл, как и его папа Зевс – поздние боги, перенявшие эстафету у более древних владык стихий. Античные авторы настойчиво подчеркивали, что обряды, совершаемые в гадитанском храме,— восточные, финикийские. 0б этом пишут Диодор, Аппиан, Арриан. Однако, каковы эти финикийские обряды, в точности неизвестно. Важнейшей частью служения богу были жертвоприношения. По свидетельству Порфирия жертвенники обливались кровью жертв ежедневно. При этом, как повествует в своей поэме Punica римлянин I века н.э. Силий Италик, на жертвенниках должно было гореть негасимое пламя. Здесь приносили жертвы, в частности, моряки, вернувшись из долгого плавания. Можно было совершать жертвоприношения и «заочно»: так, по приказу Нерона жертвоприношениями в Гадесе была отмечена его олимпийская победа. Были и праздники когда храму надо было просто посвятить дары. Так было и на празднике в честь смерти, погребения и воскрешения Мелькарта, который в финикийской религии имел статус умирающего и воскрешающего Бога. Не случайно многие источники указывают на наличие могилы Мелькарта именно в Гадитанском храме. Этот факт, уже в аспекте Геракла упоминает Саллюстий Крисп в своём описании «Войны с Югуртой»: «…когда Геркулес умер в Испании (так, во всяком случае, думают африканцы), его войско составленное из разных племён, потеряв предводителя, вскоре распалось, потому что многие добивались власти каждый для себя». Гибнущий и воскрешающий бог, подобно библскому Адонису, месопотамскому Таммузу или египетскому Осирису, - божество, олицетворяющее умирающую и возрождающуюся природу. В этом круге сказаний выявляется аграрный культ Мелькарта, который был сохранён и тирскими колонистами в Испании. В Гадесе, значительном морском центре сохранившем этот приоритет и поныне, Мелькарт не мог не приобрести и атрибутов морского бога. Правда, в пользу этого мнения свидетельствуют лишь то что на гадитанских монетах голова Мелькарта появляется вместе с изображением тунцов и дельфинов. Появление изображения этого божества на носах гадитанских судов в легенде о нападении Ферона также подтверждает последнюю версию. Кроме того, известно, что во время праздника в честь Мелькарта в Гадесе, сжигалось чучело человека сидящего на гиппопотаме. Несмотря на высокий статус храма Мелькарта в являющемся метрополией Тире, храм в Гадесе имел особое положение и имел примечательные детали связанные с биографией Мелькарта. По мнению Ю.Б.Циркина это объясняется тем, что со слов Страбона, город Гадес был основан по велению бога провозглашённую словами оракула Мелькарта, а в самом храме имелась могила Мелькарта, который по финикийским сказаниям, погиб в Испании. Гадитанский Гераклейон славился своим оракулом. Его, например, посещал Ганнибал перед походом в Италию, а также Цезарь во время пребывания в Дальней Испании в должности квестора. В древних культах кроме жрецов в состав храмового персонала входили люди, которые были, вероятно, ясновидцами или пророками. Такие люди были и в гадитанском храме Мелькарта. Специальные толкователи объясняли сны тех, кто хотел получить прорицание. Так, по словам Светония, произошло с Цезарем, которому гадитанские прорицатели пообещали власть над всем миром. Во сне верховный жрец получил, как отмечает Порфирий, указания о способе жертвоприношений. Такой вид гаданий не уникален в древности. Известно, например, какую роль играли вещие сны в жизни греков. Иначе обстояло дело с Карфагеном, который был основан не богом, не по его велению, а смертной царицей, которую толкнули на это чисто человеческие, личные или политические причины. Хотя официальный статус карфагенского храма Мелькарта был самым высоким.
Гадитанский храм Мелькарта был известен во всём античном мире. Его посещали многие паломники, о нём писали древние авторы, но ни один из них не дал детального описания знаменитого святилища. Однако упоминания авторов, сравнение с другими святилищами финикийского мира и с храмом Яхве в Иерусалиме, построенным тирским архитектором Хирамом, изображения на монетах – всё это, по словам Ю.Б.Циркина, всёже позволяет представить знаменитый Гераклейон. Известно, что жрецы Мелькарта в Гадесе имели «непорочное ложе» и даже видом своим отличались от остального населения. По свидетельству римского поэта I века н.э. Силия Италика, автора поэмы Punica, гадитанские жрецы брили головы, одевались в белые льняные одежды, ходили босыми, во время жертвоприношений они надевали более торжественную одежду, отделанную широкой полосой. Женщины вообще не допускались в святилище. Но в целом финикийские жрецы не были связаны обетом безбрачия. Во время этих церемоний, может быть, как это было в метрополии, исполнялись ритуальные танцы и жрецы взывали к богу. В храме сохранялась настороженность по отношению к иноверцам, свойственная и другим восточным кулътам. По словам Эвктемона, чужеземные мореплаватели, помолившись богу в храме Геракла, должны были как можно скорее покинуть его, ибо считалось нечестием задерживаться там надолго. Во время празднества в честь Мелькарта, все чужеземцы обязаны были вообще уезжать из города. У Силия Италика в упомянутой поэме Punica, описывпающей события накануне и во время Второй пунической войны, есть описание ворот гадитанского храма Гераклейона. Историк Д. Ван Берхем отмечает, что храм в Гадесе времён Силия, т.е. в I веке н.э., был слишком известен, чтобы даже такой поэт, как он, мог позволить себе фантастические утверждения. Основываясь на таком мнении, пристальнее изучим свидетельства Силия Италика. В поэме говорится, что на воротах храма были изображены «труды Алкида», и далее кратко перечисляются: Лернейская гидра, Немейский лев (его Силий называет Клеонейским), Стигийский привратник, т.е. адский пёс Кербер, фракийские кони, Эриманфский вепрь, медноногий олень (Керинейская лань), поверженный Антей, кентавр, человекоголовый бык Ахелой (Акарнанский поток) и, наконец, сожжение героя на Эте, с которой «великую душу уносит к звёздам пламя». В описании Силия, прежде всего можно заметить что перед нами не традиционные двенадцать подвигов, а набор из десяти эпизодов «биографии», включая и смерть на костре. И кроме шести подвигов Геракла, включаемых в классический додекатлос, имеются четыре, которые хотя и известны из античной литературы, в этот список не входят. Видимо, как полагает испанский историк А.Гарсиа-и-Бельидо, изображения на воротах гадитанского храма были созданы ещё до каталогизации подвигов, которая по его мнению имела место на рубеже VI-V вв., и, следовательно отражают эллинизацию святилища в VI в. до н.э..
Среди подвигов гадитанского Геркулеса мы не видим ни похищения яблок Гесперид, ни поддержки неба Атлантом, ни борьбы с Герионом (тот самый десятый подвиг). Мифы эти довольно древние; они упоминаются уже Гесиодом, а сказание о похищении яблок гесперид существовало, возможно, и в Микенской Греции. Примечательно, что в греческой мифологии все эти события происходят на крайнем Западе, т.е. в сфере влияния Гадеса. И особенно важно, что здесь не упоминается о борьбе героя с Герионом. Об этой борьбе рассказывает Гесиод разворачивая сюжет на острове Эрифия. Уже Стесихор связывает Гериона с Тартессом. А Эфор и Филистид считают Эрифию тем же островом, что и остров Гадеса. Все это свидетельствует в пользу того, что гадитанские жрецы на воротах Гераклейона в Гадесе поместили не эллинского героя, а финикийского бога. Среди сцен из «биографии» героя на гадитанских воротах есть сцена смерти, - сюжет редко встречающийся в греческом искусстве, зато в Гадесе смерть и последующее воскрешение Мелькарта особо почитались. Примечательно, что у ворот гадитанского храма находились два столба, которые считают знаменитыми Столпами Геракла. По словам Страбона, высота их равнялась восьми локтям, т.е. около четырёх метров, были они изготовлены из бронзы и покрыты надписями с обозначением расходов на сооружение храма. Флавий Филострат также упоминает о них, но описывает иначе: электровые, высотой в один локоть (0,46 м) и содержащие непонятную надпись, шрифт которой не похож ни на египетские, ни на индийские письмена. Большинство историков склоняются всё же к версии 4-х метровых бронзовых столбов. Страбон видимо основывался в изложении на сообщение Посейдония, действительно побывавшего в храме, в отличие от романтической биографии Аполлония Тианского написанной Филостратом, тем более последний пишет что «по рассказам путешественников, восхищения достойного» в храме почитают «обеих Гераклов» (египтянина и фиванца), отмечая что на алтаре изображены «все двенадцать подвигов Геракла». Если за сомнительностью отшвырнуть в выгребную яму «сведения» достойного и многоуважаемого Флавия Филострата о имеющихся во храме Столпах, где точно находились столбы, из других свидетельств определить нельзя, но в Иерусалимском храме подобные столбы стояли у притвора храма, а не в самом храме. Вероятно, и в Гадесе они были установлены вблизи святилища. Почитание камней и каменных столбов было широко распространено у финикийцев, в которых они видимо видели опоры неба. Но к моменту возведения храма эта «каменная» традиция была уже фетиширована, утратив прямое значение. Подобные фетиши встречаются во всех финикийских храмах. Однако более всего такие столбы связаны с культом Мелькарта. По словам Геродота в тирском храме Мелькарта высились две колонны: одна из золота, другая из смарагда. Построенный по образцу тирского, Иерусалимский храм также имел две колонны. Циркин отмечает, что Мелькарту были посвящены именно два столба. Недаром в честь тирского владыки на Мальте были воздвигнуты две стелы с идентичными греко-финикийскими надписями. Тирские мореплаватели, перенося культ своего божества на Запад, отмечали такими столбами-бетилами места, особо важные для путешествий: мысы, острова, удобные бухты. Так, подобный бетил был найден на острове Могадор. В Испании не только в гадитанском храме были подняты такие колонны, но, вероятно, и в качестве бетилов были восприняты две скалы по обеим сторонам пролива, соединяющего Средиземное море с Атлантическим океаном. Появление имени Мелькарта в близких местах, по мнению Циркина, и породило, ту неопределённость в установлении места настоящих Столпов, о которых писал Страбон. Греки, познакомившись с этими местами, первоначально называли скалы либо именем гигантского морского бога Эгиона-Бриарея, либо Крона. Как считает Циркин, только после отождествления Мелькарта и Геракла Столпы получили известное всем название, которые на тот момент не увязывались в представлении греков с концом мира. Такое представление о крае земли венчаемом Геркулесовыми столпами, сформировалось после того, как захватив Гадес и взяв под контроль окружающие территории, пунийцы установили блокаду пролива. Это ясно видно из од древнегреческого поэта Пиндара, который четыре раза говорит о Геракловых Столпах, как о границе мира, причём именно границе за которую нельзя проникнуть, а не крае земли как единого мира. Причём, в эпиграфе к данной статье, где приведён отрывок из III Немейской оды Пиндара, слова автора свидетельствуют о том, что он знал о прежних временах, когда ещё вполне можно было отправляться за Столпы. Пиндар был современником событий связанных с карфагенской блокадой пролива, его более старший современник, Харон Лампсакский, живший в самом начале V века до н.э., в царствование Дария, по словам Свиды, составил перипл, описывающий море за Геракловыми Столпами. Вобще-то о каких конкретно Геракловых столбах повествует тот или иной античный автор, давно ведутся споры, и уже в связи с другим античным мифом, известном в изложении древнегреческого философа Платона, когда он в диалоге «Тимей», излагая идеи идеального государства «устами» Крития ссылающегося на сведения Солона, получившего в свою очередь информацию от египетских жрецов, даёт, цитирую египетский первоисточник, «точную» географическую привязку легендарной Атлантиде: «…существовал остров, лежащий перед тем проливом, который называется на вашем языке Геракловыми столпами. Этот остров превышал своими размерами Ливию и Азию, вместе взятые, и с него тогдашним путешественникам легко было перебраться на другие острова, а с островов – на весь противоположный материк… На этом-то острове, именовавшимся Атлантидой…Но позднее, когда пришёл срок для невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила была поглощена разверзнувшейся землёй; равным образом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину.». Атлантида погрузилась в пучину и её до сих пор безуспешно ищут учёные и авантюристы в разных уголках средиземноморья и даже за его пределами. Единственно, как замечают Галанопулос и Бэкон, по Платону сам его источник-вдохновитель Солон почерпнул свои сведения у египетских жрецов Саиса. В египетских надписях нет названия «Геркулесовы столпы», и египетский жрец мог ошибаться в значении и местоположении древнегреческого топонима «Геркулесовы столпы», поэтому-то и в диалоге Платона сохранена формулировка: «проливом, который называется на вашем языке Геракловыми столпами». Если же читать полный перевод Тимея без моих купюр, которые сделаны лишь для кратости изложения, то станет ясно, что в египетских записях не было отмечено точного местоположения Атлантиды и что она «очутилась» в океане за Гибралтарским проливом скорее всего после разговора Солона с жрецами в Саисе, если такая беседа вообще имела в действительности место, и саму эту Атлантиду мудрый Платон не высосал из пальца…
С другой стороны, весьма сомнительно что древнегреческие авторы по разному идентифицировали топоним Геракловых столпов. Например, если писатель II века до н.э. Аполлодор упоминает только приход Геракла в Тартесс, где он ставит памятные знаки (каменные стелы) о своём походе на границах Европы и Ливии, то греческий историк римской эпохи, живший в I веке до н.э. Диодор Сицилийский вполне конкретно описывает топографию событий сопровождавших возведения столпов, при пересказе «десятого подвига» Геракла: «…(2) Пройдя значительную часть Ливии, Геракл вышел возле Гадир к Океану и оставил на обоих материках по каменному столбу. Когда он переправился на кораблях в Иберию, Три сына Хрисаора стояли каждый с большой дружиной отдельным станом на некотором расстоянии друг от друга. Геракл одолел всех вражеских предводителей, вызвав их на поединок, и, завоевав Иберию, угнал оттуда знаменитые коровьи стада… (4) Поскольку мы упомянули о Геракловых столбах, не лишним будет рассказать о них. Дойдя до места, где сходятся оба лежащие у Океана материка – Ливия и Европа, Геракл решил воздвигнуть в честь своего похода Столбы. Желая совершить у Океана труд, память о котором останется навечно, он значительно увеличил оконечности обоих материков за счёт насыпей. (5) Таким образом, находившиеся ранее на большом расстоянии друг от друга материки образовали между собой пролив столь узкий, что его мелководье и узость не позволяют крупным китам заплывать из Океана во Внутреннее море….». Упоминание Диодором именно Гадира (современный Кадис), а не другого, более близкого Гибралтару финикийского колониального поселения, подтверждает предположение, что именно культ Мелькарта в Гадесе, где были возведены два бетила возле его храма, повлиял на греческие сказания о Геракле-Алкиде воздвигшем столпы. И поскольку финикийцы могли присвоить значение бетилов двум противостоящим скалам пролива, именно эта версия происхождения названия столпов, скорее всего и была «усвоена» греками. Каким точно образом произошла трансформация Мелькарт – Геракл, сейчас трудно сказать. С появлением новой доминирующей культуры, как это случилось с эллинизацией средиземноморских культур, а позже уже и христианизацией языческих культов, старые боги обретали новые имена и новые свойства. Геракл был не только преемником Кроноса-Бриарея или Мелькарта, значительная часть эллинизированного Востока порождала новых эллинизированных богов и в том числе своих Гераклов. Например, статуя вавилонского Нергала, найденная на раскопках парфянского поселения в Хатре, заимствовует свою наготу, львиную шкуру и палицу у греческого Геракла, но отличается от эллинских пропорций более приземистыми пропорциями фигуры. И, даже Искандер Великий порой представалялся древними в образе Геракла. Такая вот сварилась геркулесовая каша…
пролив Гибралтар, соединяющий Средиземное море и Атлантику, венчают Гибралтаровы столпы – две скалы по обе стороны пролива: одна расположена на самой южной точке Пиренейского полуострова, - перед Тарифой, другая на северо-африканском берегу, - перед Сеутой. В целом считается, что граница разделяющая море и океан проходит по линии расположения обеих скал, марокканцы, в противовес испанцам, считают что эта граница проходит возле Танжера. Собственно, скала у испанского берега называется Гибралтаром не только как один из столпов пролива, но и как название местности, считающейся оффшорной, и находящейся под юрисдикцией Велкомбритании, а не испанской короны. Как скала-столп у испанского берега, так и сам пролив, в самом своём названии хранят память о событиях произошедших здесь в самом начала 8 века н.э. Джабель Тарик (арабск.: гора Тарика), так пришедшие в 711 году н.э. с североафриканского берега мусульманские завоеватели, назвали это место по имени своего успешного военачальника Тарика Бен Сейида, высадившегося возле этой скалы и одержавшего здесь первую победу над владевшими Пиренейским полуостровом вестготами. Тарик возглавлял войска северо-африканского наместника халифа - Мусы ибн Нусайра аль-Валида. В первых битвах с вестготами удача всегда была на его стороне. Тарик почти беспрепятственно и молниеносно продвинулся в самую глубь вестготской Испании. Однако, наместник халифа Муса стал завидовать своему полководцу, решив присвоить лавры победителя себе. Он организовал собственную кампанию против вестготов. Успех способствовал и наместнику халифа Мусе. Результат побед обоих мусульманских полководцев позволил надолго, почти на восемь веков, утвердить здесь своё господство приверженцам ислама. Гибралтар и есть искажённая романизированная версия арабского названия Джабель Тарик. Сами скалы внешне не напоминают никаких столбов, это просто две огромные скалы, точнее два крохотусеньких острова, отделённые от береговой линии узкой полоской моря. Ширина пролива Гибралтар в самой узкой части около 14 километров. Говорят, если в ясную погоду находиться посередине этой части пролива, то можно увидеть одновременно обе скалы, т.к. они расположены как раз почти в районе самого узкого места пролива, но только дюже трудно подловить тот момент, когда полностью исчезает морская дымка. Мне так и не удалось увидеть столпы одновременно, как ни вертел головой в момент прохождения паромом середины узкой части пролива, ни одной скалы не было видно, горизонт скрывала постоянно стелящаяся дымка (туман). Но гибралтаровы столпы ( или столбы), имеют ещё и другие более древние названия, они известны как Геркулесовы столпы, или в более точной греческой версии - столпы Геракла. Два последних названия хранят память о временах ещё более древних, а корни их в мифах Древней Греции заимствованных впоследствии римлянами, и поскольку Геркулес и Геракл это практически один мифологический персонаж, название это тоже одно, просто звучит в древнеримской или древнегреческой версии. Это античное название столпов связано с «десятым подвигом» Геракла. Вспомним основные его детали: после возвращения из похода в страну амазонок этот античный герой получил «новое задание из центра» - Эврисфей поручает Гераклу пригнать в Микены коров великана Гериона, сына Хрисаора и океаниды Каллирои. Далёк был путь героя к Гериону. Гераклу нужно было достигнуть самого западного края земли, тех мест, где сходит на закате с неба лучезарный Бог солнца Гелиос, ведь именно в районе пролива по воззрениям представителей древних средиземноморских культур и находился край земли – известной Ойкумены античности. Отважный сын Зевса один отправился в далёкий путь. Он прошёл через Африку, через бесплодные пустыни Ливии, через страны далёких варваров и, наконец, достиг пределов земли. Здесь и воздвиг он по обеим сторонам узкого морского пролива два гигантских каменных столпа, как вечный памятник о своём подвиге. Ну, т.е. позаботился о своей будущей славе заранее, до свершения подвига – расчётливость, достойная античного героя, да ещё и внебрачного сына самого владыки Олимпа - Зевса! А уж как нашего вершителя знаменитых «двенадцати подвигов» обожала мачеха, всесильная, но несколько стервозная Гера, следившая за сыном Зевса и Алкинеи денно и нощно. Ведь именно в честь мачехи и был наш герой прозван Гераклом.Хотя Геракл (у римлян Геркулес) – был самым популярным народным героем Греции, мифы о нём дошли до нашего времени в античных пересказах. Современный читатель не охоч до чтения античной драматургии, именно поэтому более популярным изложением античных мифов стала известная компиляция Н.А.Куна «Легенды и мифы Древней Греции». Н.А.Куну, уже в его собственном пересказе, источниками для описания подвигов Геракла послужили трагедии Софокла (Трахинянки), Еврипида (Геракл) и «Описание Эллады» Павсания. «Настоящее» имя этого античного героя – Алкид, т.е. сильный, а Гераклом его стали называть из-за преследований Геры (в переводе – «совершающий подвиги из-за гонений Геры»). Античный писатель Элиан приводит утверждение Аристотеля, что Геракловы столпы прежде назывались столпами Бриарея (чудовищный великан, союзник богов в их борьбе с титанами). Но т.к. Геракл очистил от чудищ землю и море и оказал людям множество добродеяний, ради него презрели память Бриарея и назвали столпы именем Геракла. Да, легенды о Геракле пересекаются с другими античными мифами, частью заимствуя их сюжет. Но и это ещё не всё – у греческого героя был ещё более древний прототип, как и у «возведённых Гераклом» столпов. В пантеоне финикийцев, владевших частью Пиренейского полуострова до римлян, среди наиболее известных и почитаемых испано-финикийцами, имелся весьма примечательный персонаж – Мелькарт, с культом которого, кроме прочего, была связана традиция возведения парных столбов. Мелькарт, - главный тирский бог, бывший очень популярным у финикийских колонистов на Пиренейском полуострове, а позже и у античных народов, отождествлявших его с Гераклом, или Геркулесом. Храм этого бога в Гадесе (ныне испанский Кадис) был одним из самых знаменитых святилищ древности, и слава его распространялась по всему Средиземноморью. Имя Мелькарт обычно считают стяжательной формой Melek qart и переводят как «царь города», подразумевая под этим городом Тир. Двуязычное (финикийско-греческое) посвящение этому богу, найденное на Мальте, называет Мелькарта «владыкой Тира» - Баал Цор. Перед нами один из местных баалов – «владык», каких много было в финикийском пантеоне, например Баал Цидон («владыка Сидона») или Баалат Гебал («владычица Библа»). В их образах финикийцы олицетворяли всё ценное и желанное для данного города, племени, общественной группы. Такой характер Мелькарт должен был иметь в Гадесе. Его храм в Гадесе возник где-то в конце II тысячелетия до н.э. и существовал до самого конца язычества. Последние сведения о нём относятся к концу IV века н.э. В пуническом мире существовали различные виды святилищ, наиболее древними из которых были пещерные. В самой Финикии подобное пещерное святилище было обнаружено в Васте, между Тиром и Сидоном, найдены подобные и на территории нынешней Испании. К числу древних, относят также святилища на открытом воздухе. Такое святилище, видимо располагалось на противоположном от Карфагена берегу Тунисского залива, вероятно подобным ему было святилище на горе Кармел в Палестине, где по словам Тацита не было храма, а стоял алтарь, у которого жрец совершал жертвоприношения. Разновидностью таких святилищ были так называемые тофеты. Это слово встречается в Ветхом Завете, где оно обозначает «место сожжения детей». Карфагенский тофет представлял собой закрытый двор, внутри которого была небольшая «часовенка» размером всего в один квадратный метр с собственным двориком, к которому вёл лабиринт загородок. В таких святилищах приносили в жертву божеству грудных детей, останки которых хоронили в этом же дворе в специальных урнах, над которыми ставились стелы. Такие тофеты стали неотъемлемой частью пунических городов, они существовали, пока была жива пуническая цивилизация, и исчезли уже под влиянием романизации. Располагались тофеты, как правило, на краю города, рядом с городскими стенами. В Карфагене тофет находился на морском берегу, рядом с портом, видимо, на месте высадки первых колонистов.Человеческие жертвы особенно поражали греков и римлян. Такие жертвоприношения, устанавливающие связь между богом и человеком, в те суровые времена были существенной частью религиозных обрядов. В финикийских культах человеческие жертвы в основном приносились Баал-Хаммону (позднее отождествляемого с греческим Кроносом, или римским Сатурном). Особенно известны жертвы детей, главным образом первенцев, мальчиков, но часто и девочек, притом в основном из аристократических семейств. Сожженные дети часто изображались на стелах с атрибутами и жестами богов, видимо таким образом их героизировали или обожествляли. Жертву не сжигали живой; ребёнка сначала умертвляли, а уже мёртвого сжигали на бронзовых руках статуи бога, причём свершалось это ночью при звуках флейт, тамбуринов и лир. Значительно позднее, во времена римского поэта Силия Италика, о котором пойдёт речь ниже, этот жестокий обычай иногда смягчили, применяя «жертвы замещения», когда вместо людей приносили в жертву ягнят. Это не было особенностью пунийцев: человеческие жертвоприношения были свойственны многим древним народам. Сами греки и римляне в своё время их совершали. В "Илиаде" упоминается о заклании 12 троянских юношей при погребении Патрокла. Баал-Хаммон не единственный кто получал страшные жертвоприношения, финикийцы жертвовали людей различным богам. Плиний сообщает, что пунийцы ежегодно приносили человеческие жертвоприношения Геркулесу - Мелькарту. Часто в жертву приносили военнопленных, избирая среди них самых красивых, полагая, что так будет угоднее богам. Здесь сделаем небольшое отступление, и заметим, что и в самих греческих легендах о Геракле, наш эллинский герой не был эдаким всесильным, но скромным и добродетельным сэнсеем, лелеющем память о собственном Учителе. Будучи юным, наш герой должен был пополнять багаж своих знаний и навыков. Геракл учился управлять колесницей у Амфитрнона, борьбе — у Автолика, стрельбе из лука — у Эврита, сражаться в полном вооружении — у Кастора, пению и игре на кифаре — у Лина. Лин, брат Орфея, стал фиванцем, переселившись в Фивы. В науках и музыке Геракл не достиг таких успехов, как в борьбе, стрельбе из лука и умении владеть оружием. Часто приходилось учителю музыки Лину, сердиться на своего ученика и даже наказывать его. Однажды во время урока Лин ударил Геракла, раздражённый его нежеланием учиться. Однако юный ученик отреагировал весьма неадекватно: рассерженный, Геракл схватил «учебную» кифару и так шмякнул ею своего учителя по голове, что тот, получив увечье и на долю секунды несовместимую с жизнедеятельностью человечьего организма, тотчас рухнул бездыханным. Что тут, сказать: трошки не соизмерил силы своего удара, юный Геракл, да и видать кифары в то время выделывали очень крепкими и неломким, не то что нынешние гитары, ведь на современный концертный инструмент артист порой аж лишний раз дыхнуть боится. Однако, хоть и был наш герой сыном Зевса, да видать, что не сыном одного высокопоставленного чиновника - призвали в суд Геракла за это убийство. Но всё-таки блатное происхождение, хоть он был лишь внебрачным сыном, сыграло свою роль. Оправдываясь, сказал сын Алкмены: «Ведь говорит же справедливейший из судей Радамант, что всякий кого ударят, может отвечать ударом на удар». Судьям «ничего не оставалось делать» как оправдать героя. Но Амфитрион, боясь, чтобы не случилось ещё чего подобного, послал Геракла в лесистый Киферон к пастухам, охранявшим стадо быков, и там рос наш герой, выделяясь среди всех необыкновенным ростом и силой. В связи с этим ученическим случаем из биографии героя, Элиан приводит такой исторический анекдот: Александр, сын Филиппа, (речь об Искандере Великом-Македонском) в ранней юности обучался игре на кифаре. Однажды учитель велел ему ударить по одной струне, как того требовала мелодия песни, а Александр, показав на другую, сказал: «Что изменится, если я ударю вот по этой?» «Ничего, - ответил учитель, - для того, кто готовится управлять царством, но много для желающего играть искусно». Он, видимо, убоялся участи Лина. Как увидим далее, элементы вздорности характера Геракла имеют вполне определённые корни, идущие от первородных хтонических сил не разделяющих понятий добра и зла. Ведь Геракл, как и его папа Зевс – поздние боги, перенявшие эстафету у более древних владык стихий. Античные авторы настойчиво подчеркивали, что обряды, совершаемые в гадитанском храме,— восточные, финикийские. 0б этом пишут Диодор, Аппиан, Арриан. Однако, каковы эти финикийские обряды, в точности неизвестно. Важнейшей частью служения богу были жертвоприношения. По свидетельству Порфирия жертвенники обливались кровью жертв ежедневно. При этом, как повествует в своей поэме Punica римлянин I века н.э. Силий Италик, на жертвенниках должно было гореть негасимое пламя. Здесь приносили жертвы, в частности, моряки, вернувшись из долгого плавания. Можно было совершать жертвоприношения и «заочно»: так, по приказу Нерона жертвоприношениями в Гадесе была отмечена его олимпийская победа. Были и праздники когда храму надо было просто посвятить дары. Так было и на празднике в честь смерти, погребения и воскрешения Мелькарта, который в финикийской религии имел статус умирающего и воскрешающего Бога. Не случайно многие источники указывают на наличие могилы Мелькарта именно в Гадитанском храме. Этот факт, уже в аспекте Геракла упоминает Саллюстий Крисп в своём описании «Войны с Югуртой»: «…когда Геркулес умер в Испании (так, во всяком случае, думают африканцы), его войско составленное из разных племён, потеряв предводителя, вскоре распалось, потому что многие добивались власти каждый для себя». Гибнущий и воскрешающий бог, подобно библскому Адонису, месопотамскому Таммузу или египетскому Осирису, - божество, олицетворяющее умирающую и возрождающуюся природу. В этом круге сказаний выявляется аграрный культ Мелькарта, который был сохранён и тирскими колонистами в Испании. В Гадесе, значительном морском центре сохранившем этот приоритет и поныне, Мелькарт не мог не приобрести и атрибутов морского бога. Правда, в пользу этого мнения свидетельствуют лишь то что на гадитанских монетах голова Мелькарта появляется вместе с изображением тунцов и дельфинов. Появление изображения этого божества на носах гадитанских судов в легенде о нападении Ферона также подтверждает последнюю версию. Кроме того, известно, что во время праздника в честь Мелькарта в Гадесе, сжигалось чучело человека сидящего на гиппопотаме. Несмотря на высокий статус храма Мелькарта в являющемся метрополией Тире, храм в Гадесе имел особое положение и имел примечательные детали связанные с биографией Мелькарта. По мнению Ю.Б.Циркина это объясняется тем, что со слов Страбона, город Гадес был основан по велению бога провозглашённую словами оракула Мелькарта, а в самом храме имелась могила Мелькарта, который по финикийским сказаниям, погиб в Испании. Гадитанский Гераклейон славился своим оракулом. Его, например, посещал Ганнибал перед походом в Италию, а также Цезарь во время пребывания в Дальней Испании в должности квестора. В древних культах кроме жрецов в состав храмового персонала входили люди, которые были, вероятно, ясновидцами или пророками. Такие люди были и в гадитанском храме Мелькарта. Специальные толкователи объясняли сны тех, кто хотел получить прорицание. Так, по словам Светония, произошло с Цезарем, которому гадитанские прорицатели пообещали власть над всем миром. Во сне верховный жрец получил, как отмечает Порфирий, указания о способе жертвоприношений. Такой вид гаданий не уникален в древности. Известно, например, какую роль играли вещие сны в жизни греков. Иначе обстояло дело с Карфагеном, который был основан не богом, не по его велению, а смертной царицей, которую толкнули на это чисто человеческие, личные или политические причины. Хотя официальный статус карфагенского храма Мелькарта был самым высоким.
Гадитанский храм Мелькарта был известен во всём античном мире. Его посещали многие паломники, о нём писали древние авторы, но ни один из них не дал детального описания знаменитого святилища. Однако упоминания авторов, сравнение с другими святилищами финикийского мира и с храмом Яхве в Иерусалиме, построенным тирским архитектором Хирамом, изображения на монетах – всё это, по словам Ю.Б.Циркина, всёже позволяет представить знаменитый Гераклейон. Известно, что жрецы Мелькарта в Гадесе имели «непорочное ложе» и даже видом своим отличались от остального населения. По свидетельству римского поэта I века н.э. Силия Италика, автора поэмы Punica, гадитанские жрецы брили головы, одевались в белые льняные одежды, ходили босыми, во время жертвоприношений они надевали более торжественную одежду, отделанную широкой полосой. Женщины вообще не допускались в святилище. Но в целом финикийские жрецы не были связаны обетом безбрачия. Во время этих церемоний, может быть, как это было в метрополии, исполнялись ритуальные танцы и жрецы взывали к богу. В храме сохранялась настороженность по отношению к иноверцам, свойственная и другим восточным кулътам. По словам Эвктемона, чужеземные мореплаватели, помолившись богу в храме Геракла, должны были как можно скорее покинуть его, ибо считалось нечестием задерживаться там надолго. Во время празднества в честь Мелькарта, все чужеземцы обязаны были вообще уезжать из города. У Силия Италика в упомянутой поэме Punica, описывпающей события накануне и во время Второй пунической войны, есть описание ворот гадитанского храма Гераклейона. Историк Д. Ван Берхем отмечает, что храм в Гадесе времён Силия, т.е. в I веке н.э., был слишком известен, чтобы даже такой поэт, как он, мог позволить себе фантастические утверждения. Основываясь на таком мнении, пристальнее изучим свидетельства Силия Италика. В поэме говорится, что на воротах храма были изображены «труды Алкида», и далее кратко перечисляются: Лернейская гидра, Немейский лев (его Силий называет Клеонейским), Стигийский привратник, т.е. адский пёс Кербер, фракийские кони, Эриманфский вепрь, медноногий олень (Керинейская лань), поверженный Антей, кентавр, человекоголовый бык Ахелой (Акарнанский поток) и, наконец, сожжение героя на Эте, с которой «великую душу уносит к звёздам пламя». В описании Силия, прежде всего можно заметить что перед нами не традиционные двенадцать подвигов, а набор из десяти эпизодов «биографии», включая и смерть на костре. И кроме шести подвигов Геракла, включаемых в классический додекатлос, имеются четыре, которые хотя и известны из античной литературы, в этот список не входят. Видимо, как полагает испанский историк А.Гарсиа-и-Бельидо, изображения на воротах гадитанского храма были созданы ещё до каталогизации подвигов, которая по его мнению имела место на рубеже VI-V вв., и, следовательно отражают эллинизацию святилища в VI в. до н.э..
Среди подвигов гадитанского Геркулеса мы не видим ни похищения яблок Гесперид, ни поддержки неба Атлантом, ни борьбы с Герионом (тот самый десятый подвиг). Мифы эти довольно древние; они упоминаются уже Гесиодом, а сказание о похищении яблок гесперид существовало, возможно, и в Микенской Греции. Примечательно, что в греческой мифологии все эти события происходят на крайнем Западе, т.е. в сфере влияния Гадеса. И особенно важно, что здесь не упоминается о борьбе героя с Герионом. Об этой борьбе рассказывает Гесиод разворачивая сюжет на острове Эрифия. Уже Стесихор связывает Гериона с Тартессом. А Эфор и Филистид считают Эрифию тем же островом, что и остров Гадеса. Все это свидетельствует в пользу того, что гадитанские жрецы на воротах Гераклейона в Гадесе поместили не эллинского героя, а финикийского бога. Среди сцен из «биографии» героя на гадитанских воротах есть сцена смерти, - сюжет редко встречающийся в греческом искусстве, зато в Гадесе смерть и последующее воскрешение Мелькарта особо почитались. Примечательно, что у ворот гадитанского храма находились два столба, которые считают знаменитыми Столпами Геракла. По словам Страбона, высота их равнялась восьми локтям, т.е. около четырёх метров, были они изготовлены из бронзы и покрыты надписями с обозначением расходов на сооружение храма. Флавий Филострат также упоминает о них, но описывает иначе: электровые, высотой в один локоть (0,46 м) и содержащие непонятную надпись, шрифт которой не похож ни на египетские, ни на индийские письмена. Большинство историков склоняются всё же к версии 4-х метровых бронзовых столбов. Страбон видимо основывался в изложении на сообщение Посейдония, действительно побывавшего в храме, в отличие от романтической биографии Аполлония Тианского написанной Филостратом, тем более последний пишет что «по рассказам путешественников, восхищения достойного» в храме почитают «обеих Гераклов» (египтянина и фиванца), отмечая что на алтаре изображены «все двенадцать подвигов Геракла». Если за сомнительностью отшвырнуть в выгребную яму «сведения» достойного и многоуважаемого Флавия Филострата о имеющихся во храме Столпах, где точно находились столбы, из других свидетельств определить нельзя, но в Иерусалимском храме подобные столбы стояли у притвора храма, а не в самом храме. Вероятно, и в Гадесе они были установлены вблизи святилища. Почитание камней и каменных столбов было широко распространено у финикийцев, в которых они видимо видели опоры неба. Но к моменту возведения храма эта «каменная» традиция была уже фетиширована, утратив прямое значение. Подобные фетиши встречаются во всех финикийских храмах. Однако более всего такие столбы связаны с культом Мелькарта. По словам Геродота в тирском храме Мелькарта высились две колонны: одна из золота, другая из смарагда. Построенный по образцу тирского, Иерусалимский храм также имел две колонны. Циркин отмечает, что Мелькарту были посвящены именно два столба. Недаром в честь тирского владыки на Мальте были воздвигнуты две стелы с идентичными греко-финикийскими надписями. Тирские мореплаватели, перенося культ своего божества на Запад, отмечали такими столбами-бетилами места, особо важные для путешествий: мысы, острова, удобные бухты. Так, подобный бетил был найден на острове Могадор. В Испании не только в гадитанском храме были подняты такие колонны, но, вероятно, и в качестве бетилов были восприняты две скалы по обеим сторонам пролива, соединяющего Средиземное море с Атлантическим океаном. Появление имени Мелькарта в близких местах, по мнению Циркина, и породило, ту неопределённость в установлении места настоящих Столпов, о которых писал Страбон. Греки, познакомившись с этими местами, первоначально называли скалы либо именем гигантского морского бога Эгиона-Бриарея, либо Крона. Как считает Циркин, только после отождествления Мелькарта и Геракла Столпы получили известное всем название, которые на тот момент не увязывались в представлении греков с концом мира. Такое представление о крае земли венчаемом Геркулесовыми столпами, сформировалось после того, как захватив Гадес и взяв под контроль окружающие территории, пунийцы установили блокаду пролива. Это ясно видно из од древнегреческого поэта Пиндара, который четыре раза говорит о Геракловых Столпах, как о границе мира, причём именно границе за которую нельзя проникнуть, а не крае земли как единого мира. Причём, в эпиграфе к данной статье, где приведён отрывок из III Немейской оды Пиндара, слова автора свидетельствуют о том, что он знал о прежних временах, когда ещё вполне можно было отправляться за Столпы. Пиндар был современником событий связанных с карфагенской блокадой пролива, его более старший современник, Харон Лампсакский, живший в самом начале V века до н.э., в царствование Дария, по словам Свиды, составил перипл, описывающий море за Геракловыми Столпами. Вобще-то о каких конкретно Геракловых столбах повествует тот или иной античный автор, давно ведутся споры, и уже в связи с другим античным мифом, известном в изложении древнегреческого философа Платона, когда он в диалоге «Тимей», излагая идеи идеального государства «устами» Крития ссылающегося на сведения Солона, получившего в свою очередь информацию от египетских жрецов, даёт, цитирую египетский первоисточник, «точную» географическую привязку легендарной Атлантиде: «…существовал остров, лежащий перед тем проливом, который называется на вашем языке Геракловыми столпами. Этот остров превышал своими размерами Ливию и Азию, вместе взятые, и с него тогдашним путешественникам легко было перебраться на другие острова, а с островов – на весь противоположный материк… На этом-то острове, именовавшимся Атлантидой…Но позднее, когда пришёл срок для невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила была поглощена разверзнувшейся землёй; равным образом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину.». Атлантида погрузилась в пучину и её до сих пор безуспешно ищут учёные и авантюристы в разных уголках средиземноморья и даже за его пределами. Единственно, как замечают Галанопулос и Бэкон, по Платону сам его источник-вдохновитель Солон почерпнул свои сведения у египетских жрецов Саиса. В египетских надписях нет названия «Геркулесовы столпы», и египетский жрец мог ошибаться в значении и местоположении древнегреческого топонима «Геркулесовы столпы», поэтому-то и в диалоге Платона сохранена формулировка: «проливом, который называется на вашем языке Геракловыми столпами». Если же читать полный перевод Тимея без моих купюр, которые сделаны лишь для кратости изложения, то станет ясно, что в египетских записях не было отмечено точного местоположения Атлантиды и что она «очутилась» в океане за Гибралтарским проливом скорее всего после разговора Солона с жрецами в Саисе, если такая беседа вообще имела в действительности место, и саму эту Атлантиду мудрый Платон не высосал из пальца…
С другой стороны, весьма сомнительно что древнегреческие авторы по разному идентифицировали топоним Геракловых столпов. Например, если писатель II века до н.э. Аполлодор упоминает только приход Геракла в Тартесс, где он ставит памятные знаки (каменные стелы) о своём походе на границах Европы и Ливии, то греческий историк римской эпохи, живший в I веке до н.э. Диодор Сицилийский вполне конкретно описывает топографию событий сопровождавших возведения столпов, при пересказе «десятого подвига» Геракла: «…(2) Пройдя значительную часть Ливии, Геракл вышел возле Гадир к Океану и оставил на обоих материках по каменному столбу. Когда он переправился на кораблях в Иберию, Три сына Хрисаора стояли каждый с большой дружиной отдельным станом на некотором расстоянии друг от друга. Геракл одолел всех вражеских предводителей, вызвав их на поединок, и, завоевав Иберию, угнал оттуда знаменитые коровьи стада… (4) Поскольку мы упомянули о Геракловых столбах, не лишним будет рассказать о них. Дойдя до места, где сходятся оба лежащие у Океана материка – Ливия и Европа, Геракл решил воздвигнуть в честь своего похода Столбы. Желая совершить у Океана труд, память о котором останется навечно, он значительно увеличил оконечности обоих материков за счёт насыпей. (5) Таким образом, находившиеся ранее на большом расстоянии друг от друга материки образовали между собой пролив столь узкий, что его мелководье и узость не позволяют крупным китам заплывать из Океана во Внутреннее море….». Упоминание Диодором именно Гадира (современный Кадис), а не другого, более близкого Гибралтару финикийского колониального поселения, подтверждает предположение, что именно культ Мелькарта в Гадесе, где были возведены два бетила возле его храма, повлиял на греческие сказания о Геракле-Алкиде воздвигшем столпы. И поскольку финикийцы могли присвоить значение бетилов двум противостоящим скалам пролива, именно эта версия происхождения названия столпов, скорее всего и была «усвоена» греками. Каким точно образом произошла трансформация Мелькарт – Геракл, сейчас трудно сказать. С появлением новой доминирующей культуры, как это случилось с эллинизацией средиземноморских культур, а позже уже и христианизацией языческих культов, старые боги обретали новые имена и новые свойства. Геракл был не только преемником Кроноса-Бриарея или Мелькарта, значительная часть эллинизированного Востока порождала новых эллинизированных богов и в том числе своих Гераклов. Например, статуя вавилонского Нергала, найденная на раскопках парфянского поселения в Хатре, заимствовует свою наготу, львиную шкуру и палицу у греческого Геракла, но отличается от эллинских пропорций более приземистыми пропорциями фигуры. И, даже Искандер Великий порой представалялся древними в образе Геракла. Такая вот сварилась геркулесовая каша…
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Источники наших знаний о финикийской и угаритской мифологиях различны. О финикийских мифах мы знаем лишь то, что сообщают нам античные авторы, прежде всего Филон. В их пересказах оригинальная основа в той или иной степени искажена. Однако, сравнивая эти тексты между собой, с финикийскими надписями, археологическими материалами и письменными памятниками соседних народов, можно более или менее надежно восстановить мифологическую систему. Вероятность того, что будут найдены значительные финикийские тексты невелика - жители Финикии писали на папирусе, который плохо сохраняется в климате Передней Азии. В II-I в. до н.э. Филон из Библа опубликовал произведение "Финикийская история". Сам автор писал, что он лишь перевел на греческий язык труд мудреца Санхунйатона, жившего в Берите задолго до времени Филона.Санхунйатон якобы в точности записал рассказ некоего Иеромбаала - беритского жреца бога Йево. О Санхунйатоне упоминали и другие античные авторы, относя его деятельность к концу II тыс. до н.э. К сожалению, оригинальный текст Филона не дошел до наших дней, но христианский писатель IV в. Евсевий, пытаясь утвердить превосходство христиан над язычниками, привел обширные отрывки из "Финикийской истории" Филона.
Совсем иначе обстоят дела с угаритской мифологией.В 1929 г. Клод Шеффер начал раскопки сирийского холма Рас эш-Шамра ("укропный мыс"), под которым обнаружил древний город Угарит. Самые ранние упоминания о нем встречались в египетских документах II тыс. до н.э. Были раскопаны два огромных царских дворца, поражавших современников своей роскошью, храмы богов Балу, Дагану и, возможно, Илу, дома, мастерские, некрополь. Был найден также архив XIV в. до н.э., включающий в себя магические и религиозные тексты, но нет сомнения в том, что содержащиеся в нем мифы возникли значительно раньше. Многие таблички сильно повреждены, текст часто неясен и потому требует особой тщательности при интерпретации. Тем не менее основные контуры мифов в достаточной мере выявлены, что делает возможным их довольно надежное описание. Содержащиеся в этих табличках легенды делятся на три группы. Первая, самая большая группа, повествует о деяниях бога Балу и его взаимоотношениях с другими членами пантеона. Вторая группа состоит из эпоса о Карату, царе Хубура. Возможно, поэма эта имеет историческую основу, подобно эпосу о Гильгамеше. Третья группа состоит из сказаний и легенд об Акхите, сыне Даниилу, другого легендарного ханаанейского царя. На табличках содержатся пометки, которые говорят о том, что эти тексты записаны неким Илимилку со слов верховного жреца Аттинпарлану, а сами таблички были подарены царем Никмадду храму бога Балу.
Древний Угарит был разноплеменным городом, но в нем явно преобладали амореи - народ, родственный финикийцам. Поэтому религия угаритян и финикийцев близка, но не идентична. Они почитали большое количество богов, многие из которых были очень древнего происхождения и были общими для всех западных семитов. В обеих религиях считалось, что имя является неотъемлемой частью личности и знание имени позволяет получить власть над его обладателем. Поэтому упоминать подлинное имя бога запрещалось и вместо него использовались такие слова как "бог", "владыка", "господь". За долгую историю часто менялись религиозные представления и роли богов. Иногда воспринимались культы чужеземных божеств: египетские - Исида, Хатор; хурритские - Тешуб, Шаушка и др. Все это придавало местным пантеонам весьма запутанный вид.
Боги Угарита
Верховным богом в Угарите считался Илу (просто "бог"), он имел титул Творец Творения. В дошедших до нас текстах отсутствуют сказания о сотворении мира. Скорее всего они существовали, просто не сохранились. Это подтверждается и титулом Илу. Он породил всех богов и людей, каждый царь был его слугой или сыном. Илу изображался в виде старца, сидящего на троне и поставившего ноги на специальную скамеечку. Его голову венчала корона в виде бычьих рогов, что символизировало высочайшее могущество Обитель Илу находилась в середине двух океанов - земного и небесного, у истоков священных вод на священной горе.
Илу был милостивым и мудрым богом, которому все же были не чужды некоторые слабости. Интересно, однако, что в списке угаритских богов выше Илу стоял Бог Отцовский. Это самое таинственное божество во всем пантеоне, его имя встречается в текстах лишь однажды. Возможно он покровительствовал царскому дому или был одним из самых ранних божеств, но в любом случае верховным владыкой считался все же Илу. Илу не занимался непосредственно земными делами и был скорее связан со Вселенной. Он мог являться отдельным людям во сне, но чаще свои приказы передавал через особых вестников. Для решения повседневных задач мира Илу назначал управляющего из числа своих потомков.
Супругой Илу была Асирату. Часто ее называли Илату - просто "богиня" и прибавляли эпитет Морская. Ее воспринимали как верховную богиню и прародительницу всего сущего. Однако наиболее почитаемый в Угарите бог Балу не относился к числу ее потомков. Асирату жила отдельно от Илу и всякий ее приход к супругу считался праздником.
Была у Илу и другая жена Рахмайу, т.е. "дева", но о ней нам известно очень мало. Скорее всего она была связана с охотой. Наличие двух верховных богинь ученые пытаются объяснить тем, что в основе угаритского общества лежали две аморейские общины - дитану и харману. Возможно каждая из них принесла в угаритский пантеон свою богиню-мать.
Детьми Илу считались благие боги Шахару и Шалиму. Они - боги плодородия и в то же время связаны со звездами. Один из них воплощался в утренней звезде, другой - в вечерней.
Центральной фигурой угаритской мифологии был Балу - главный покровитель Угарита. Его имя означает просто "владыка". Часто ему сопутствуют эпитеты Силач и Балу-Цапану - "владыка горы Цапану" - священная гора в окрестностях Угарита, где находилось его жилище. Балу был богом бури, грома и дождя. Иногда его называли Скачущий на облаке. Основным оружием бога была молния. Отцом Балу считался бог Дагану. В некоторых других аморейских государствах Сирии этот бог считался верховным. Угаритских мифов про Дагану пока не найдено, но культ его несомненно существовал. Обычно Балу изображали в виде воина в остроконечном шлеме с бычьими рогами, облаченного в короткую тунику. В правой руке у него палица, а в левой - извивающееся копье с пламенем на конце. Его могуществу, как непосредственного правителя мира завидовал сам Илу - между ними часто случались конфликты, но Балу признавал верховную власть Илу. Балу был очень почитаем и у земледельцев, и у моряков, и у охотников. Он оберегал существующий в мире порядок, выступал как воин, противостоящий силам Хаоса, и защищал Угарит от врагов.
Ближайшая соратница Балу и его возлюбленная - одна из древнейших богинь Ближнего Востока Анату. Иногда ее считали сестрой Балу. Первенцем Анату был Амурру - первопредок амореев, дочери - Пидрай, Талай и Арцай - олицетворяли соответственно небесную росу, божественный свет и плодоносящую землю. Пидрай и Талай жили со своим отцом Балу в его дворце, а Арцай, как более тесно связанная с миром, где-то на земле.Анату считалась госпожой плодородия, воплощением женской красоты и любви. Она же - богиня источников, само ее имя означает "источник". Одновременно Анату очень воинственная богиня, а подчас жестокая и мстительная. Эти черты богини сделали ее покровительницей охоты. Священными животными Анату считались коровы и орлы. Изображали богиню обычно в виде обнаженной девы, стоящей на спине льва,. с копьем в руке.Часто в мифах вместе с Анату упоминается богиня охоты, плодородия и красоты Аштарту (Астарта). Они даже жили на одной горе Имбабу. Но в целом Аштарту играла второстепенную роль.
Любимцем Илу был Йамму - бог моря и водной стихии, его также называли Судией речным, имея в виду исходную реку мироздания, обтекающую всю землю.У семитских племен "судья" был представителем высшей политической власти. Вспомним эпоху судей у евреев до введения института царя. В Тире, когда престол оказывался пустым, власть на время переходила к судьям. Позже в финиккийских городах судьи были главами правительства. Йамму воспринимался угариятнами как воплощение мирового хаоса, но он же олицетворя земное орошение, имеющее огромное значение для земледелия Сирии. Нам известен лишь один миф о Йамму и в нем он представлен в отрицательном свете.Хотя это может объясняться тем, чо данный миф относится к текстам из храма Балу, противника Йамму. Но более вероятно, что люди не столько уважали, сколько боялись носителя хаоса и приносили ему жертвы, стараясь задобрить могущественного владыку.
Астару относился к древним общесемитским богам, но в Угарите являлся в первую очередь богом пустыни и противостоял цивилизованной жизни. Еще в III тыс. до н.э. культ Астару существовал в Эбле, его очень почитали арабы, но у угаритян он не пользовался особой популярностью. По мифам Астару претендовал на верховный трон, но ему пришлось с позором отказаться от него. Были в пантеоне также низшие божества пустыни - Прожорливые и Разрушающие. Они тоже противостояли Балу и всей цивилизации.
Муту считался богом смерти и владыкой подземного мира. Супругой его, возможно, была Шеол. Обитал бог в городе Хамрай у входа в подземный мир, который был расположен в глубоком ущелье на краю земли. Муту был могуч и ликом ужасен - одна его губа доставала до неба, другая - до земли. он поглощал все вокруг себя; в его власти были не только люди, но и боги. Его дыхание вызывало на земле зной и испепеляющую засуху. В руках бог держал скипетр бесплодия и вдовства, с ним вообще связывали любое неплодородие.
В угаритском пантеоне был бог Котару-ва-Хасису ("пригожий и мудрый"). Это был бог-ремесленник, он создал все продукты цивилизации. Он и архитектор, и оружейник, и мебельщик и ювелир.Именно он построил дворец для Балу и создал для него две волшебные палицы. Часто его имя сопровождалось эпитетом Работающий руками. Проживал Котару-ва-Хасису одновременно в двух местах: на Крите и в Египте, но моментально являлся на зов, когда для него была работа.Это отражает зависимость угаритского ремесленичества от иноземцев.
Верной союзницей Балу была также богиня солнца Шапашу. Ее называли Светоч Богов, Великая госпожа. В случае необходимости она выступала вестницей Илу, как бы соединяя небесных богов с землей. Ее воинством считались небесные звезды. Дом Шапашу находился на востоке и юогиня ежедневно выходила из него, шла на запад, а ночью через подземный мир возвращалась домой. Видимо ее регулярные посещения загробного мира связывали ее с тайными гаданиями и заговорами против болезней.
Важную роль в Угарите играл бог Рашапу. Мифов о нем не сохранилось, но в жизни угаритян он играл значительную роль. Этот бог был связан и с землей, и с подземным миром. Он насылал на людей болезни, эпидемии, но мог мог и даровать излечение от них. Считалось, что человек заболевает, если в него попадает стрела, выпущенная Рашапу из лука. Иногда его называли привратником Шапашу, т.к. он появлялся на закате. В жертву ему надо было приносить барана или овцу. Угаритяне боялись Рашапу и старались всеми силами его умилостивить. В угаритских именах часто присутствовало имя Рашапу. В этом явно выражалось стремление родителей обеспечить ребенку его покровительство. Возможно, супругой Рашапу была Дадмишу - богиня войны, уничтожавшая людей. Она была хурритского происхождения. По всей видимости, Рашапу отождествлялся с месопотамским Нергалом.
Об аморейском боге Харану, почитавшемся в Угарите, мы знаем немного. Он - целитель, покровитель лошадей, излечивал людей и животных от змеиных укусов. Однако он же мог и насылать болезни. Мало нам известно и о боге Йаву. Он был как-то связан с морским богом Йамму. Возможно даже Йаву - второе имя Йамму.
Очень почитались в Угарите Благие богини - Косаратум, низшие божества, жившие между небом и землей. Их священными птицами считались ласточки. Отцом Благих богинь был малоизвестный нам бог Халалу, Владыка Серпа, что подразумевает его связь с урожаем. Благие богини выступали помощницами при родах.
Боги Финикии
Финикийцы и угаритяне почитали практически одних и тех же богов, но имена произносили в соответствии с канонами своего языка. Кроме того, источники наших знаний о финикийских и угаритских богах отстоят друг от друга по меньшей мере на тысячу лет. Верховным богом финикийцев был Эл. Люди мало обращались к нему со своими нуждами. Как и Илу он управлял мирозданием, но не занимался непосредственно земными делами. В I тыс. до н.э. его культ еще сохранился в Библе, что не удивительно, т.к. Эл считался основателем этого города. По описаниям Филона у Эла было четыре глаза - по два спереди и сзади, и четыре крыла. При этом два глаза у него были всегда открыты, а два крыла - расправлены. Это символизировало, что бог одновременно и спит, и бодрствует. Кроме того его голову венчало еще два крыла, что указывало на его божественную мудрость. Филон сравнивал Эла с Кроносом. Отцом Эла возможно был бог Небо.
В I тыс. до н.э. культ Эла отошел на задний план и верховным богом финикийцев стал Баал-Шамим ("владыка небес"). Этот бог помещался во главе Вселенной и Филон отождествлял его с Зевсом. Баал-Шамим - бог правящий, бог неба, космоса, покровитель мореплавателей. Его жилище находилось высоко над землей. На официальном уровне его почитали в разных финикийских городах - Библе, Тире, Карфагене и т.д., но среди рядовых граждан особой популярностью он все же не пользовался. Наряду с Баал-Шамимом в высшей финикийской иерархии находился бо моря Баал-Малаки. Возможно, именно в честь него был назван финикийский город в Испании Малака (совр.Малага). О культе этого бога мы знаем очень мало. Большую роль играл очень древний бог Баал-Цафон, аналог угаритского Балу. Он был богом дождя, питающего землю, богом бури, грозы и был связан с морем. Местом обитания его слыла гора Цафон (уг.Цапану), где и располагался его дворец. Храмы Баал-Цафона имелись во многих финикийских городах. Жители Финикии нередко давали своим детям имена, включающие в себя название священной горы Цафон. К сожалению, мы не располагаем сведениями о родственных отношениях этих тре богов, но они несомненно существовали.
Древнейшей богиней-матерью семитского мира была Астарта. Со временем в Финикии она стала верховной богиней и считалась дочерью бога Небо. Функции у нее были весьма разносторонние и охватывали самые разные стороны жизни. Прежде всего Астарта была богиней плодородия, любви, семьи и деторождения. Кроме того, она была тесно связана с царской властью, была богиней-охотницей, а также прослеживаются ее связи с Луной и с морем. Практически во всех финикийских колониях храмы Астарты закладывались в момент основания города, лишь в Карфагене культ Астарты, начиная с середины I тыс. до н.э. отошел на второй план.Недаром греки считали Финикию страной, посвященной Астарте. Вплоть до IV в.н.э. весьма почитался ее храм в Афаке, близ Библа, но был разрушен по приказу императора Константина, вводившего христианство. И по сей день это место считается святым у местных жителей. Чаще всего Астарту изображали в виде обнаженной женщины, поддерживающей руками гриди.Не менее традиционным было ее изображение в виде царицы, сидящей на троне. Священными животными богини считались лев и голубь, а также фантастические существа - керубы. Они имели львиное тело и человеческую голову, напоминая сфинксов. керубы стерегли трон Астарты и выступали стражами святости. Астарта считалась одной из жен Эла и родила ему семь дочерей, одной из которых была Тиннит. Во многих городах Финикии Тиннит почиталась вместе с Астартой, но стояла на втором плане. Только в Карфагене в период наибольшего расцвета госудаства она достигла наивысшего положения. Тиннит - богиня небесная, предстающая в образе Луны. Она повелевала светилами, управляла ветрами и тучами, посылала дождь и обеспечивала земле плодородие. Священной птицей Тиннит, как и Астарты, был голубь, а по небу она перемещалась на льве. Изображали богиню в виде женщины, окутанной голубиными крыльями. Символами ее был ромб, пальма и гранат. В Карфагене часто встречается "знак Тиннит" - треугольник с попереченой, положенной на вершину, над которым находится круг. Иногда вместо треугольника рисовали трапецию. Скорее всего этот знак был символом соединения женского плодоносящего начала с солнечным мужским божеством. В карфагенской традиции супругом Тиннит был солнечный бог Баал-Хаммон. Он сын Эла, перенявший некоторые черты отца и олицетворявший высшую справедливость. Существование его культа отмечено во всех финикийских колониях. Баал-Хаммон обеспечивал плодородие земли и мужскую силу человека. О древности его культ говорит тот факт, что карфагеняне приносили в жертву ему и Тиннит новорожденных младенцев. Изображали бога в виде могучего старца, сидящего на троне, украшенном керубами. На голове у него коническая тиара или корона с перьями. В левой руке бог держал посох, наконечником которого служил либо колос, либо сосновая шишка - символ бессмертия и мужской плодовитости. Знаком Баал-Хаммона был круг, символизировавший солнечный диск, иногда крылатый, иногда с лучами. Порой диск украшали большими ушами, показывающими, что бог слышит все молитвы. Другим его символом являлся сужающийся кверху столб. Еще одной древнейшей богиней была Анат, дочь Эла. До возвышения Астарты выполняла часть ее функций - была богиней плодородия, любви, войны и охоты. По мере укрепления культа Астарты ее роль постепенно снижалась. В угаритском пантеоне ее аналог богиня Анату пользовалась гораздо большей популярностью. Третьей дочерью Эла была Шеол, богиня подземного мира. По одной из версий отец убил ее, когда она была еще совсем юной. Спустившись в подземный мир, она стала его владычецей и супругой бога Мота. Она практически идентично присутствует в угаритском эпосе. Мот ("смерть") также был сыном Эла, владыкой подземного мира. Финикийцы причисляли Мота к создателям Вселенной. Его аналогом в Угарите был Муту. С миром смерти был связан очень древний бог Решеф ("пламя"), возможно сын Эла, которому соответствовал угаритский Рашапу. Он был богом войны, мог насылать эпидемии и избавлять от них, считался хранителем договоров. Культ Решефа был широко распространен - ему был посвящен один из древнейших храмов Библа и один из богатейших храмов Карфагена, район Сидона назывался "землей Решефа", моряки всегда брали в плавание его статуэтки. Греки отождествили его со своим Аполлоном. Изображали Решефа в виде воина, вооруженного луком; его стрелами были молнии - решефы огненные, предвещавшие несчастья и болезни. Священным животным считался олень. В подземном мире значительную роль играли рефаимы (угаритские рапаиты) - души умерших, отошедшие в мир смерти.
Одним из великих финикийских богов был Эшмун, принадлежавший к молодому поколению богов. Прежде всего он был бог-врачеватель, умирающий и воскресающий бог, тесно связанный с плодородием. Он мог предотвратить смерть путем исцеления, помогал умершим обрести блаженство. Его культ зафиксирован практически во всех финикийских городах, но особо он почитался в Сидоне. Греки отождествляли его с Асклепием. Священным животным считалась змея - символ постоянного обновления и вечной жизни. Эшмун был восьмым братом Кабиров. Семь Кабиров - это дети одного из древнейших богов Цидика ("праведного"), который вместе со своим братом Мисором ("справедливым") олицетворял общественный порядок, верность существующим законам и незыблемость царской власти. Правда, иногда Эшмуна называли сыном Решефа. Кабиры открыли людям действия целебных трав и изобрели корабль мертвых, перевозящий душу умершего через небесный океан. К богам-исцелителям относился и бог Шадрапа. Он тоже был умирающим и воскресающим богом, покровителем виноградорства. Поэтому греки отождествляли его с Дионисием. Шадрапа был еще воинственным богом-охотником. На стеле, найденой неподалеку от Арвада, он изображен стоящим на льве, который в свою очередь стоит на вершине горы. В одной руке бог держит зверя, а в другой - молнию; над головой у него солнечный диск и крылья. К богам-целителям причисляют также Цида, связанного с охотой и рыболовством, и Хорона, который излечивал скот и помогал при укусах змей.
Родоначальником многих морских божеств был Бел, сын Эла. Он воспринимался как бог текущей воды. Его внук Йам ("море") - бог морской стихии, а сына Йама, тоже бога моря, греки отождествляли с Посейдоном. Его часто изображали в виде всадника, скачущего на гиппокампе. Большой популярностью среди моряков пользовались существа в виде карликов - патеки. Их изображения часто помещали на носу корабля, чтобы отвратить несчастья. В Берите почитали морского бога Йево, сына Эла и Анобрет, о которой мы ничего не знаем.
Землю финикийцы почитали как богиню Арц ("земля"). Днем землю освещала богиня Шепеш ("солнце"), а ночью - Йарих ("луна"). То, что нарицательные существительные используются как собственные имена этих богов, говорит об их глубокой древности. Особыми почестями пользовалась Шепеш. Ее изображали в виде женщины с лучами вокруг головы. Финикийцы считали, что Солнце было первым божеством, которое узнали люди. С землей был связан также брат Эла Дагон. Он был богом земледельцев, познакомил человека с плугом и научил его выпекать хлеб. У Эла и Дагона, детей Неба и Земли, был еще один родной брат Бетил, о котором мы знаем очень мало. Пожалуй лишь то, что он считался олицетворением священных камней финикийцев. У Небо был также сын от его наложницы, но эта наложница, будучи беременной, попала в плен и оказалась в доме Дагона, где и родила Демарунта. Так Демарунт стал приемным сыном Дагона, хотя по сути был его сводным братом. О культе этого бога мы не знаем практически ничего. Повзрослев, он сражался с Йамом, но проиграл. Позже Эл все же передал ему власть над Финикией вместе с Астартой и Хададом - богом, связаным с горами, в особенности с Ливаном. У Демарунта и Астарты был сын - Мелькарт. Как и Эшмун он относился к группе молодых богов. Мелькарт был покровителем Тира, а позднее и многочисленных тирских колоний. К новому поколению богов принадлежал также Адонис ("господь"), которого особо почитали в Библе. Главной богиней Библа была Баалат-Гебал ("владычица Библа"). Она была богиней плодородия и любви, покровительствовала мореплаванию и считалась одной из жен Эла. Это позволяет некоторым исследователям рассматривать ее как ипостась Астарты. Часто ее изображали в виде женщины, сидящей на троне в египетских одеждах, с рогами, венчавшими голову, между которыми помещался солнечный диск. В одном из мифов в качестве супруга Баалат-Гебал упоминается не Эл, а бог Хусор. Это бог-ремесленник, покровитель архитектуры, судостроения, кузнечного дела, угаритяне почитали его под именем Котару-ва-Хасису. По некоторым мифам Хусор был старше Эла и присутствовал при создании Вселенной. Греки отждествляли его с Гефестом. Изображали Хусора в виде зрелого мужчины в конической шапочке кузнеца и с клещами в руках. Культ этого бога был распространен во всем финикийском мире. Был в Финикии и специальный бог-воин Баал-Магоним ("владыка щитов"). Изображали его как всадника в шлеме с круглым щитом и копьем.Он был весьма популярен, особенно в среде военных. Священным животным Баал-Магонима считался конь. Греки отождествляли его с Аресом
С большим почтением финикийцы относились к демонам. Кроме упомянутых уже патеков, финикийцы часто брали с собой в дорогу изображения божков с рожками. В могилы обязательно клали маски с гротескными чертами лица - эти демоны должны были отвращать беды от умерших. Большую популярность в Финикии приобрело египесткое божество Бес. Его изображали в виде карлика со змеями в руках. Он призван был помогать людям, защищать их от несчастья, излечивать от различных болезней.
Борьба между Балу и Йамму
По приказу великого бога Илу бог-ремесленник Котару-ва-Хасису построил дворец для бога моря Йамму, Судии речного. Светоч богов, богиня солнца Шапашу, рассказала об этом богине Астарте. Она добавила, что отец богов, Бык Илу, возлюбил Йамму и в угоду ему вырвет столбы жилища Астарты, опрокинет трон ее царствования, разобьет ее скипетр. Астарта возмутилась этим поступком отца. Но сделать она ничего не могла. Особенно же возмутился Силач Балу. Он готов выступить против Йамму и сразиться с ним.
Между тем Йамму, возгордившись и решив, что после постройки дворца он стал господином над богами вместо Балу, отправляет своих вестников к собранию богов и повелевает заявить им: "Послание Йамму, вашего господина, вашего владыки, Судии речного: "Пусть сдастся мне Балу, пусть подчинится мне сын Дагану"". Б своей гордости он приказывает послам не простираться ни перед Илу, ни перед всем собранием богов.
Боги в это время пировали на горе Лули. Увидев посланцев Йамму, они испугались и в знак покорности, сидя на своих тронах, склонили головы к коленам. Только Балу не склонил головы, а обратился к богам с упреком:
- Почему это вы, боги, так испугались, почему склонили свои головы к коленам перед посланниками Йамму?
И боги устыдились своего страха. Они подняли головы от колен и гордо выпрямились на своих тронах.
Посланцы же Йамму направились к трону Илу. Вопреки обычаю они не простерлись перед ногами царя богов и людей, а, гордо стоя, передали послание своего господина, требуя, чтобы Илу выдал Балу их владыке, Йамму. И Илу, который любил Йамму, Судию речного, своего возлюбленного сына, согласился на это требование: пусть Балу будет рабом Йамму, пусть сын Дагану будет пленником Судии речного и пусть принесет ему дань. Но Балу отказался подчиниться этому решению. Он схватил в свою руку дубину, палицу схватил он в свою десницу и набросился на посланцев Йамму. Богини Анату и Астарта были союзницами Балу, но они испугались, что тот нарушит обычай неприкосновенности послов. Они схватили Балу за руки и сказали ему:
- Как ты осмелился ударить посланцев Йамму, послов Судии речного!?
Но Балу только еще больше распалялся гневом. С дубиной в руках он встал перед посланцами Йамму и гневно сказал им, чтобы передали они своему господину, что Балу никогда не подчинится ему. После этих слов стало ясно, что борьба между Балу и Йамму неизбежна. И обе стороны стали готовиться к смертельной битве.
Первое столкновение между богами закончилось не в пользу Балу. Он пал на землю перед ногами Йамму. Молча снес свое поражение Балу, но все же был вынужден подчиниться. Однако на этом дело не закончилось, ибо в него вмешался Котару-ва-Хасису. Он пришел на помощь Силачу Балу. Он сказал князю Балу, объявил Скачущему на облаках:
- Теперь ты знаешь, что твой враг - это Йамму. Не огорчайся своим поражением. Ты уничтожишь своего врага, поразишь своего противника. Ты захватишь вечное царство и будешь вечно господствовать.
Котару-ва-Хасису изготовил палицу для Балу и дал ей имя Йагруш, что значит Преследователь. Он приказал палице, чтобы она подобно орлу, выскользнув из рук Балу, набросилась на Йамму. Так и произошло. Йагруш бил Йамму по спине и по груди. Но тот не сломился, не разбились его суставы, не сломался его скелет. Тогда Котару-ва-Хасису изготовил для Балу вторую палицу и назвал ее Айамур, что значит Гонитель. Он приказал палице бить Йамму по затылку и по лбу. На этот раз Йамму был сломлен. Ослабли его суставы, согнулись его члены, сам он пал на землю. И возгордился Балу своей победой.
Балу потащил тело Йамму. И возрадовались союзники Балу его победе. Заявила Астарта:
- Наш пленник - Йамму, в наш плен попал Судия речной. Балу был увенчан короной и провозглашен царем.
Балу и Анату. Постройка дворца Балу
Победоносный Силач Балу пировал на вершине своей священной горы Цапану. Его слуга приготовил ему стол. Он разрезал для него грудинку и дал своему господину жирный кусок. Потом слуга подготовил питье. Он взял великолепную огромную чашу, которую не может видеть ни одна женщина, даже верховная богиня Асирату, и наполнил ее тысячью мер вина, и десять тысяч мер вина смешал он для своего господина Силача Балу. А затем заиграли кимвалы, и певец нежным голосом стал воспевать победы Балу. Но Балу все же был огорчен, ибо не было у него своего дворца (постройка дворца символизировала царский статус и считалась весьма важной), подобного дворцам других богов, детей Илу и Асирату. А разрешение на постройку должен дать только Илу. Однако Балу понимает, что так просто верховный бог разрешение не даст: слишком уж противостоит Владыка Цапану сыновьям Илу.(Из мифа видно, что божественный мир состоял из двух основных семей - Илу и Дагану; Балу принадлежал к последней). И Балу решил просить помощи у своей подруги и союзницы - богини Анату. Он отправил к Анату двух своих вестников с посланием.
Анату, которая была богиней не только любви, но и охоты и войны, в это время как раз занималась войной. В долине на берегу моря между двумя крепостями сражалась она против людей востока.(скорее всего люди востока олицетворяли собой жителей пустыни). К ее ногам падали головы воинов, как отрезанные колосья, над нею, как саранча, летали отрубленные руки. Анату прикрепляла руки воинов к своему поясу, а головы привязывала к своей спине.
Завершив битву, Анату направилась домой. Но и там она еще не могла успокоиться. Ей все казалось, что она продолжает сражаться. И вот она расставила свои стулья, как воинов, свои столы, как храбрецов, свои подножки, как витязей. И начала сражаться с ними. И возрадовалась Анату, одержав и здесь "победу". Ее руки были еще красными от крови воинов, ее одежды были окрашены кровью сражавшихся. И только устав и от этой мнимой битвы, богиня принялась за свой туалет. Она очистила свое жилище от крови бойцов, поставила стулья со стульями, столы со столами, подножки с подножками, как они стояли и раньше, омыла свои руки, вылила благодетельное масло (хотя убийство врага воспринималось как благое дело,все же кровь требовала ритуального очищения. Даже боги не были исключением из этого правила. Очищение сопровождалось омовением рук и помазанием маслом). После этого Анату взяла в руки цитру и запела. Она воспевала любовь Силача Балу, нежность Пидрай, любовь Талай, сладость Арцай.
В это время вошли к Анату посланцы Балу - Гапну и Угару. Они преклонились перед ногами богини, простерлись перед ней, воздали ей почести. После этого посланцы передали ей послание Силача Балу, в котором тот предлагает ей закончить войну, ибо он нуждается в ней, Анату. Анату испугало появление вестников Балу, ослабли ее члены, задрожали ее колена, и спросила она, не новый ли враг поднялся против Балу. Богиня напомнила о своих подвигах, о победоносной борьбе против Йамму, о победе над вселенским змеем, об убийстве любимца Илу, Аршу, об уничтожении божественного быка Атаку и многих других (перечисляются угаритские мифы, к сожалению, до нас не дошедшие. Аршу упоминается еще раз в одном из гимнов; скорее всего это какое-то морское божество, противник Балу. Об Атаку неизвестно ничего). И Анату готова снова вступить в бой ради своего возлюбленного Балу.
Однако посланцы Балу успокоили ее. Они сказали, что нет никакой новой опасности для Балу, никакой враг не поднялся против Скачущего на облаках. А просит ее Балу поместить в землю хлебную жертву, вылить воздаяние в глубину земли, поместить там жертвенный котел (описан ритуал жертвоприношения матери-земле с целью обеспечить успех задуманного предприятия), а после этого, не медля, прийти к нему, Балу, ибо хочет он построить себе невиданное жилище на священной горе Цапану. Успокоенная Анату согласилась сделать все, о чем просит Балу, и приказала вестникам быстрей отправляться в обратный путь, сказав, что она - быстрая и опередит Гапну и Угару.
И вот Анату отправилась к Балу. Она преодолела тысячи и десять тысяч мер земли и поднялась на вершину Цапану. Когда Балу увидел ее приближение, он удалил от себя других женщин. Радостно встретил Балу свою сестру и возлюбленную. Он поставил перед ней быка и откормленного кабана. Они умылись росой небес и умастились маслом земли. А после этого начали пир. Во время пира Балу пожаловался Анату, что нет у него своего дворца, достойного его, какие есть у детей Илу и Асирату. Он попросил Анату походатайствовать за него перед Илу, чтобы тот разрешил богу-ремесленнику Котару-ва-Хасису построить дворец Балу. Анату с радостью согласилась выполнить эту просьбу. Более того, она заявила, что если Илу не согласится, то она заставит его это сделать.
И вот Анату сошла с горы Цапану и направилась к жилищу Илу у истоков великой реки в середине потоков двух океанов. Она вошла в жилище и передала отцу богов просьбу Балу. Но Илу ответил, что Балу недостоин такого дворца, ибо не он правит в мире, а правят богиня солнца Шапашу и бог смерти Муту (Илу не желает утверждать переход власти на земле от своих детей к сыну Дагану). Тогда Анату стала угрожать Илу. Она заявила, что нападет на него, окрасит кровью его седые волосы, зальет кровью его седую бороду. И Илу испугался. Он согласился разрешить Балу построить дворец и даже отправил соответствующее послание Котару-ва-Хасису в его жилище в египетском Мемфисе и на Крит (бог мог одновременно находится в двух местах). Но все же, чтобы окончательно разрешить Балу построить дворец, какой есть у детей Асирату, необходимо иметь ее разрешение.
Анату вернулась к Балу, и они оба решили пойти к Асирату просить ее о личном вмешательстве перед Илу. Они собрали золото и серебро, чтобы принести все это в дар Асирату, и отправились к ней на берег моря. Асирату в это время приносила рыб в жертву Илу и устраивала жертвенный пир. Увидя приближающихся Балу и Анату, она испугалась и закричала:
- Зачем пришел Силач Балу? Зачем пришла Дева Анату? Не хотят ли мои враги сражаться с моими сыновьями и убить их?
Но затем Асирату увидела серебро, увидела блеск золота и поняла, что не с враждебными намерениями пришли к ней Балу и Анату, и обрадовалась. Балу был возмущен жертвенным пиром, но к самой Асирату обратился с подобающим уважением. Он и Анату поднесли ей дары. Асирату, еще не понимая, в чем дело, спросила, зачем боги одаривают ее и одарили ли они уже Илу. Анату ответила, что они сначала решили принести дары ей, Асирату. И боги попросили ее о милости: ходатайствовать перед Илу о разрешении построить дворец Балу на вершине Цапану. Асирату приняла дары, устроила великолепный пир в честь прибывших, а затем решила сама отправиться к Илу просить о разрешении построить дворец.
Асирату обратилась к своему слуге и приказала ему седлать осла, надеть на него сбрую из серебра, попону из золота. Затем слуга посадил богиню на спину осла, и она двинулась к Илу. Анату последовала за ней, а Балу вернулся на Цапанy ожидать решения верховного бога.
Асирату добралась до жилища Илу и вошла в него. Она склонилась к ногам Илу и воздала ему почести. Как только Илу увидел свою жену, он рассмеялся от радости. Поставил верховный бог свои ноги на подножку, покрутил пальцами туда-сюда и спросил, зачем пришла великая Асирату, прародительница богов. Может быть, она голодна или иссохла от жажды? Так пусть ест и пьет в свое удовольствие! А он, Илу, любит ее, и любовь к ней волнует его. Но Асирату уклонилась от предложения есть и пить, уклонилась от объятий Илу и сказала, что своим царем боги признают Силача Балу. Вздохнул в ответ на это Илу, а Асирату продолжала:
- Но нет дома у Балу, как у других богов, нет жилища, как у моих детей.
И милостивый Илу ответил своей супруге:
- Разве я раб, слуга, Асирату, чтобы я сам взялся за строительство? Разве Асирату служанка, чтобы делать кирпичи?
Но его возмущение длилось недолго, и Илу разрешил построить дворец Балу.
Великая Асирату Морская восхитилась мудростью Илу, ибо теперь, когда будет у Балу дворец, тот сможет установить время дождей, время потоков, он возвысит свой голос в облаках, бросит на землю молнии. Так пусть будет у него дом из кедра, из серебра и золота, из лазурита.
Услышав разрешение Илу, Дева Анату обрадовалась и затопала ногами так, что задрожала земля (топание ногами - нормальное выражение радости). И направилась она к Балу. Преодолев тысячу полей, десять тысяч мер земли, она взошла на вершину Цапану и крикнула Балу:
- Прими хорошую новость, Балу! Хорошую новость я принесла тебе. Можешь ты построить себе дворец, как у других богов. Пусть горы принесут тебе серебро, холмы - самое чистое золото. Построй дворец из золота и серебра, жилище из сверкающих камней!
Обрадовался Балу и стал готовиться к строительству. Собрал он людей и необходимые принадлежности. Горы дали ему серебро, холмы - золото, получил он драгоценные камни. После этого Балу пригласил Котару-ва-Хасису к себе.
Когда бог-ремесленник прибыл к Балу, тот поставил перед ним жирного быка и посадил бога на уже приготовленный трон справа от себя. После того как боги поели и попили, Балу попросил Котару-ва-Хасису построить ему дворец на вершине Цапану размером в тысячу мер земли, десять тысяч полей.
Котару-ва-Хасису с радостью согласился построить Балу дворец и предложил сделать в нем окно. Но Балу решительно отказался от окна и настойчиво попросил бога-ремесленника не делать окна в его жилище, не создавать отверстие в его дворце. И тот согласился.
Немедленно закипела работа. С гор Ливана и Антиливана были доставлены самые ценные кедры. В самом доме Котару-ва-Хасису развел огонь. Шесть дней горел огонь, а на седьмой превратилось расплавленное серебро в плиты, а расплавленное золото в кирпичи. И из всего этого с радостью построил Котару-ва-Хасису жилище Балу, дворец Скачущему на облаках, размером в тысячу мер земли, десять тысяч полей.
Обрадовался Балу завершению работы. Теперь есть у него дом, как у других богов, дворец, как у детей Асирату. С ликованием и благодарностью сказал Балу Котару-ва-Хасису:
- Ты построил мне жилище из серебра, ты построил мне дворец из золота.
И стал Балу обустраивать свое жилище. По случаю завершения постройки он принес в жертву быков и баранов, телят и ягнят и большое количество козлят. А затем созвал Балу на пир других богов, семьдесят детей Асирату (число 70 означает просто "много"). Он угощал их баранами и овцами, быками и коровами. Он поставил богам троны, богиням кресла. Он дал богам кувшины вина, богиням бочки вина. И пили боги и ели, разрезали ножами мясо, наливали в чаши вино. И все славили Силача Балу и искусного Котару-ва-Хасису, и дворец, им построенный.
Постройка дворца означала, что признан Балу царем. И решил он посмотреть, сколько же городов признают его царство. И пока боги пировали, Балу спустился с вершины Цапану. Он обошел шестьдесят шесть городов, семьдесят семь поселений. И восемьдесят городов признали его царем, девяносто городов провозгласили его своим господином.
После этого вернулся Балу в свой новый дворец. Там уже давно закончился пир, и остался лишь Котару-ва-Хасису. И убедившись в том, что его власть признана, Балу сказал ему:
- Сделай окно в моем жилище, отверстие в моем дворце и пусть будет щель в облаках, как ты и сам говорил, о Котару-ва-Хасису! (окно давало возможность проникнуть в дом злу. Пока Балу не убедился в прочности своей власти, он не хотел иметь слабое место в своем дворце)
Обрадовался бог-ремесленник, что наконец-то прислушался к его словам Силач Балу, и тотчас сделал окно в его жилище, создал отверстие в его дворце. Балу открыл щель в облаках и возвысил свой голос. От его голоса затряслись горы и вздрогнули морские берега. А враги Балу попрятались в леса и горные ущелья.
И остался только один враг у Балу, не признавший его царем. Это - бог смерти Муту, любимец Илу (Муту обитал под землей и на его владения не распространилась власть Балу). Его одного из детей Илу не пригласил Балу на пир в своем дворце, когда праздновал окончание постройки. И означало это, что не признает он власти Муту и не хочет подчиняться богу смерти (само по себе неприглашение на пир означало вызов и могло послужить началом конфликта)
Балу, Муту и Анату
Когда Муту узнал о торжестве Балу, он возмутился и заявил, что только он, Муту, один будет править богами, он накормит богов и людей, насытит всех живущих на земле. Но Балу не согласен с этим. Он призывает к себе своих вестников, Гапну и Угару, и дает им поручение отправиться к Муту. Пусть они летят, как птицы, пусть они мчатся, как стая облаков, на гору Таргузиза на гору Таррумаги, к двум горам на краю обитаемой земли. Пусть там они спустятся в ущелье, в город Хамрай, обиталище Муту. А далее Балу предупредил своих посланцев, чтобы они к самому Муту не приближались, ибо поглотит он их как ягнят, как козлята, погибнут они в его чреве: ведь даже Светоч богов, Шапашу, в руках Myту. Поэтому Гапну и Угару должны будут остановиться за тысячу мер, за десять тысяч полей от Муту, воздать ему почести и на расстоянии передать ему послание Балу: построен дом Балу из серебра, дворец Скачущего на облаках из золота, и поэтому не будет он подчиняться Муту (постройка дворца утвердила Балу как царя богов Это дало ему возможность поспорить с самым могущественным богом, после Илу и Асирату - Муту.).
Отправились послы Балу к богу смерти. Они остановились на указанном расстоянии и передали ему послание Балу. Муту возмутился и велел передать Скачущему на облаках, что горло у него подобно льву в пустыне или киту в море, или источнику, к которому приходят все звери, - так пусть Балу накормит и напоит его, удовлетворит его желания кувшинами вина, пусть его виночерпий наполнит его кубок. И прибавил Муту, что забыл, вероятно, Балу, как Муту ранил его копьем, когда тот сражался с семиголовым змеем Латану (к сожалению, это сказание до нас не дошло); а иначе исчезнет Балу в глотке Муту, во внутренностях сильного любимца Илу.
Гапну и Угару вернулись на вершину Цапану во дворец Балу и передали ему послание Муту. Страшен и велик был Муту. Одна его губа достигала неба, а другая - земли. И Балу испугался. Решив, что не сможет он противостоять богу смерти, согласился Балу стать вечным рабом Муту. Он согласился спуститься в глубь земли и сесть, как раб, у подножия трона Муту. И обрадовался Муту. В честь своего торжества он устроил пир. И на пиру Муту убил Балу.
Илу сидел в своем дворце у истоков вселенской реки, в середине потоков двух океанов. И услышал он весть, что Балу ушел в землю, Силач умер, господин земли погиб. И при этом известии впал Илу в скорбь. Илу сошел со своего трона, сел на землю, посыпал свою голову прахом, вокруг бедер обернул вретище. Бьет он себя камнями, ножом делает надрезы на щеках и подбородке, руками бьет он себя в грудь и спину (описание горя Илу воспроизводит реальный траурный ритуал в Угарите). После этого Илу воскликнул:
- Умер Балу! Что станет с народом сына Дагану? Что станет с людьми? Увы, по следам Балу и я сойду в землю.
Услышала о смерти Балу и Анату. И она тоже восскорбела о нем. От ее скорби потряслись горы до самых недр земли, потряслись холмы до самых внутренностей почвы. И прибыв на самое прекрасное пастбище, на самое хорошее поле, она нашла там тело Балу. И тогда предалась Анату трауру. Она покрыла свои бедра вретищем, била себя в грудь камнем, резала свои щеки и подбородок, била руками в грудь и спину. И горестно закричала Анату:
- Умер Балу! Что станет с народом сына Дагану? Что станет с людьми? Увы, по следам Балу и я сойду в землю.
И пила Анату свои слезы, как вино, пока не насытилась плачем. И вместе с ней клонилась к земле и скорбела богиня солнца, Светоч богов Шапашу.
Наплакавшись, Анату попросила помощи у Шапашу. И та подняла тело Балу и положила его на плечи Анату. И Анату отправилась с телом любимого на вершину Цапану. Там она его омыла и погребла. А на могиле Балу Анату принесла заупокойные жертвы. В честь покойного она заколола семьдесят быков, семьдесят волов, семьдесят овец, семьдесят оленей, семьдесят горных козлов, семьдесят ослов.
А после этого Анату направилась к Илу. Вошла она в жилище Илу и простерлась у его ног, воздала ему почести. Около Илу в это время находилась Асирату. И Анату обратилась именно к ней с горьким упреком:
- Ну что же, - сказала она Асирату, - можешь радоваться ты и могут радоваться твои сыновья: ведь умер Силач Балу, погиб Владыка земли.
Однако ни Илу, ни Асирату не обратили на Анату никакого внимания. Смерть Балу лишила землю царя. Значит, надо было дать ей нового владыку. И Илу обратился к Асирату, чтобы она дала одного из своих сыновей в цари. Илу и Асирату стали совещаться, на ком из них остановить выбор. И тогда Асирату предложила сделать царем бога Астару, потому что покорен он высшим богам, а по отношению к людям творит насилие. При таком царе они, Илу и Асирату, могут спокойно править. И Илу согласился.
Получив из рук Илу царство вместо Балу, Астару поднялся на вершину Цапану и сел на трон Балу. Но трон оказался для него слишком велик. Ноги Астару не доставали подножки, а голова его не была видна из-за спинки трона. И Астару понял, что он смешон и не может заместить погибшего Силача Балу. И он сошел с трона, спустился с вершины Цапану и вернулся в ту землю, где он был господином (т.е. в пустыню).
Прошли дни. А Анату все скорбела. Как у коровы по своему теленку, как у овцы по своему ягненку, болело сердце Анату по Балу. И когда скорбь стала невыносимой, Анату пошла к Муту. Она схватила его за одежды и закричала:
- Отдай мне моего брата!
Но Муту гордо ответил:
- Чего ты от меня хочешь? Я потрясаю все горы вплоть до недр земли, все холмы вплоть до недр почвы. Я поглощаю всех людей, я пожираю всех живущих на земле. Да, я встретил Силача Балу, я ввергнул его в свою глотку, как ягненка, я поглотил его, как козленка, и исчез он там. Потому что даже божественная Шапашу, Светоч богов, в моей власти.Шли дни, они складывались в месяцы. А Анату продолжала скорбеть и искать Балу. Ее сердце билось для него, как у коровы для теленка, как у овцы для ягненка. И не выдержав скорби, напала Анату на Муту. Она разрубила его мечом, сквозь сито просеяла, сожгла на огне, размолола жерновами мельницы, рассеяла по полю, чтобы птицы склевали его останки. И как только погиб Муту, тотчас возродился Балу.
Явилось Илу видение. Увидел он, что небо наполнилось маслом, а реки - медом. И из этого видения Творец творения понял, что снова жив Силач Балу (Балу выступает как умирающий и воскресающий бог). Тогда прекратил Илу свой траур, поднялся с земли, снова поставил свои ноги на подножку, сел на свой трон. И рассмеявшись, сказал радостно Илу, что теперь он успокоился, ибо снова жив Силач Балу, вновь на своем месте Владыка земли. Но где точно находится Балу, Илу не знал. И он приказал Анату передать свое повеление Шапашу, чтобы та нашла Балу. Анату передала повеление всеобщего милостивого прародителя, могущественного Быка Илу. Шапашу с радостью восприняла это повеление. Обе богини вместе нашли возрожденного Балу.
Однако, хотя Балу возродился к жизни, собственное царство ему еще надо было отвоевать, ибо им владели сыновья Асирату. И Балу выступил против них. Он бил их дубиной, великих, как Йамму, ударял палицей, малых простирал на земле. И после этого воссел Балу на трон своего царства, на место своего могущества (текст этого сказания дошел до нас со значительными пропусками. Возможно в них рассказывается как дети Илу захватили трон Балу).
Дни складывались в месяцы, месяцы - в годы. Прошло семь лет. За это время Муту возродился и направился к Силачу Балу. Грозно заявил он ему:
- По твоей вине, Балу, был я унижен, по твоей вине разрублен мечом, по твоей вине просеян сквозь сито, по твоей вине сожжен на огне,по твоей вине размолот мельничными жерновами, по твоей вине я был брошен в поле, рассеян в море. За это дай мне одного из твоих братьев, что бы я его пожрал и успокоился!
Но на этот раз Балу не устрашился бога смерти. Он отказал ему в его требованиях и смело вступил в битву. Битва продолжалась долго. Муту был силен, и Балу был силен. Они бодались, как дикие быки. Они кусали друг друга, как змеи. Они волочили друг друга. И упал Муту, и упал на него Балу. Никто не мог победить. И когда силы борющихся иссякали, воскликнула Шапашу, обращаясь к Муту:
- Как ты можешь сражаться с Силачом Балу! Или ты хочешь ослушаться твоего отца Илу? В таком случае он сгонит тебя с твоего трона, лишит тебя твоей власти.
Муту испугался гнева Илу и прекратил борьбу. После этого боги примирились. Каждый из них удалился в область своего господства и стал там править. А смертные восславили своимгимном Балу и Шапашу, и Котару-ва-Хасису, друга и товарища Балу.
Рождение сына Балу
Однажды Балу взял в свои руки лук и стрелы и отправился к берегам Шамаку (географически объкт не идентифицирован) охотиться на диких быков, водившихся там в изобилии. В это время Анату пришла ко дворцу Балу и спросила, находится ли Балу в своем доме, Хадду в своем дворце. Слуги Балу ответили отрицательно и сказали, куда и зачем направился Балу. Анату распустила свои крылья и полетела к берегам Шамаку, обильным дикими быками. Там она и увидела охотящегося Балу. Радостно закричала богиня, от топота ее ног задрожала земля. И Балу, подняв от охоты свои глаза, увидел Анату. Была она самая красивая среди сестер Балу (скорее всего имеется в виду, что Анату двоюродная сестра Балу). И воспылали они оба горячей любовью. В образах быка и телицы соединились Балу и Анату, и насладились они своею страстью (речь идет о священном браке, обеспечивающим земное плодородие).
Забеременела Анату от Балу. Однако, пока она не родила, занималась богиня своим излюбленным делом - войной. Илу увидел ее и приказал остановиться:
- Пойди отдохни на своей горе Имбабу, поднимись на кровлю небес, к подножию звезд! Послушалась Анату и поднялась затем к жилищу Илу. И Илу сказал ей, что будет у нее счастливая жизнь, что мощью будет укреплен ее сын, перворожденный князь. Обрадовалась Анату. В должный срок родила она на своей горе Имбабу славного теленка, дикого бычка для своего возлюбленного. Назвала она его Любимым (возможно это был Амурру). И направилась она на вершины гор Арару и Цапану и крикнула оттуда Балу:
- Прими хорошую весть, счастливый Балу, прими чудесную новость, отпрыск Дагану! Рожден Балу теленок, дикий бычок Скачущему на облаках!
И возрадовался Силач Балу, что будет у него любимый перворожденный сын.
Совсем иначе обстоят дела с угаритской мифологией.В 1929 г. Клод Шеффер начал раскопки сирийского холма Рас эш-Шамра ("укропный мыс"), под которым обнаружил древний город Угарит. Самые ранние упоминания о нем встречались в египетских документах II тыс. до н.э. Были раскопаны два огромных царских дворца, поражавших современников своей роскошью, храмы богов Балу, Дагану и, возможно, Илу, дома, мастерские, некрополь. Был найден также архив XIV в. до н.э., включающий в себя магические и религиозные тексты, но нет сомнения в том, что содержащиеся в нем мифы возникли значительно раньше. Многие таблички сильно повреждены, текст часто неясен и потому требует особой тщательности при интерпретации. Тем не менее основные контуры мифов в достаточной мере выявлены, что делает возможным их довольно надежное описание. Содержащиеся в этих табличках легенды делятся на три группы. Первая, самая большая группа, повествует о деяниях бога Балу и его взаимоотношениях с другими членами пантеона. Вторая группа состоит из эпоса о Карату, царе Хубура. Возможно, поэма эта имеет историческую основу, подобно эпосу о Гильгамеше. Третья группа состоит из сказаний и легенд об Акхите, сыне Даниилу, другого легендарного ханаанейского царя. На табличках содержатся пометки, которые говорят о том, что эти тексты записаны неким Илимилку со слов верховного жреца Аттинпарлану, а сами таблички были подарены царем Никмадду храму бога Балу.
Древний Угарит был разноплеменным городом, но в нем явно преобладали амореи - народ, родственный финикийцам. Поэтому религия угаритян и финикийцев близка, но не идентична. Они почитали большое количество богов, многие из которых были очень древнего происхождения и были общими для всех западных семитов. В обеих религиях считалось, что имя является неотъемлемой частью личности и знание имени позволяет получить власть над его обладателем. Поэтому упоминать подлинное имя бога запрещалось и вместо него использовались такие слова как "бог", "владыка", "господь". За долгую историю часто менялись религиозные представления и роли богов. Иногда воспринимались культы чужеземных божеств: египетские - Исида, Хатор; хурритские - Тешуб, Шаушка и др. Все это придавало местным пантеонам весьма запутанный вид.
Боги Угарита
Верховным богом в Угарите считался Илу (просто "бог"), он имел титул Творец Творения. В дошедших до нас текстах отсутствуют сказания о сотворении мира. Скорее всего они существовали, просто не сохранились. Это подтверждается и титулом Илу. Он породил всех богов и людей, каждый царь был его слугой или сыном. Илу изображался в виде старца, сидящего на троне и поставившего ноги на специальную скамеечку. Его голову венчала корона в виде бычьих рогов, что символизировало высочайшее могущество Обитель Илу находилась в середине двух океанов - земного и небесного, у истоков священных вод на священной горе.
Илу был милостивым и мудрым богом, которому все же были не чужды некоторые слабости. Интересно, однако, что в списке угаритских богов выше Илу стоял Бог Отцовский. Это самое таинственное божество во всем пантеоне, его имя встречается в текстах лишь однажды. Возможно он покровительствовал царскому дому или был одним из самых ранних божеств, но в любом случае верховным владыкой считался все же Илу. Илу не занимался непосредственно земными делами и был скорее связан со Вселенной. Он мог являться отдельным людям во сне, но чаще свои приказы передавал через особых вестников. Для решения повседневных задач мира Илу назначал управляющего из числа своих потомков.
Супругой Илу была Асирату. Часто ее называли Илату - просто "богиня" и прибавляли эпитет Морская. Ее воспринимали как верховную богиню и прародительницу всего сущего. Однако наиболее почитаемый в Угарите бог Балу не относился к числу ее потомков. Асирату жила отдельно от Илу и всякий ее приход к супругу считался праздником.
Была у Илу и другая жена Рахмайу, т.е. "дева", но о ней нам известно очень мало. Скорее всего она была связана с охотой. Наличие двух верховных богинь ученые пытаются объяснить тем, что в основе угаритского общества лежали две аморейские общины - дитану и харману. Возможно каждая из них принесла в угаритский пантеон свою богиню-мать.
Детьми Илу считались благие боги Шахару и Шалиму. Они - боги плодородия и в то же время связаны со звездами. Один из них воплощался в утренней звезде, другой - в вечерней.
Центральной фигурой угаритской мифологии был Балу - главный покровитель Угарита. Его имя означает просто "владыка". Часто ему сопутствуют эпитеты Силач и Балу-Цапану - "владыка горы Цапану" - священная гора в окрестностях Угарита, где находилось его жилище. Балу был богом бури, грома и дождя. Иногда его называли Скачущий на облаке. Основным оружием бога была молния. Отцом Балу считался бог Дагану. В некоторых других аморейских государствах Сирии этот бог считался верховным. Угаритских мифов про Дагану пока не найдено, но культ его несомненно существовал. Обычно Балу изображали в виде воина в остроконечном шлеме с бычьими рогами, облаченного в короткую тунику. В правой руке у него палица, а в левой - извивающееся копье с пламенем на конце. Его могуществу, как непосредственного правителя мира завидовал сам Илу - между ними часто случались конфликты, но Балу признавал верховную власть Илу. Балу был очень почитаем и у земледельцев, и у моряков, и у охотников. Он оберегал существующий в мире порядок, выступал как воин, противостоящий силам Хаоса, и защищал Угарит от врагов.
Ближайшая соратница Балу и его возлюбленная - одна из древнейших богинь Ближнего Востока Анату. Иногда ее считали сестрой Балу. Первенцем Анату был Амурру - первопредок амореев, дочери - Пидрай, Талай и Арцай - олицетворяли соответственно небесную росу, божественный свет и плодоносящую землю. Пидрай и Талай жили со своим отцом Балу в его дворце, а Арцай, как более тесно связанная с миром, где-то на земле.Анату считалась госпожой плодородия, воплощением женской красоты и любви. Она же - богиня источников, само ее имя означает "источник". Одновременно Анату очень воинственная богиня, а подчас жестокая и мстительная. Эти черты богини сделали ее покровительницей охоты. Священными животными Анату считались коровы и орлы. Изображали богиню обычно в виде обнаженной девы, стоящей на спине льва,. с копьем в руке.Часто в мифах вместе с Анату упоминается богиня охоты, плодородия и красоты Аштарту (Астарта). Они даже жили на одной горе Имбабу. Но в целом Аштарту играла второстепенную роль.
Любимцем Илу был Йамму - бог моря и водной стихии, его также называли Судией речным, имея в виду исходную реку мироздания, обтекающую всю землю.У семитских племен "судья" был представителем высшей политической власти. Вспомним эпоху судей у евреев до введения института царя. В Тире, когда престол оказывался пустым, власть на время переходила к судьям. Позже в финиккийских городах судьи были главами правительства. Йамму воспринимался угариятнами как воплощение мирового хаоса, но он же олицетворя земное орошение, имеющее огромное значение для земледелия Сирии. Нам известен лишь один миф о Йамму и в нем он представлен в отрицательном свете.Хотя это может объясняться тем, чо данный миф относится к текстам из храма Балу, противника Йамму. Но более вероятно, что люди не столько уважали, сколько боялись носителя хаоса и приносили ему жертвы, стараясь задобрить могущественного владыку.
Астару относился к древним общесемитским богам, но в Угарите являлся в первую очередь богом пустыни и противостоял цивилизованной жизни. Еще в III тыс. до н.э. культ Астару существовал в Эбле, его очень почитали арабы, но у угаритян он не пользовался особой популярностью. По мифам Астару претендовал на верховный трон, но ему пришлось с позором отказаться от него. Были в пантеоне также низшие божества пустыни - Прожорливые и Разрушающие. Они тоже противостояли Балу и всей цивилизации.
Муту считался богом смерти и владыкой подземного мира. Супругой его, возможно, была Шеол. Обитал бог в городе Хамрай у входа в подземный мир, который был расположен в глубоком ущелье на краю земли. Муту был могуч и ликом ужасен - одна его губа доставала до неба, другая - до земли. он поглощал все вокруг себя; в его власти были не только люди, но и боги. Его дыхание вызывало на земле зной и испепеляющую засуху. В руках бог держал скипетр бесплодия и вдовства, с ним вообще связывали любое неплодородие.
В угаритском пантеоне был бог Котару-ва-Хасису ("пригожий и мудрый"). Это был бог-ремесленник, он создал все продукты цивилизации. Он и архитектор, и оружейник, и мебельщик и ювелир.Именно он построил дворец для Балу и создал для него две волшебные палицы. Часто его имя сопровождалось эпитетом Работающий руками. Проживал Котару-ва-Хасису одновременно в двух местах: на Крите и в Египте, но моментально являлся на зов, когда для него была работа.Это отражает зависимость угаритского ремесленичества от иноземцев.
Верной союзницей Балу была также богиня солнца Шапашу. Ее называли Светоч Богов, Великая госпожа. В случае необходимости она выступала вестницей Илу, как бы соединяя небесных богов с землей. Ее воинством считались небесные звезды. Дом Шапашу находился на востоке и юогиня ежедневно выходила из него, шла на запад, а ночью через подземный мир возвращалась домой. Видимо ее регулярные посещения загробного мира связывали ее с тайными гаданиями и заговорами против болезней.
Важную роль в Угарите играл бог Рашапу. Мифов о нем не сохранилось, но в жизни угаритян он играл значительную роль. Этот бог был связан и с землей, и с подземным миром. Он насылал на людей болезни, эпидемии, но мог мог и даровать излечение от них. Считалось, что человек заболевает, если в него попадает стрела, выпущенная Рашапу из лука. Иногда его называли привратником Шапашу, т.к. он появлялся на закате. В жертву ему надо было приносить барана или овцу. Угаритяне боялись Рашапу и старались всеми силами его умилостивить. В угаритских именах часто присутствовало имя Рашапу. В этом явно выражалось стремление родителей обеспечить ребенку его покровительство. Возможно, супругой Рашапу была Дадмишу - богиня войны, уничтожавшая людей. Она была хурритского происхождения. По всей видимости, Рашапу отождествлялся с месопотамским Нергалом.
Об аморейском боге Харану, почитавшемся в Угарите, мы знаем немного. Он - целитель, покровитель лошадей, излечивал людей и животных от змеиных укусов. Однако он же мог и насылать болезни. Мало нам известно и о боге Йаву. Он был как-то связан с морским богом Йамму. Возможно даже Йаву - второе имя Йамму.
Очень почитались в Угарите Благие богини - Косаратум, низшие божества, жившие между небом и землей. Их священными птицами считались ласточки. Отцом Благих богинь был малоизвестный нам бог Халалу, Владыка Серпа, что подразумевает его связь с урожаем. Благие богини выступали помощницами при родах.
Боги Финикии
Финикийцы и угаритяне почитали практически одних и тех же богов, но имена произносили в соответствии с канонами своего языка. Кроме того, источники наших знаний о финикийских и угаритских богах отстоят друг от друга по меньшей мере на тысячу лет. Верховным богом финикийцев был Эл. Люди мало обращались к нему со своими нуждами. Как и Илу он управлял мирозданием, но не занимался непосредственно земными делами. В I тыс. до н.э. его культ еще сохранился в Библе, что не удивительно, т.к. Эл считался основателем этого города. По описаниям Филона у Эла было четыре глаза - по два спереди и сзади, и четыре крыла. При этом два глаза у него были всегда открыты, а два крыла - расправлены. Это символизировало, что бог одновременно и спит, и бодрствует. Кроме того его голову венчало еще два крыла, что указывало на его божественную мудрость. Филон сравнивал Эла с Кроносом. Отцом Эла возможно был бог Небо.
В I тыс. до н.э. культ Эла отошел на задний план и верховным богом финикийцев стал Баал-Шамим ("владыка небес"). Этот бог помещался во главе Вселенной и Филон отождествлял его с Зевсом. Баал-Шамим - бог правящий, бог неба, космоса, покровитель мореплавателей. Его жилище находилось высоко над землей. На официальном уровне его почитали в разных финикийских городах - Библе, Тире, Карфагене и т.д., но среди рядовых граждан особой популярностью он все же не пользовался. Наряду с Баал-Шамимом в высшей финикийской иерархии находился бо моря Баал-Малаки. Возможно, именно в честь него был назван финикийский город в Испании Малака (совр.Малага). О культе этого бога мы знаем очень мало. Большую роль играл очень древний бог Баал-Цафон, аналог угаритского Балу. Он был богом дождя, питающего землю, богом бури, грозы и был связан с морем. Местом обитания его слыла гора Цафон (уг.Цапану), где и располагался его дворец. Храмы Баал-Цафона имелись во многих финикийских городах. Жители Финикии нередко давали своим детям имена, включающие в себя название священной горы Цафон. К сожалению, мы не располагаем сведениями о родственных отношениях этих тре богов, но они несомненно существовали.
Древнейшей богиней-матерью семитского мира была Астарта. Со временем в Финикии она стала верховной богиней и считалась дочерью бога Небо. Функции у нее были весьма разносторонние и охватывали самые разные стороны жизни. Прежде всего Астарта была богиней плодородия, любви, семьи и деторождения. Кроме того, она была тесно связана с царской властью, была богиней-охотницей, а также прослеживаются ее связи с Луной и с морем. Практически во всех финикийских колониях храмы Астарты закладывались в момент основания города, лишь в Карфагене культ Астарты, начиная с середины I тыс. до н.э. отошел на второй план.Недаром греки считали Финикию страной, посвященной Астарте. Вплоть до IV в.н.э. весьма почитался ее храм в Афаке, близ Библа, но был разрушен по приказу императора Константина, вводившего христианство. И по сей день это место считается святым у местных жителей. Чаще всего Астарту изображали в виде обнаженной женщины, поддерживающей руками гриди.Не менее традиционным было ее изображение в виде царицы, сидящей на троне. Священными животными богини считались лев и голубь, а также фантастические существа - керубы. Они имели львиное тело и человеческую голову, напоминая сфинксов. керубы стерегли трон Астарты и выступали стражами святости. Астарта считалась одной из жен Эла и родила ему семь дочерей, одной из которых была Тиннит. Во многих городах Финикии Тиннит почиталась вместе с Астартой, но стояла на втором плане. Только в Карфагене в период наибольшего расцвета госудаства она достигла наивысшего положения. Тиннит - богиня небесная, предстающая в образе Луны. Она повелевала светилами, управляла ветрами и тучами, посылала дождь и обеспечивала земле плодородие. Священной птицей Тиннит, как и Астарты, был голубь, а по небу она перемещалась на льве. Изображали богиню в виде женщины, окутанной голубиными крыльями. Символами ее был ромб, пальма и гранат. В Карфагене часто встречается "знак Тиннит" - треугольник с попереченой, положенной на вершину, над которым находится круг. Иногда вместо треугольника рисовали трапецию. Скорее всего этот знак был символом соединения женского плодоносящего начала с солнечным мужским божеством. В карфагенской традиции супругом Тиннит был солнечный бог Баал-Хаммон. Он сын Эла, перенявший некоторые черты отца и олицетворявший высшую справедливость. Существование его культа отмечено во всех финикийских колониях. Баал-Хаммон обеспечивал плодородие земли и мужскую силу человека. О древности его культ говорит тот факт, что карфагеняне приносили в жертву ему и Тиннит новорожденных младенцев. Изображали бога в виде могучего старца, сидящего на троне, украшенном керубами. На голове у него коническая тиара или корона с перьями. В левой руке бог держал посох, наконечником которого служил либо колос, либо сосновая шишка - символ бессмертия и мужской плодовитости. Знаком Баал-Хаммона был круг, символизировавший солнечный диск, иногда крылатый, иногда с лучами. Порой диск украшали большими ушами, показывающими, что бог слышит все молитвы. Другим его символом являлся сужающийся кверху столб. Еще одной древнейшей богиней была Анат, дочь Эла. До возвышения Астарты выполняла часть ее функций - была богиней плодородия, любви, войны и охоты. По мере укрепления культа Астарты ее роль постепенно снижалась. В угаритском пантеоне ее аналог богиня Анату пользовалась гораздо большей популярностью. Третьей дочерью Эла была Шеол, богиня подземного мира. По одной из версий отец убил ее, когда она была еще совсем юной. Спустившись в подземный мир, она стала его владычецей и супругой бога Мота. Она практически идентично присутствует в угаритском эпосе. Мот ("смерть") также был сыном Эла, владыкой подземного мира. Финикийцы причисляли Мота к создателям Вселенной. Его аналогом в Угарите был Муту. С миром смерти был связан очень древний бог Решеф ("пламя"), возможно сын Эла, которому соответствовал угаритский Рашапу. Он был богом войны, мог насылать эпидемии и избавлять от них, считался хранителем договоров. Культ Решефа был широко распространен - ему был посвящен один из древнейших храмов Библа и один из богатейших храмов Карфагена, район Сидона назывался "землей Решефа", моряки всегда брали в плавание его статуэтки. Греки отождествили его со своим Аполлоном. Изображали Решефа в виде воина, вооруженного луком; его стрелами были молнии - решефы огненные, предвещавшие несчастья и болезни. Священным животным считался олень. В подземном мире значительную роль играли рефаимы (угаритские рапаиты) - души умерших, отошедшие в мир смерти.
Одним из великих финикийских богов был Эшмун, принадлежавший к молодому поколению богов. Прежде всего он был бог-врачеватель, умирающий и воскресающий бог, тесно связанный с плодородием. Он мог предотвратить смерть путем исцеления, помогал умершим обрести блаженство. Его культ зафиксирован практически во всех финикийских городах, но особо он почитался в Сидоне. Греки отождествляли его с Асклепием. Священным животным считалась змея - символ постоянного обновления и вечной жизни. Эшмун был восьмым братом Кабиров. Семь Кабиров - это дети одного из древнейших богов Цидика ("праведного"), который вместе со своим братом Мисором ("справедливым") олицетворял общественный порядок, верность существующим законам и незыблемость царской власти. Правда, иногда Эшмуна называли сыном Решефа. Кабиры открыли людям действия целебных трав и изобрели корабль мертвых, перевозящий душу умершего через небесный океан. К богам-исцелителям относился и бог Шадрапа. Он тоже был умирающим и воскресающим богом, покровителем виноградорства. Поэтому греки отождествляли его с Дионисием. Шадрапа был еще воинственным богом-охотником. На стеле, найденой неподалеку от Арвада, он изображен стоящим на льве, который в свою очередь стоит на вершине горы. В одной руке бог держит зверя, а в другой - молнию; над головой у него солнечный диск и крылья. К богам-целителям причисляют также Цида, связанного с охотой и рыболовством, и Хорона, который излечивал скот и помогал при укусах змей.
Родоначальником многих морских божеств был Бел, сын Эла. Он воспринимался как бог текущей воды. Его внук Йам ("море") - бог морской стихии, а сына Йама, тоже бога моря, греки отождествляли с Посейдоном. Его часто изображали в виде всадника, скачущего на гиппокампе. Большой популярностью среди моряков пользовались существа в виде карликов - патеки. Их изображения часто помещали на носу корабля, чтобы отвратить несчастья. В Берите почитали морского бога Йево, сына Эла и Анобрет, о которой мы ничего не знаем.
Землю финикийцы почитали как богиню Арц ("земля"). Днем землю освещала богиня Шепеш ("солнце"), а ночью - Йарих ("луна"). То, что нарицательные существительные используются как собственные имена этих богов, говорит об их глубокой древности. Особыми почестями пользовалась Шепеш. Ее изображали в виде женщины с лучами вокруг головы. Финикийцы считали, что Солнце было первым божеством, которое узнали люди. С землей был связан также брат Эла Дагон. Он был богом земледельцев, познакомил человека с плугом и научил его выпекать хлеб. У Эла и Дагона, детей Неба и Земли, был еще один родной брат Бетил, о котором мы знаем очень мало. Пожалуй лишь то, что он считался олицетворением священных камней финикийцев. У Небо был также сын от его наложницы, но эта наложница, будучи беременной, попала в плен и оказалась в доме Дагона, где и родила Демарунта. Так Демарунт стал приемным сыном Дагона, хотя по сути был его сводным братом. О культе этого бога мы не знаем практически ничего. Повзрослев, он сражался с Йамом, но проиграл. Позже Эл все же передал ему власть над Финикией вместе с Астартой и Хададом - богом, связаным с горами, в особенности с Ливаном. У Демарунта и Астарты был сын - Мелькарт. Как и Эшмун он относился к группе молодых богов. Мелькарт был покровителем Тира, а позднее и многочисленных тирских колоний. К новому поколению богов принадлежал также Адонис ("господь"), которого особо почитали в Библе. Главной богиней Библа была Баалат-Гебал ("владычица Библа"). Она была богиней плодородия и любви, покровительствовала мореплаванию и считалась одной из жен Эла. Это позволяет некоторым исследователям рассматривать ее как ипостась Астарты. Часто ее изображали в виде женщины, сидящей на троне в египетских одеждах, с рогами, венчавшими голову, между которыми помещался солнечный диск. В одном из мифов в качестве супруга Баалат-Гебал упоминается не Эл, а бог Хусор. Это бог-ремесленник, покровитель архитектуры, судостроения, кузнечного дела, угаритяне почитали его под именем Котару-ва-Хасису. По некоторым мифам Хусор был старше Эла и присутствовал при создании Вселенной. Греки отждествляли его с Гефестом. Изображали Хусора в виде зрелого мужчины в конической шапочке кузнеца и с клещами в руках. Культ этого бога был распространен во всем финикийском мире. Был в Финикии и специальный бог-воин Баал-Магоним ("владыка щитов"). Изображали его как всадника в шлеме с круглым щитом и копьем.Он был весьма популярен, особенно в среде военных. Священным животным Баал-Магонима считался конь. Греки отождествляли его с Аресом
С большим почтением финикийцы относились к демонам. Кроме упомянутых уже патеков, финикийцы часто брали с собой в дорогу изображения божков с рожками. В могилы обязательно клали маски с гротескными чертами лица - эти демоны должны были отвращать беды от умерших. Большую популярность в Финикии приобрело египесткое божество Бес. Его изображали в виде карлика со змеями в руках. Он призван был помогать людям, защищать их от несчастья, излечивать от различных болезней.
Борьба между Балу и Йамму
По приказу великого бога Илу бог-ремесленник Котару-ва-Хасису построил дворец для бога моря Йамму, Судии речного. Светоч богов, богиня солнца Шапашу, рассказала об этом богине Астарте. Она добавила, что отец богов, Бык Илу, возлюбил Йамму и в угоду ему вырвет столбы жилища Астарты, опрокинет трон ее царствования, разобьет ее скипетр. Астарта возмутилась этим поступком отца. Но сделать она ничего не могла. Особенно же возмутился Силач Балу. Он готов выступить против Йамму и сразиться с ним.
Между тем Йамму, возгордившись и решив, что после постройки дворца он стал господином над богами вместо Балу, отправляет своих вестников к собранию богов и повелевает заявить им: "Послание Йамму, вашего господина, вашего владыки, Судии речного: "Пусть сдастся мне Балу, пусть подчинится мне сын Дагану"". Б своей гордости он приказывает послам не простираться ни перед Илу, ни перед всем собранием богов.
Боги в это время пировали на горе Лули. Увидев посланцев Йамму, они испугались и в знак покорности, сидя на своих тронах, склонили головы к коленам. Только Балу не склонил головы, а обратился к богам с упреком:
- Почему это вы, боги, так испугались, почему склонили свои головы к коленам перед посланниками Йамму?
И боги устыдились своего страха. Они подняли головы от колен и гордо выпрямились на своих тронах.
Посланцы же Йамму направились к трону Илу. Вопреки обычаю они не простерлись перед ногами царя богов и людей, а, гордо стоя, передали послание своего господина, требуя, чтобы Илу выдал Балу их владыке, Йамму. И Илу, который любил Йамму, Судию речного, своего возлюбленного сына, согласился на это требование: пусть Балу будет рабом Йамму, пусть сын Дагану будет пленником Судии речного и пусть принесет ему дань. Но Балу отказался подчиниться этому решению. Он схватил в свою руку дубину, палицу схватил он в свою десницу и набросился на посланцев Йамму. Богини Анату и Астарта были союзницами Балу, но они испугались, что тот нарушит обычай неприкосновенности послов. Они схватили Балу за руки и сказали ему:
- Как ты осмелился ударить посланцев Йамму, послов Судии речного!?
Но Балу только еще больше распалялся гневом. С дубиной в руках он встал перед посланцами Йамму и гневно сказал им, чтобы передали они своему господину, что Балу никогда не подчинится ему. После этих слов стало ясно, что борьба между Балу и Йамму неизбежна. И обе стороны стали готовиться к смертельной битве.
Первое столкновение между богами закончилось не в пользу Балу. Он пал на землю перед ногами Йамму. Молча снес свое поражение Балу, но все же был вынужден подчиниться. Однако на этом дело не закончилось, ибо в него вмешался Котару-ва-Хасису. Он пришел на помощь Силачу Балу. Он сказал князю Балу, объявил Скачущему на облаках:
- Теперь ты знаешь, что твой враг - это Йамму. Не огорчайся своим поражением. Ты уничтожишь своего врага, поразишь своего противника. Ты захватишь вечное царство и будешь вечно господствовать.
Котару-ва-Хасису изготовил палицу для Балу и дал ей имя Йагруш, что значит Преследователь. Он приказал палице, чтобы она подобно орлу, выскользнув из рук Балу, набросилась на Йамму. Так и произошло. Йагруш бил Йамму по спине и по груди. Но тот не сломился, не разбились его суставы, не сломался его скелет. Тогда Котару-ва-Хасису изготовил для Балу вторую палицу и назвал ее Айамур, что значит Гонитель. Он приказал палице бить Йамму по затылку и по лбу. На этот раз Йамму был сломлен. Ослабли его суставы, согнулись его члены, сам он пал на землю. И возгордился Балу своей победой.
Балу потащил тело Йамму. И возрадовались союзники Балу его победе. Заявила Астарта:
- Наш пленник - Йамму, в наш плен попал Судия речной. Балу был увенчан короной и провозглашен царем.
Балу и Анату. Постройка дворца Балу
Победоносный Силач Балу пировал на вершине своей священной горы Цапану. Его слуга приготовил ему стол. Он разрезал для него грудинку и дал своему господину жирный кусок. Потом слуга подготовил питье. Он взял великолепную огромную чашу, которую не может видеть ни одна женщина, даже верховная богиня Асирату, и наполнил ее тысячью мер вина, и десять тысяч мер вина смешал он для своего господина Силача Балу. А затем заиграли кимвалы, и певец нежным голосом стал воспевать победы Балу. Но Балу все же был огорчен, ибо не было у него своего дворца (постройка дворца символизировала царский статус и считалась весьма важной), подобного дворцам других богов, детей Илу и Асирату. А разрешение на постройку должен дать только Илу. Однако Балу понимает, что так просто верховный бог разрешение не даст: слишком уж противостоит Владыка Цапану сыновьям Илу.(Из мифа видно, что божественный мир состоял из двух основных семей - Илу и Дагану; Балу принадлежал к последней). И Балу решил просить помощи у своей подруги и союзницы - богини Анату. Он отправил к Анату двух своих вестников с посланием.
Анату, которая была богиней не только любви, но и охоты и войны, в это время как раз занималась войной. В долине на берегу моря между двумя крепостями сражалась она против людей востока.(скорее всего люди востока олицетворяли собой жителей пустыни). К ее ногам падали головы воинов, как отрезанные колосья, над нею, как саранча, летали отрубленные руки. Анату прикрепляла руки воинов к своему поясу, а головы привязывала к своей спине.
Завершив битву, Анату направилась домой. Но и там она еще не могла успокоиться. Ей все казалось, что она продолжает сражаться. И вот она расставила свои стулья, как воинов, свои столы, как храбрецов, свои подножки, как витязей. И начала сражаться с ними. И возрадовалась Анату, одержав и здесь "победу". Ее руки были еще красными от крови воинов, ее одежды были окрашены кровью сражавшихся. И только устав и от этой мнимой битвы, богиня принялась за свой туалет. Она очистила свое жилище от крови бойцов, поставила стулья со стульями, столы со столами, подножки с подножками, как они стояли и раньше, омыла свои руки, вылила благодетельное масло (хотя убийство врага воспринималось как благое дело,все же кровь требовала ритуального очищения. Даже боги не были исключением из этого правила. Очищение сопровождалось омовением рук и помазанием маслом). После этого Анату взяла в руки цитру и запела. Она воспевала любовь Силача Балу, нежность Пидрай, любовь Талай, сладость Арцай.
В это время вошли к Анату посланцы Балу - Гапну и Угару. Они преклонились перед ногами богини, простерлись перед ней, воздали ей почести. После этого посланцы передали ей послание Силача Балу, в котором тот предлагает ей закончить войну, ибо он нуждается в ней, Анату. Анату испугало появление вестников Балу, ослабли ее члены, задрожали ее колена, и спросила она, не новый ли враг поднялся против Балу. Богиня напомнила о своих подвигах, о победоносной борьбе против Йамму, о победе над вселенским змеем, об убийстве любимца Илу, Аршу, об уничтожении божественного быка Атаку и многих других (перечисляются угаритские мифы, к сожалению, до нас не дошедшие. Аршу упоминается еще раз в одном из гимнов; скорее всего это какое-то морское божество, противник Балу. Об Атаку неизвестно ничего). И Анату готова снова вступить в бой ради своего возлюбленного Балу.
Однако посланцы Балу успокоили ее. Они сказали, что нет никакой новой опасности для Балу, никакой враг не поднялся против Скачущего на облаках. А просит ее Балу поместить в землю хлебную жертву, вылить воздаяние в глубину земли, поместить там жертвенный котел (описан ритуал жертвоприношения матери-земле с целью обеспечить успех задуманного предприятия), а после этого, не медля, прийти к нему, Балу, ибо хочет он построить себе невиданное жилище на священной горе Цапану. Успокоенная Анату согласилась сделать все, о чем просит Балу, и приказала вестникам быстрей отправляться в обратный путь, сказав, что она - быстрая и опередит Гапну и Угару.
И вот Анату отправилась к Балу. Она преодолела тысячи и десять тысяч мер земли и поднялась на вершину Цапану. Когда Балу увидел ее приближение, он удалил от себя других женщин. Радостно встретил Балу свою сестру и возлюбленную. Он поставил перед ней быка и откормленного кабана. Они умылись росой небес и умастились маслом земли. А после этого начали пир. Во время пира Балу пожаловался Анату, что нет у него своего дворца, достойного его, какие есть у детей Илу и Асирату. Он попросил Анату походатайствовать за него перед Илу, чтобы тот разрешил богу-ремесленнику Котару-ва-Хасису построить дворец Балу. Анату с радостью согласилась выполнить эту просьбу. Более того, она заявила, что если Илу не согласится, то она заставит его это сделать.
И вот Анату сошла с горы Цапану и направилась к жилищу Илу у истоков великой реки в середине потоков двух океанов. Она вошла в жилище и передала отцу богов просьбу Балу. Но Илу ответил, что Балу недостоин такого дворца, ибо не он правит в мире, а правят богиня солнца Шапашу и бог смерти Муту (Илу не желает утверждать переход власти на земле от своих детей к сыну Дагану). Тогда Анату стала угрожать Илу. Она заявила, что нападет на него, окрасит кровью его седые волосы, зальет кровью его седую бороду. И Илу испугался. Он согласился разрешить Балу построить дворец и даже отправил соответствующее послание Котару-ва-Хасису в его жилище в египетском Мемфисе и на Крит (бог мог одновременно находится в двух местах). Но все же, чтобы окончательно разрешить Балу построить дворец, какой есть у детей Асирату, необходимо иметь ее разрешение.
Анату вернулась к Балу, и они оба решили пойти к Асирату просить ее о личном вмешательстве перед Илу. Они собрали золото и серебро, чтобы принести все это в дар Асирату, и отправились к ней на берег моря. Асирату в это время приносила рыб в жертву Илу и устраивала жертвенный пир. Увидя приближающихся Балу и Анату, она испугалась и закричала:
- Зачем пришел Силач Балу? Зачем пришла Дева Анату? Не хотят ли мои враги сражаться с моими сыновьями и убить их?
Но затем Асирату увидела серебро, увидела блеск золота и поняла, что не с враждебными намерениями пришли к ней Балу и Анату, и обрадовалась. Балу был возмущен жертвенным пиром, но к самой Асирату обратился с подобающим уважением. Он и Анату поднесли ей дары. Асирату, еще не понимая, в чем дело, спросила, зачем боги одаривают ее и одарили ли они уже Илу. Анату ответила, что они сначала решили принести дары ей, Асирату. И боги попросили ее о милости: ходатайствовать перед Илу о разрешении построить дворец Балу на вершине Цапану. Асирату приняла дары, устроила великолепный пир в честь прибывших, а затем решила сама отправиться к Илу просить о разрешении построить дворец.
Асирату обратилась к своему слуге и приказала ему седлать осла, надеть на него сбрую из серебра, попону из золота. Затем слуга посадил богиню на спину осла, и она двинулась к Илу. Анату последовала за ней, а Балу вернулся на Цапанy ожидать решения верховного бога.
Асирату добралась до жилища Илу и вошла в него. Она склонилась к ногам Илу и воздала ему почести. Как только Илу увидел свою жену, он рассмеялся от радости. Поставил верховный бог свои ноги на подножку, покрутил пальцами туда-сюда и спросил, зачем пришла великая Асирату, прародительница богов. Может быть, она голодна или иссохла от жажды? Так пусть ест и пьет в свое удовольствие! А он, Илу, любит ее, и любовь к ней волнует его. Но Асирату уклонилась от предложения есть и пить, уклонилась от объятий Илу и сказала, что своим царем боги признают Силача Балу. Вздохнул в ответ на это Илу, а Асирату продолжала:
- Но нет дома у Балу, как у других богов, нет жилища, как у моих детей.
И милостивый Илу ответил своей супруге:
- Разве я раб, слуга, Асирату, чтобы я сам взялся за строительство? Разве Асирату служанка, чтобы делать кирпичи?
Но его возмущение длилось недолго, и Илу разрешил построить дворец Балу.
Великая Асирату Морская восхитилась мудростью Илу, ибо теперь, когда будет у Балу дворец, тот сможет установить время дождей, время потоков, он возвысит свой голос в облаках, бросит на землю молнии. Так пусть будет у него дом из кедра, из серебра и золота, из лазурита.
Услышав разрешение Илу, Дева Анату обрадовалась и затопала ногами так, что задрожала земля (топание ногами - нормальное выражение радости). И направилась она к Балу. Преодолев тысячу полей, десять тысяч мер земли, она взошла на вершину Цапану и крикнула Балу:
- Прими хорошую новость, Балу! Хорошую новость я принесла тебе. Можешь ты построить себе дворец, как у других богов. Пусть горы принесут тебе серебро, холмы - самое чистое золото. Построй дворец из золота и серебра, жилище из сверкающих камней!
Обрадовался Балу и стал готовиться к строительству. Собрал он людей и необходимые принадлежности. Горы дали ему серебро, холмы - золото, получил он драгоценные камни. После этого Балу пригласил Котару-ва-Хасису к себе.
Когда бог-ремесленник прибыл к Балу, тот поставил перед ним жирного быка и посадил бога на уже приготовленный трон справа от себя. После того как боги поели и попили, Балу попросил Котару-ва-Хасису построить ему дворец на вершине Цапану размером в тысячу мер земли, десять тысяч полей.
Котару-ва-Хасису с радостью согласился построить Балу дворец и предложил сделать в нем окно. Но Балу решительно отказался от окна и настойчиво попросил бога-ремесленника не делать окна в его жилище, не создавать отверстие в его дворце. И тот согласился.
Немедленно закипела работа. С гор Ливана и Антиливана были доставлены самые ценные кедры. В самом доме Котару-ва-Хасису развел огонь. Шесть дней горел огонь, а на седьмой превратилось расплавленное серебро в плиты, а расплавленное золото в кирпичи. И из всего этого с радостью построил Котару-ва-Хасису жилище Балу, дворец Скачущему на облаках, размером в тысячу мер земли, десять тысяч полей.
Обрадовался Балу завершению работы. Теперь есть у него дом, как у других богов, дворец, как у детей Асирату. С ликованием и благодарностью сказал Балу Котару-ва-Хасису:
- Ты построил мне жилище из серебра, ты построил мне дворец из золота.
И стал Балу обустраивать свое жилище. По случаю завершения постройки он принес в жертву быков и баранов, телят и ягнят и большое количество козлят. А затем созвал Балу на пир других богов, семьдесят детей Асирату (число 70 означает просто "много"). Он угощал их баранами и овцами, быками и коровами. Он поставил богам троны, богиням кресла. Он дал богам кувшины вина, богиням бочки вина. И пили боги и ели, разрезали ножами мясо, наливали в чаши вино. И все славили Силача Балу и искусного Котару-ва-Хасису, и дворец, им построенный.
Постройка дворца означала, что признан Балу царем. И решил он посмотреть, сколько же городов признают его царство. И пока боги пировали, Балу спустился с вершины Цапану. Он обошел шестьдесят шесть городов, семьдесят семь поселений. И восемьдесят городов признали его царем, девяносто городов провозгласили его своим господином.
После этого вернулся Балу в свой новый дворец. Там уже давно закончился пир, и остался лишь Котару-ва-Хасису. И убедившись в том, что его власть признана, Балу сказал ему:
- Сделай окно в моем жилище, отверстие в моем дворце и пусть будет щель в облаках, как ты и сам говорил, о Котару-ва-Хасису! (окно давало возможность проникнуть в дом злу. Пока Балу не убедился в прочности своей власти, он не хотел иметь слабое место в своем дворце)
Обрадовался бог-ремесленник, что наконец-то прислушался к его словам Силач Балу, и тотчас сделал окно в его жилище, создал отверстие в его дворце. Балу открыл щель в облаках и возвысил свой голос. От его голоса затряслись горы и вздрогнули морские берега. А враги Балу попрятались в леса и горные ущелья.
И остался только один враг у Балу, не признавший его царем. Это - бог смерти Муту, любимец Илу (Муту обитал под землей и на его владения не распространилась власть Балу). Его одного из детей Илу не пригласил Балу на пир в своем дворце, когда праздновал окончание постройки. И означало это, что не признает он власти Муту и не хочет подчиняться богу смерти (само по себе неприглашение на пир означало вызов и могло послужить началом конфликта)
Балу, Муту и Анату
Когда Муту узнал о торжестве Балу, он возмутился и заявил, что только он, Муту, один будет править богами, он накормит богов и людей, насытит всех живущих на земле. Но Балу не согласен с этим. Он призывает к себе своих вестников, Гапну и Угару, и дает им поручение отправиться к Муту. Пусть они летят, как птицы, пусть они мчатся, как стая облаков, на гору Таргузиза на гору Таррумаги, к двум горам на краю обитаемой земли. Пусть там они спустятся в ущелье, в город Хамрай, обиталище Муту. А далее Балу предупредил своих посланцев, чтобы они к самому Муту не приближались, ибо поглотит он их как ягнят, как козлята, погибнут они в его чреве: ведь даже Светоч богов, Шапашу, в руках Myту. Поэтому Гапну и Угару должны будут остановиться за тысячу мер, за десять тысяч полей от Муту, воздать ему почести и на расстоянии передать ему послание Балу: построен дом Балу из серебра, дворец Скачущего на облаках из золота, и поэтому не будет он подчиняться Муту (постройка дворца утвердила Балу как царя богов Это дало ему возможность поспорить с самым могущественным богом, после Илу и Асирату - Муту.).
Отправились послы Балу к богу смерти. Они остановились на указанном расстоянии и передали ему послание Балу. Муту возмутился и велел передать Скачущему на облаках, что горло у него подобно льву в пустыне или киту в море, или источнику, к которому приходят все звери, - так пусть Балу накормит и напоит его, удовлетворит его желания кувшинами вина, пусть его виночерпий наполнит его кубок. И прибавил Муту, что забыл, вероятно, Балу, как Муту ранил его копьем, когда тот сражался с семиголовым змеем Латану (к сожалению, это сказание до нас не дошло); а иначе исчезнет Балу в глотке Муту, во внутренностях сильного любимца Илу.
Гапну и Угару вернулись на вершину Цапану во дворец Балу и передали ему послание Муту. Страшен и велик был Муту. Одна его губа достигала неба, а другая - земли. И Балу испугался. Решив, что не сможет он противостоять богу смерти, согласился Балу стать вечным рабом Муту. Он согласился спуститься в глубь земли и сесть, как раб, у подножия трона Муту. И обрадовался Муту. В честь своего торжества он устроил пир. И на пиру Муту убил Балу.
Илу сидел в своем дворце у истоков вселенской реки, в середине потоков двух океанов. И услышал он весть, что Балу ушел в землю, Силач умер, господин земли погиб. И при этом известии впал Илу в скорбь. Илу сошел со своего трона, сел на землю, посыпал свою голову прахом, вокруг бедер обернул вретище. Бьет он себя камнями, ножом делает надрезы на щеках и подбородке, руками бьет он себя в грудь и спину (описание горя Илу воспроизводит реальный траурный ритуал в Угарите). После этого Илу воскликнул:
- Умер Балу! Что станет с народом сына Дагану? Что станет с людьми? Увы, по следам Балу и я сойду в землю.
Услышала о смерти Балу и Анату. И она тоже восскорбела о нем. От ее скорби потряслись горы до самых недр земли, потряслись холмы до самых внутренностей почвы. И прибыв на самое прекрасное пастбище, на самое хорошее поле, она нашла там тело Балу. И тогда предалась Анату трауру. Она покрыла свои бедра вретищем, била себя в грудь камнем, резала свои щеки и подбородок, била руками в грудь и спину. И горестно закричала Анату:
- Умер Балу! Что станет с народом сына Дагану? Что станет с людьми? Увы, по следам Балу и я сойду в землю.
И пила Анату свои слезы, как вино, пока не насытилась плачем. И вместе с ней клонилась к земле и скорбела богиня солнца, Светоч богов Шапашу.
Наплакавшись, Анату попросила помощи у Шапашу. И та подняла тело Балу и положила его на плечи Анату. И Анату отправилась с телом любимого на вершину Цапану. Там она его омыла и погребла. А на могиле Балу Анату принесла заупокойные жертвы. В честь покойного она заколола семьдесят быков, семьдесят волов, семьдесят овец, семьдесят оленей, семьдесят горных козлов, семьдесят ослов.
А после этого Анату направилась к Илу. Вошла она в жилище Илу и простерлась у его ног, воздала ему почести. Около Илу в это время находилась Асирату. И Анату обратилась именно к ней с горьким упреком:
- Ну что же, - сказала она Асирату, - можешь радоваться ты и могут радоваться твои сыновья: ведь умер Силач Балу, погиб Владыка земли.
Однако ни Илу, ни Асирату не обратили на Анату никакого внимания. Смерть Балу лишила землю царя. Значит, надо было дать ей нового владыку. И Илу обратился к Асирату, чтобы она дала одного из своих сыновей в цари. Илу и Асирату стали совещаться, на ком из них остановить выбор. И тогда Асирату предложила сделать царем бога Астару, потому что покорен он высшим богам, а по отношению к людям творит насилие. При таком царе они, Илу и Асирату, могут спокойно править. И Илу согласился.
Получив из рук Илу царство вместо Балу, Астару поднялся на вершину Цапану и сел на трон Балу. Но трон оказался для него слишком велик. Ноги Астару не доставали подножки, а голова его не была видна из-за спинки трона. И Астару понял, что он смешон и не может заместить погибшего Силача Балу. И он сошел с трона, спустился с вершины Цапану и вернулся в ту землю, где он был господином (т.е. в пустыню).
Прошли дни. А Анату все скорбела. Как у коровы по своему теленку, как у овцы по своему ягненку, болело сердце Анату по Балу. И когда скорбь стала невыносимой, Анату пошла к Муту. Она схватила его за одежды и закричала:
- Отдай мне моего брата!
Но Муту гордо ответил:
- Чего ты от меня хочешь? Я потрясаю все горы вплоть до недр земли, все холмы вплоть до недр почвы. Я поглощаю всех людей, я пожираю всех живущих на земле. Да, я встретил Силача Балу, я ввергнул его в свою глотку, как ягненка, я поглотил его, как козленка, и исчез он там. Потому что даже божественная Шапашу, Светоч богов, в моей власти.Шли дни, они складывались в месяцы. А Анату продолжала скорбеть и искать Балу. Ее сердце билось для него, как у коровы для теленка, как у овцы для ягненка. И не выдержав скорби, напала Анату на Муту. Она разрубила его мечом, сквозь сито просеяла, сожгла на огне, размолола жерновами мельницы, рассеяла по полю, чтобы птицы склевали его останки. И как только погиб Муту, тотчас возродился Балу.
Явилось Илу видение. Увидел он, что небо наполнилось маслом, а реки - медом. И из этого видения Творец творения понял, что снова жив Силач Балу (Балу выступает как умирающий и воскресающий бог). Тогда прекратил Илу свой траур, поднялся с земли, снова поставил свои ноги на подножку, сел на свой трон. И рассмеявшись, сказал радостно Илу, что теперь он успокоился, ибо снова жив Силач Балу, вновь на своем месте Владыка земли. Но где точно находится Балу, Илу не знал. И он приказал Анату передать свое повеление Шапашу, чтобы та нашла Балу. Анату передала повеление всеобщего милостивого прародителя, могущественного Быка Илу. Шапашу с радостью восприняла это повеление. Обе богини вместе нашли возрожденного Балу.
Однако, хотя Балу возродился к жизни, собственное царство ему еще надо было отвоевать, ибо им владели сыновья Асирату. И Балу выступил против них. Он бил их дубиной, великих, как Йамму, ударял палицей, малых простирал на земле. И после этого воссел Балу на трон своего царства, на место своего могущества (текст этого сказания дошел до нас со значительными пропусками. Возможно в них рассказывается как дети Илу захватили трон Балу).
Дни складывались в месяцы, месяцы - в годы. Прошло семь лет. За это время Муту возродился и направился к Силачу Балу. Грозно заявил он ему:
- По твоей вине, Балу, был я унижен, по твоей вине разрублен мечом, по твоей вине просеян сквозь сито, по твоей вине сожжен на огне,по твоей вине размолот мельничными жерновами, по твоей вине я был брошен в поле, рассеян в море. За это дай мне одного из твоих братьев, что бы я его пожрал и успокоился!
Но на этот раз Балу не устрашился бога смерти. Он отказал ему в его требованиях и смело вступил в битву. Битва продолжалась долго. Муту был силен, и Балу был силен. Они бодались, как дикие быки. Они кусали друг друга, как змеи. Они волочили друг друга. И упал Муту, и упал на него Балу. Никто не мог победить. И когда силы борющихся иссякали, воскликнула Шапашу, обращаясь к Муту:
- Как ты можешь сражаться с Силачом Балу! Или ты хочешь ослушаться твоего отца Илу? В таком случае он сгонит тебя с твоего трона, лишит тебя твоей власти.
Муту испугался гнева Илу и прекратил борьбу. После этого боги примирились. Каждый из них удалился в область своего господства и стал там править. А смертные восславили своимгимном Балу и Шапашу, и Котару-ва-Хасису, друга и товарища Балу.
Рождение сына Балу
Однажды Балу взял в свои руки лук и стрелы и отправился к берегам Шамаку (географически объкт не идентифицирован) охотиться на диких быков, водившихся там в изобилии. В это время Анату пришла ко дворцу Балу и спросила, находится ли Балу в своем доме, Хадду в своем дворце. Слуги Балу ответили отрицательно и сказали, куда и зачем направился Балу. Анату распустила свои крылья и полетела к берегам Шамаку, обильным дикими быками. Там она и увидела охотящегося Балу. Радостно закричала богиня, от топота ее ног задрожала земля. И Балу, подняв от охоты свои глаза, увидел Анату. Была она самая красивая среди сестер Балу (скорее всего имеется в виду, что Анату двоюродная сестра Балу). И воспылали они оба горячей любовью. В образах быка и телицы соединились Балу и Анату, и насладились они своею страстью (речь идет о священном браке, обеспечивающим земное плодородие).
Забеременела Анату от Балу. Однако, пока она не родила, занималась богиня своим излюбленным делом - войной. Илу увидел ее и приказал остановиться:
- Пойди отдохни на своей горе Имбабу, поднимись на кровлю небес, к подножию звезд! Послушалась Анату и поднялась затем к жилищу Илу. И Илу сказал ей, что будет у нее счастливая жизнь, что мощью будет укреплен ее сын, перворожденный князь. Обрадовалась Анату. В должный срок родила она на своей горе Имбабу славного теленка, дикого бычка для своего возлюбленного. Назвала она его Любимым (возможно это был Амурру). И направилась она на вершины гор Арару и Цапану и крикнула оттуда Балу:
- Прими хорошую весть, счастливый Балу, прими чудесную новость, отпрыск Дагану! Рожден Балу теленок, дикий бычок Скачущему на облаках!
И возрадовался Силач Балу, что будет у него любимый перворожденный сын.
- Peremot
- Почетный тунисец
- Сообщения: 2041
- Зарегистрирован: 05 дек 2009, 02:00
- Откуда: Хаммамет, Тунис
Как бы то ни было, уже первые шаги Ганнибала свидетельствовали о том, что он считает войну оконченной, а себя — несомненным победителем. Рассказывали, что он отослал на родину три аттических медимна (около 157,59 л) золотых всаднических и сенаторских колец, снятых солдатами с убитых врагов [ср. у Диона, Касс., фрагм., 27; Орозий, 4, 16, 5], — трудно было более наглядно показать истинные масштабы римских потерь, то отчаянное положение, в котором очутились римляне. Однако одновременно Ганнибал решил сделать по отношению к Риму дружественный жест, приоткрыть дверь для переговоров, подать надежду на спасение от, казалось бы, неизбежной катастрофы.
Руководствуясь своим давним политическим расчетом — стремлением завоевать расположение италиков и оторвать их от Рима, Ганнибал, как это бывало и прежде, из общей массы пленных выделил римских союзников и отпустил их на свободу без выкупа [Ливий, 22, 58, 2]. Потом он обратился к римлянам и, по рассказу Ливия [22, 58, 3 — 9], который, по-видимому, более или менее точно передает содержание речи Ганнибала, заявил им, что вовсе не собирается вести с римлянами истребительную войну. Он сражается с Римом из-за чести и власти; отцы нынешних карфагенян были побеждены римской доблестью, теперь он, Ганнибал, хочет, чтобы Рим был побежден его доблестью и удачей. Поэтому он предоставляет римлянам, попавшим в плен, возможность выкупиться и назначает цену: за всадников — 500 денариев, за пехотинцев — 300 денариев, за рабов — 100 денариев. Для того чтобы передать это предложение сенату, пленники избрали из своей среды десять человек, и последние без всякого залога отправились в Рим. С них была взята клятва вернуться в плен после обсуждения вопроса в сенате. За всеми этими словами и любезностями нетрудно было при желании услышать приглашение заключить мир на условиях, аналогичных тем, которыми в свое время окончилась I Пуническая война (только теперь основные положения договора продиктовал бы Ганнибал, а территориальные и иные потери в Сицилии и Италии выпали бы на долю Рима). Мало того, вместе с пленниками, уезжавшими в Рим, Ганнибал отправил одного из своих приближенных, Карталона, который должен был вступить в контакт с римскими властями и разузнать, не пожелают ли они начать мирные переговоры. Однако римский диктатор (мы подробно остановимся далее на мерах, принятых римским правительством для ликвидации последствий катастрофы) выслал навстречу полуофициальному посланцу Ганнибала ликтора с приказанием до наступления темноты покинуть территорию, принадлежащую Риму [Дион Касс., фрагм., 36].
Неудача миссии Карталона была для Ганнибала первым и, пожалуй, самым зловещим симптомом: Рим отказывался считать войну проигранной, видеть в Ганнибале победителя и просить у него пощады и мира. И римское правительство нетрудно было понять: заключая с Ганнибалом мир, оно должно было бы своими руками уничтожить все здание своего господства в Италии, поставить под угрозу земли, захваченные римским крестьянством в результате длительных, кровопролитных войн; господство Карфагена и его неминуемая гегемония в Италии создавали прямую опасность если и не физической гибели Рима, то, во всяком случае, утраты независимости и превращения в один из городов, подвластных Карфагенской державе. Для Рима после Канн война резко изменила свой характер: из войны за власть дал Западным Средиземноморьем, в том числе над Италией, она стала на какое-то время войной за свободу и независимость, против чужеземного гнета.
Ганнибал плохо рассчитал. Вместо переговоров ему предстояло готовиться к новому туру войны.
Говоря о положении воюющих сторон после битвы при Каннах, Тит Ливий [22, 61, 10 — 12] пишет: «Насколько это поражение было серьезнее предшествующих поражений, показывает то, что верность союзников, которая до этого оставалась прочной, тогда начала колебаться только потому, что они потеряли надежду на сохранение римской власти. К пунийцам примкнули народы: ателланы, калатины, гирпины, часть апулийцев, самниты, кроме пентров, все брутии, луканы, а кроме них узентины и почти все греческое побережье (Италии. — И.К.) — тарентинцы, метапонтинцы, кротонцы и локры, а также все цисальпинские галлы». Приблизительно так же оценивает ситуацию и Полибий [3, 118, 2 — 4]: «Карфагеняне благодаря этой победе тотчас же овладели почти всем остальным побережьем и так называемой Великой Грецией: ведь тарентинцы тотчас же им передались, а агриппинцы и некоторые из капуанцев звали к себе Ганнибала. Все же остальные обращали свои взоры на карфагенян, питая большую надежду, что они с ходу овладеют и самим Римом». Подобную картину рисуют и другие античные историографы: «После этого сражения многие города Италии, находившиеся под властью Рима, перешли на сторону Ганнибала» [Евтропий, 3, 11]; «Кампания и почти вся Италия, совершенно разочаровавшись в том, что римляне смогут восстановить свое положение, перешли на сторону Ганнибала» [Орозий 4 16, 10].
Попытаемся, однако, выяснить, насколько эта оптимистическая для Ганнибала оценка ситуации после Канн соответствовала реальному положению вещей и, что особенно существенно, давала ли она Ганнибалу реальные военно-политические преимущества. На первый взгляд эти преимущества были очевидны: Италийский союз если и не распался окончательно, то, во всяком случае, много потерял в своей прочности, а Ганнибал получил в Италии относительно надежный тыл. И все же нельзя было забывать, что битва при Каннах послужила сигналом к обострению социально-политической борьбы в италийских городах и, следовательно, создала там атмосферу политической нестабильности, что никакие органические интересы не связывали новоявленных союзников с Карфагеном; раз изменив Риму, они могли при новом повороте судьбы изменить и Ганнибалу; все зависело от того, какая именно группировка — демократическая или аристократическая, проримская или антиримская — окажется у власти в каждый данный момент, а это, в свою очередь, в немалой степени зависело от побед и поражений самого Ганнибала. Кроме того, и на юге Италии значительная группа городов отказалась признать власть Ганнибала, так что ему приходилось применять против них вооруженную силу.
Само собой разумеется, на стороне Рима оставались латинские колонии в Южной Италии — Брундисий, Венусия, Пестум и другие, которые в случае победы Ганнибала рисковали потерять землю; ее пунийский полководец обещал возвратить коренному населению [91]. О позиции апулийских городов мы вообще плохо осведомлены. Известно, правда, что часть римской армии бежала из Канн в Канусий, где только одна местная аристократка Буса предоставила беглецам продовольствие, одежду и деньги [Ливий, 22, 52, 7]. Явно холодный прием, который оказала им основная масса горожан, объясняется, очевидно, опасением возмездия со стороны Ганнибала. Другой апулийский город, Аргириппы (Арпы), перешел на сторону Ганнибала. Организатором этого дела был Дасий Альтиний, один из местных аристократов, считавшийся потомком аргивянина Диомеда — основателя города [Ливий, 24, 45, 2; Апп., Ганниб., 31]. Враждебную Риму позицию заняла и Салапия, где во главе пропунийской партии стоял Дасий [Ливий, 26, 38, 6; Апп., Ганниб., 45], по всей видимости родственник Альтиния. Не исключено, что в данном случае имело место совместное выступление обоих городов под общим руководством. Насколько мы знаем, Венусия сочувственно отнеслась к римлянам, бежавшим из-под Канн [Ливий, 22, 54, 1 — 3], что, быть может, объясняется присутствием именно в этом городе консула Г. Теренция Варрона, который собирал там и организовывал уцелевших воинов.
Сразу же после битвы при Каннах Ганнибал двинулся из Апулии в Самниум. Именно здесь, в стране, оказывавшей наиболее упорное и успешное сопротивление римлянам (достаточно вспомнить унизительные для Рима события 321 г., когда, окруженные в Кавдинском ущелье, римляне должны были заключить позорнейший мир, обязавшись уйти из Самниума и даже пройти под «игом»), в стране, где еще живы были традиции борьбы за свободу и независимость, он мог рассчитывать на эффективную поддержку. Надежды Ганнибала, в общем, оправдались.
Непосредственной целью наступления пунийских войск была страна гирпинов, куда Ганнибала призывал некий Статий Требий, принадлежавший к аристократическим кругам г. Компсы. У власти в Компсе стояли враги Требия — род Мопсиев с многочисленными клиентами и сторонниками, опиравшийся на поддержку Рима. Наш единственный источник — Тит Ливий [23, 1, 1 — 3] — говорит даже, что Мопсии были римскими ставленниками. Когда разнеслась весть о битве при Каннах, Требий распространил известие о том, что Ганнибал идет к Компсе, и перепуганные Мопсии со всеми своими приверженцами покинули город. Компса без боя сдалась Ганнибалу и приняла в свои стены пунийский гарнизон. Эти события показали Ганнибалу, что даже в среде местной аристократии он может рассчитывать на поддержку определенных кругов, именно тех, кому римляне преграждали дорогу к власти и кто боролся за первенство и господство с римскими приспешниками. Они показали, однако, и другое: роды, ориентировавшиеся на Рим, предпочитали изгнание соглашению с Ганнибалом [92].
Компсу Ганнибал решил сделать, по крайней мере на первых порах, своим опорным пунктом. Здесь он оставил добычу и обоз, отсюда он велел своему брату Магону двинуться в глубь Самниума, чтобы там принимать под власть Карфагена тех, кто будет переходить на его сторону, а тех, кто не пожелает добровольно, принуждать силой [Ливий, 23, 1, 4]. По-видимому, кампания Магона была успешной, и, судя по тому, что известно о дальнейшем поведении самнитских городов, таких, как Компультерия, Требула и Австикула [Ливий, 23, 39, б], и о расправе, которую римляне учинили в районе Кавдии [Ливий, 24, 20, 4 — 5], самнитские города добровольно и с охотой признавали господство Ганнибала, избавлявшее их от римского владычества.
Сам же Ганнибал направился к Неаполю, чтобы осадить и захватить этот важнейший приморский город Южной Италии, получить таким образом выход в море [Ливий, 23, 1, 5]. Войдя на его территорию, часть своих нумидийских всадников Ганнибал расположил в засадах (чему немало способствовала сильно пересеченная местность, где должны были действовать карфагенские войска), а остальных вместе с добычей, захваченной по дороге, двинул прямо к городским воротам. Нумидийцы шли не очень большой, беспорядочной толпой и, казалось, легко могли быть уничтожены; эту задачу попытался решить отряд неаполитанских всадников, атаковавший приближающегося противника. Нумидийцы стали отходить, заманивая неприятеля к засаде, там окружили его и почти целиком уничтожили. Часть неаполитанцев из тех, кто умел плавать, спаслась на лодках рыбаков, занимавшихся недалеко от места боя своим обычным делом. Несколько молодых неаполитанских аристократов попали в плен и были убиты. Таким образом, неаполитанские власти не пожелали впустить к себе карфагенян, мы ничего не слышали и о каких-либо попытках заключить союз между Неаполем и Карфагеном. Очевидно, битва при Каннах не произвела на неаполитанцев того впечатления, на которое Ганнибал рассчитывал.
Т. Моммзен объясняет эту позицию Неаполя его отрицательным отношением к пунийцам и к италийским союзникам последних; италийские греки были привязаны к Риму, который обходился с ними необыкновенно мягко и никогда не упускал случая продемонстрировать свой эллинизм [93]. У. Карштедт отмечает два момента: греческое происхождение Неаполя и его враждебные отношения с городами кампанийского хинтерланда [94]. И. Л. Маяк ищет объяснения поведению Неаполя в истории этого города, который в 236 г. местные аристократы склонили к подчинению Риму с сохранением суверенного самоуправления; во время II Пунической войны аристократическая партия сохранила свое господствующее положение и свои связи с Римом [95]. Все эти соображения содержат, очевидно, определенную долю истины. Греческие города не могли не видеть в Карфагене исконного смертельного врага, с которым греки Западного Средиземноморья вели борьбу не на жизнь, а на смерть уже несколько столетий и победа которого привела бы к полной утрате всех их торговых связей, а может быть, и к гибели. Союз Ганнибала с коренным населением Южной Италии, враждебно относившимся к греческим колонистам и стремившимся к ликвидации колоний, также не мог не насторожить греков. Наконец, само собой разумеется, что у власти в Неаполе стояла группировка, по всей видимости аристократическая, враждебная Карфагену и давними и прочными узами связанная с Римом.
Одержав легкую победу над неаполитанскими всадниками, Ганнибал тем не менее не решился осаждать Неаполь [Ливий, 23, 1, 10; ср. у Зонары, 9, 2] и повел свои войска к Капуе — соседу и старому врагу Неаполя.
Наши источники, когда они пытаются объяснить позицию, занятую Капуей после битвы при Каннах, основное внимание уделяют «изнеженности» и «испорченности» капуанцев — качествам, которые явно и определенно противопоставляются гражданским и воинским добродетелям тех, кто сохранил верность союзу с Римом [Полибий, 7. 1 — 2; Ливий, 23, 2, I]. Однако в повествовании Тита Ливия, когда он говорит о своеволии капуанского плебса, без меры пользовавшегося свободой, проглядывают подлинные факты — острая социальная борьба, охватившая в этот момент Капую, борьба, судя по его дальнейшему повествованию [23, 2, З], между плебсом и сенатом, т. е. местными аристократическими кругами.
После Канн основной политической проблемой для Капуи стало — ориентироваться ли и далее на союз с Римом или же предпочесть Ганнибала; было ясно, что, стоит только Ганнибалу приблизиться к городу, как капуанцы изберут последнее решение [Ливий, 23, 2, З].
Как рассказывает Тит Ливий [23, 2 — 3] (ср. у Диодора [26, 10]), политической борьбой в Капуе решил воспользоваться в карьеристских целях один из капуанских аристократов, располагавший широкой поддержкой демократических кругов и уже однажды — в год Тразименской битвы — занимавший в городе высшую магистратуру (медике тутикус), — Пакувий Калавий. Для достижения своих целей Пакувию Калавию необходимо было мирными по возможности средствами сломить сопротивление капуанского сената, и с этой задачей он блестяще справился. Собрав заседание сената, Пакувий Калавий обратился к перепуганным аристократам с речью, в которой самыми черными красками обрисовал их положение. Он сам, Пакувий, прочнейшими узами связан с Римом, и поэтому он согласится на измену римлянам только в случае крайней необходимости; однако народ замыслил убить всех сенаторов и затем передать государство Ганнибалу и карфагенянам. Только он, Пакувий, может спасти сенаторов от неминуемой гибели, если они ему доверятся. Получив согласие сенаторов и отчасти посвятив их в свои дальнейшие планы, он запер их в курии и поставил у входа стражу. Отрезав таким способом капуанский сенат от внешнего мира, Пакувий созвал народное собрание и приступил к исполнению второй части задуманной операции. По словам Тита Ливия, он предложил гражданам покарать каждого сенатора в соответствии с тяжестью его преступлений, однако при том непременном условии, чтобы на место каждого устраняемого или казнимого члена совета тут же выбирался новый. Соблюсти это условие, как и рассчитывал Пакувий, оказалось невозможным; любая кандидатура вызывала резкие возражения: одни участники собрания кричали, что не знают этого претендента на сенаторское кресло, другие обличали его позорные поступки, третьи говорили о низком происхождении, о бедности» несовместимой со званием сенатора, о компрометирующих с точки зрения эпохи занятиях ремеслом. В конце концов стало ясно, что заменить сенаторов некем, и их выпустили из-под стражи [96].
Устрашенные этими событиями, сенаторы (за редкими исключениями; исключения, как увидим, все же были) не сопротивлялись больше диктаторскому режиму, созданному Пакувием. Характеризуя положение в Капуе после переворота, Ливий [23, 4, 2 — 6] писал: «С этого времени сенаторы, позабыв о своем достоинстве и самостоятельности, начали пресмыкаться перед плебсом — низкопоклонничать, любезно приглашать, устраивать пиршества, брать на себя их судебные дела, в качестве судей решать спор в пользу той стороны, которая больше была любима народом и скорее могла доставить благосклонность толпы; вообще, все решалось в сенате так, как если бы там происходило собрание плебеев. Государство, всегда склонное к роскоши, не только из-за порочности граждан, но и вследствие огромного множества наслаждений и приманок ко всякого рода удовольствиям на море и на суше, тогда вследствие угодничества знати и своеволия плебса стало до такой степени распущенным, что не знало меры ни в желаниях, ни в расходах. К пренебрежению законами, властями, сенатом добавилось тогда, после сражения при Каннах, еще и презрение к римской власти, раньше внушавшей некоторый почтительный страх».
В результате действий Пакувия капуанский сенат утратил политическое значение; реальная власть оказалась в руках предводителей плебса, имевших возможность диктовать сенату и магистратам свою волю [Ливий, 23, 4, 2 — б]. Победа Пакувия имела и другое последствие: значительно усилились антиримские тенденции. По рассказу Ливия [23, 4, 7 — 8], от немедленного разрыва Капую удерживало только то, что многие капуанские аристократические фамилии были связаны брачными узами с Римом, а также то, что некоторое количество капуанцев, в том числе 300 всадников из знатнейших семей, находились в римской армии, неся гарнизонную службу в Сицилии.
По требованию их родителей и родственников, пишет Ливий [23, 5], капуанское правительство направило посольство к консулу Г. Теренцию Варрону, которого они застали в Венусии. Однако из того, что произошло дальше, ясно: цель посольства заключалась в том, чтобы своими глазами определить масштабы поражения и соответственно выбрать линию поведения для своего города. Очевидно, своеволие плебса и презрение к римской власти, о которых повествует Ливий, не мешали новому капуанскому правительству тщательно взвешивать свои внешнеполитические действия, пытаться учитывать реальное соотношение сил и все возможные последствия.
В Венусии Гай Теренций Варрон произвел на послов впечатление человека, достойного презрения. Это впечатление еще более усилилось после речи, с которою Варрон обратился к послам, выразившим, как и следовало ожидать, соболезнования Капуи по случаю катастрофы и предложившим (иначе разговор вообще не мог бы состояться) помощь. Судя по тому, как Ливий излагает речь Варрона, последний не счел нужным скрывать от Капуи поистине отчаянного положения Рима. Римляне потеряли все — армию, продовольствие, деньги, так что союзникам следует не столько помогать римлянам, сколько вести войну вместо римлян, защищать от врага общее отечество. «Война идет не с самнитами или этрусками, — говорил он (цитируем изложение Ливия), — так что, если бы власть и была у нас отнята, она все равно осталась бы в Италии; враг, пуниец, даже не африканского происхождения, от дальних краев земли, от пролива Океанского (имеется в виду Гибралтарский пролив. — И. К.) и Геркулесовых Столпов, ведет войско, не знающее каких бы то ни было законов, не умеющее жить по-человечески, даже почти не владеющее человеческой речью. Их, по природе и характеру жестоких и диких, полководец еще более ожесточил, строя мосты и плотины из груды человеческих тел и, что даже сказать противно, приучая питаться человеческим мясом. Их, вскормленных такой ужасной пищей, с которыми и соприкасаться-то грешно, видеть и иметь господами и из Африки, и в особенности из Карфагена, получать законы и терпеть, чтобы Италия стала провинцией нумидийцев и мавров, — у кого из уроженцев Италии это не вызвало бы отвращения?» Капуанцы могут выставить 20 000 пехотинцев и 4000 всадников; продовольствия и снаряжения у них больше чем достаточно, и если они выступят против Ганнибала, то власть Рима будет спасена. Едва ли можно сомневаться, в том, что это изложение восходит к римской анналистической традиции и в общих чертах соответствует и содержанию самих переговоров, и линии, принятой римским правительством, и той антикарфагенской пропаганде, которую оно вело в Италии.
У послов сложилось твердое убеждение, что Рим воевать не в состоянии. Капуанцам предлагалось своими руками восстанавливать здание римского господства на том проблематичном основании, что когда-то давно римляне защищали Капую от самнитов и предоставили у себя значительной части капуанцев гражданские права. Но самниты давно уже были не опасны, а гражданские права... Что стоят гражданские права, если не сегодня завтра Рим погибнет и дело все равно придется иметь с Ганнибалом?
На обратном пути из Венусии в Капую один из послов, Вибий Виррий, повел речи, решительно противоположные тем, которых добивался Варрон: теперь, говорил он, настало время, когда капуанцы не только могут возвратить себе земли, некогда отнятые у них римлянами, но и захватить господство в Италии; союз с Ганнибалом они могут заключить на любых условиях, а когда по окончании войны Ганнибал уйдет в Африку, власть в Италии будет принадлежать Капуе [Ливий, 23, 6, 1 — 2]. Вибий Виррий выразил общее мнение. После возвращения послов в Капуе римское дело сочли уже проигранным; плебс и большинство сената стали еще решительнее склоняться к союзу с Карфагеном, однако из-за сопротивления некоторых членов сената дело на несколько дней задержалось. По-видимому, речь идет о последних попытках все более редевшей проримски настроенной аристократической группировки, которую возглавлял, судя по дальнейшему рассказу Ливия, Деций Магий, не допустить разрыва с Римом, предотвратить переговоры с Ганнибалом.
Тит Ливий [23, 6, 6 — 8] рассказывает, что в сочинениях некоторых анналистов он нашел повествование о том, будто Капуя, перед тем как принять окончательное решение, направила в Рим посольство, обещая оказать помощь, но при непременном условии: один из консулов должен был быть капуанцем. В результате власть не только в Италии, но и в самом Риме ускользнула бы из римских рук и перешла к Капуе. Римское правительство, возмущенное этим совершенно неприемлемым для него требованием, приказало посольству немедленно покинуть Рим. Ливий считает эту традицию недостоверной, потому что о ней умалчивает Цэлий Антипатр и другие анналисты, которым он доверяет, однако ничего невозможного в данном факте нет. Не исключено, что правительство Пакувия решило попытаться перед разрывом выжать из римлян максимальную цену за свое сотрудничество; не случайно они требовали от римлян того же, что рассчитывали получить от Ганнибала. Возможно, далее, что посольство в Рим должно было заставить Ганнибала стать уступчивее во время переговоров с капуанскими послами [97].
Как бы то ни было, промедлив несколько дней, может быть, в ожидании возвращения послов из Рима, капуанское правительство направило свою миссию к Ганнибалу.Таким образом, политическая борьба в Капуе закончилась весьма благоприятно для Ганнибала: в городе, одном из самых могущественных на юге Италии, победила опиравшаяся на демократическое движение группировка, враждебная Риму; в лагерь Ганнибала прибыли послы этого города с добровольным предложением союза. Нужды нет, что Капуя, возглавив антиримское движение, после победы будет претендовать на господство на Апеннинском полуострове. Во-первых, при сохранении верховной власти карфагенян это само по себе не так уж и страшно, а во-вторых, после победы будет видно, как поступить с Капуей и ее претензиями. Пока Ганнибалу важно было любыми средствами закрепить свой политический успех; не удивительно, что он фактически предоставил капуанцам все что они хотели. Согласно условиям договора, заключенного Ганнибалом с Капуей [Ливий, 23, 7, 1 — 2], ни один карфагенский военачальник или гражданский магистрат не имел власти над гражданами Капуи, ни одного капуанского гражданина они не могли принуждать к несению военной службы или несению повинностей, в Капуе сохранялись ее собственные законы и магистраты. Сверх этого Ганнибал обещал передать капуанцам из числа военнопленных — римлян 300 человек, которых можно было бы обменять на 300 капуанских всадников, несших, как уже было сказано, службу в римских войсках в Сицилии.
Разрыв с Римом, казалось, совершился теперь окончательно и бесповоротно; все римские граждане, по тем или иным причинам находившиеся в этот момент в Капуе, были схвачены, посажены в бани и там задохнулись от невыносимой жары [Ливий, 23, 7, 3] — их гибелью капуанцы закрепили свой союз с победоносным полководцем.
Между тем Ганнибал принял необходимые меры, чтобы разместить в Капуе свои войска. Когда слух об этом разнесся по городу, Деций Магий попытался отчаянным усилием предотвратить захват города новоявленными союзниками; он убеждал сограждан не пускать Ганнибала в Капую; позже, когда пунийцы заняли ее, Деций настойчиво советовал выгнать их или перебить. Речи Деция стали известны Ганнибалу, и он потребовал, чтобы Деций явился к нему в лагерь, но капуанец отказался: по условиям только что заключенного договора Ганнибал не имел над ним власти. Тогда пуниец, которому надоели все эти церемонии, велел арестовать Деция и привести связанным (этот приказ в Капуе не был исполнен до того, как туда явился сам Ганнибал) и между тем сообщил капуанским властям, что желает прибыть в город. Там ему устроили торжественную встречу. Деция Магия уже никто не слушал [Ливий, 23, 7, 4 — 12].
На следующий день по требованию Ганнибала было созвано заседание капуанского сената, на котором карфагенский полководец выступил с речью. Его заявление предназначалось, конечно, для Капуи, но услышали его не только капуанцы; оно показало всей Италии, какую судьбу готовит для нее победитель при Каннах, и поэтому было программным и во многих отношениях решающим. Поблагодарив капуанцев за то, что они дружбу с ним предпочли союзу с Римом, Ганнибал обещал, что в скором времени именно Капуя возглавит Италию, т. е. займет место Рима, что законы свои римляне, как и другие, должны будут теперь получать из Капуи [Ливий, 23, 10, 1 — 2]. Такого рода высказывания, конечно, были весьма по душе капуанскому правительству: пуниец ясно и недвусмысленно подтвердил, что реализация их мечты о господстве в Италии — дело очень близкого будущего, и взамен они готовы были принять любые требования Ганнибала. Другой вопрос — как к этому отнеслись остальные италики. Им предлагалась единственная перспектива — воевать против римской гегемонии во имя утверждения гегемонии капуанской и господства Карфагена. Мы не располагаем прямыми указаниями о том, как италийские города реагировали на программу, сформулированную Ганнибалом в Капуе; думается, однако, что сопротивление, с которым он то в одном, то в другом случае сталкивался, не в последнюю очередь объясняется их отрицательным отношением к тому, что Ганнибал сулил капуанцам.
Только один человек, продолжал далее Ганнибал [Ливий, 23, 10, З], должен быть исключен из карфагенско-капуанского союза — Деций Магий, которого даже и кампанцем-то назвать нельзя; оратор потребовал, чтобы здесь же, в его присутствии, сенат обсудил поведение Деция и выдал его карфагенянам. Требование Ганнибала не было для капуанских властей неожиданным: ведь он раньше настаивал на аресте и выдаче Деция, хотя, как можно было видеть, тогда его пожелания не были исполнены. Ближайшие цели, которых добивался Ганнибал, очевидны: ему нужно было полностью уничтожить в Капуе проримскую группировку и для этого расправиться с наиболее непримиримыми противниками, такими, как Деций Магий. Ганнибалу едва ли осталось неизвестным, что один из ближайших сторонников Деция, сын Пакувия Калавия, готовился его убить и только вмешательство Пакувия заставило юношу отказаться от этого замысла [Ливий, 23, 8, 7 — 9, 12]. Судьба Деция была решена: капуанский сенат принял то постановление, которого Ганнибал и добивался: несчастного сенатора препроводили сначала в пунийский лагерь, а затем на корабль, чтобы переправить в Карфаген. Случайность спасла Деция Магия от неминуемой гибели, однако главная цель Ганнибала была достигнута: враждебную Карфагену партию заставили замолчать, а ее признанный вождь был удален из Капуи.
Насколько подобный образ действий Ганнибала был оправдан и целесообразен, трудно сказать. Судьба Деция продемонстрировала, во всяком случае, что договоры, которые Ганнибал заключал или мог заключить, для него значат не больше чем клочок папируса, что Ганнибал не задумается для достижения своих политических целей нарушить любые клятвы и обязательства. Речь Ганнибала в Капуе и в особенности насилие над Децием Магием не могли не иметь для него отрицательных последствий, не могли не заставить определенные и достаточно влиятельные круги попытаться избегнуть бремени столь тяжкого и опасного союза, тем более что, как внезапно обнаружилось, Рим уже далеко не беззащитен и начинает показывать свои когти.
Несмотря на союз с Капуей [98], положение Ганнибала становилось все более затруднительным. У него по-прежнему не было выходов к морю: Неаполь по-прежнему отказывался признать его власть [Ливий, 23, 14, 5], а в Ноле он натолкнулся на совершенно неожиданное сопротивление [Ливий, 23, 14, 6 — 13]. Стало быть, указание Полибия [7, 1, 4; Суда, Kapuh], будто под влиянием Капуи и другие города перешли на сторону Ганнибала, не вполне точно. Перед Ганнибалом, как и прежде, стояла перспектива вооруженной борьбы за Южную Италию.
Само собой разумеется, что, готовясь к новому туру войны против Рима, привлекая на свою сторону заманчивыми предложениями или подчиняя силой различные общества Южной Италии, Ганнибал нуждался в подкреплениях. Именно с этой целью — ошеломить карфагенский совет известием о блестящей победе и добиться отправки в Италию новых воинских контингентов — Ганнибал послал на родину своего брата Магона. Тит Ливий [23, 11, 7 — 13, 8] сохранил подробный рассказ и о докладе, который Магон представил совету, и о прениях, и о том, какие меры совет в конце концов принял.
Магон, естественно, постарался изобразить положение вещей в наиболее благоприятном для Ганнибала освещении: с шестью полководцами он сражался, в том числе с четырьмя консулами, одним диктатором и одним начальником конницы; с шестью консульскими армиями карфагенские войска скрестили оружие; из четырех консулов двое погибли, один бежал раненным, еще один едва спасся от полного уничтожения своей армии, уведя с поля боя едва 50 человек; начальник конницы разбит наголову; диктатор считается выдающимся полководцем только потому, что так и не решился вступить в сражение. Всего неприятель потерял более 200 000 убитыми и более 50 000 пленными; Брутиум, Апулия, часть Самниума и Луканий и, что особенно важно. Кампания перешли на сторону Ганнибала. Чтобы подкрепить свои слова, Магон приказал высыпать в вестибюле здания, где происходило заседание совета, 3 медимна всаднических и сенаторских колец. Так как Ганнибал ведет войну далеко от дома, на вражеской земле, продолжал Магон, переходя к наиболее щекотливой части своего поручения, расходует огромное количество продовольствия и денег, несет в стольких сражениях потери в живой силе, чтобы уничтожить неприятеля, необходимо дать ему подкрепления, а воинам — пищу и деньги.
Общее ликование было ответом Магону, и только один эпизод внес некоторый диссонанс в хор изъявлений восторга. Один из сторонников Ганнибала, Гимилькон, желая глубже уязвить руководителя антибаркидской группировки Ганнона, стал попрекать его прежними выступлениями, когда он решительно высказывался против войны и даже предлагал выдать Ганнибала римлянам. Ганнон не остался в долгу. Судя по рассказу Ливия, он говорил теперь, что победы, одержанные Ганнибалом, в сущности, бесплодны. Победитель требует еще воинов, еще продовольствия и денег, как если бы он был побежден и не захватил вовсе добычи. Ни один из латинских городов — союзников Рима не перешел на сторону Ганнибала; римское правительство не думает о заключении мира [ср. у Вал. Макс., 7, 2, 16]. Однако на эти речи никто не обратил внимания. Совет постановил направить к Ганнибалу 4000 нумидийских всадников, 40 слонов и деньги. Кроме этого в Испанию был направлен специальный агент (Ливий называет его диктатором) для вербовки наемников (20000 пехотинцев и 4000 всадников), которые должны были пополнить карфагенские войска на Пиренейском полуострове и в Италии.
Позже Гасдрубал Баркид, командовавший карфагенскими войсками в Испании, получил распоряжение двигаться в Италию, но выполнить этот приказ было невозможно.
Результаты миссии Магона, как видим, далеко не соответствовали надеждам Ганнибала. 4000 всадников и 40 слонов — это, конечно, было каплей в море, да и их надо было доставить к Ганнибалу, не имевшему выходов к морю. К тому же пунийское правительство и не торопилось выполнять свои решения[Ливий, 23, 14, I]. Как увидим далее, Магону удалось собрать значительно меньше воинов, чем это предполагалось по решению совета, однако в лагерь Ганнибала они все равно не попали. Действия карфагенского совета ясно показали, что Ганнибалу не приходится особенно рассчитывать на помощь со стороны своего собственного государства, что он должен надеяться и впредь главным образом на свою армию и на союзников, если их удастся найти. Обескураживающие результаты посольства Магона приоткрыли завесу и над другим, еще более неприятным обстоятельством. Ведь, вопреки широко распространенной точке зрения, ставшей едва ли не тривиальным общим местом, карфагенский совет принял именно такие решения не потому, что близорукое правительство купеческой республики из жадности, неспособности или тайного недоброжелательства не хотело оказать помощь Ганнибалу, бросило его на произвол судьбы [99]. Наоборот, судя даже по рассказу Тита Ливия, который, естественно, главное свое внимание сосредоточил на речи Ганнона, как раз доброй воли и желания помочь Ганнибалу было даже более чем достаточно. Не хватало другого — материальных ресурсов для того, чтобы эта помощь была по-настоящему эффективной. А это значило, что и в будущем Ганнибалу на действенную поддержку из Карфагена рассчитывать не приходится.
Тревожные вести приходили к Ганнибалу и из Испании. Кампания 216 года [Ливий, 23, 26 — 29] началась там с того, что карфагенянам изменил союзнический флот си перебежчики склонили к враждебным антипунийским выступлениям тартессиев — очевидно, прямых потомков тартесситов, разгромленных и покоренных карфагенянами в конце VI в. После нескольких мелких стычек тартессии сумели добиться серьезного успеха — они овладели городом Аскуа, однако первая крупная победа настолько вскружила им голову, что Халб (один из вождей восстания) потерял над ними контроль и Гасдрубалу Баркиду удалось сначала загнать в окружение, а потом и уничтожить беспечно рассеявшихся по полям неприятелей.
Вскоре Гасдрубал получил от карфагенского совета приказ вести свою армию в Италию и там присоединиться к Ганнибалу. Слухи о таком решении пунийского правительства быстро наполнили Испанию и, естественно, вызвали там новый подъем проримских настроений. Об этом Гасдрубал и написал в Карфаген: едва только он, Гасдрубал, двинется на север, прежде чем он дойдет до Ибера, вся Испания станет римской; у него нет ни армии, ни командиров, чтобы оставить их вместо себя; если совет хоть в какой-то степени обеспокоен судьбой Испании, то он должен прислать ему преемника с сильным войском.
Это послание произвело на совет впечатление, которого Гасдрубал и добивался. Правда, полученное ранее распоряжение двигаться в Италию было подтверждено (основное свое внимание, замечает Ливий, карфагенский совет уделял Италии, где решалась судьба войны; испанский фронт считался все же второстепенным), но в Испанию был прислан во главе наемных войск и флота Гимилькон. Собрав внеочередную дань со всех подвластных племен, Гасдрубал выступил в поход на север.
Командовавшие на Пиренейском полуострове римскими войсками братья Публий и Гней Корнелии Сципионы также повели свои легионы к Иберу, соединились, форсировали реку и там обратились против Гасдрубала. В ожесточенном сражении победителями оказались римляне карфагенскую пехоту они частью перебили, частью разогнали; мавританская и нумидийская конница пунийцев обратилась в бегство, угнав также и слонов. По данным Евтропия [3, II], карфагеняне потеряли в этом бою 25000 человек убитыми и 10000 пленными. Сам Гасдрубал едва спасся.
Неудача Гасдрубала очень тяжело сказалась на военно-политическом положении Ганнибала. Она не только вновь поставила под вопрос господство Карфагена в Испании и продемонстрировала неспособность последнего очистить от римлян Пиренейский полуостров; после событий, разыгравшихся у Ибера, стало ясно, что на помощь из Испании, во всяком случае пока, Ганнибал рассчитывать не может. Ему оставалось надеяться только на свои собственные силы. Не следует преуменьшать и значения морального фактора. Победа Сципионов в первом же крупном сражении после Канн свидетельствовала, что Рим вовсе не собирается сдаваться на милость победителей и успешно начинает новый этап военных действий.
Руководствуясь своим давним политическим расчетом — стремлением завоевать расположение италиков и оторвать их от Рима, Ганнибал, как это бывало и прежде, из общей массы пленных выделил римских союзников и отпустил их на свободу без выкупа [Ливий, 22, 58, 2]. Потом он обратился к римлянам и, по рассказу Ливия [22, 58, 3 — 9], который, по-видимому, более или менее точно передает содержание речи Ганнибала, заявил им, что вовсе не собирается вести с римлянами истребительную войну. Он сражается с Римом из-за чести и власти; отцы нынешних карфагенян были побеждены римской доблестью, теперь он, Ганнибал, хочет, чтобы Рим был побежден его доблестью и удачей. Поэтому он предоставляет римлянам, попавшим в плен, возможность выкупиться и назначает цену: за всадников — 500 денариев, за пехотинцев — 300 денариев, за рабов — 100 денариев. Для того чтобы передать это предложение сенату, пленники избрали из своей среды десять человек, и последние без всякого залога отправились в Рим. С них была взята клятва вернуться в плен после обсуждения вопроса в сенате. За всеми этими словами и любезностями нетрудно было при желании услышать приглашение заключить мир на условиях, аналогичных тем, которыми в свое время окончилась I Пуническая война (только теперь основные положения договора продиктовал бы Ганнибал, а территориальные и иные потери в Сицилии и Италии выпали бы на долю Рима). Мало того, вместе с пленниками, уезжавшими в Рим, Ганнибал отправил одного из своих приближенных, Карталона, который должен был вступить в контакт с римскими властями и разузнать, не пожелают ли они начать мирные переговоры. Однако римский диктатор (мы подробно остановимся далее на мерах, принятых римским правительством для ликвидации последствий катастрофы) выслал навстречу полуофициальному посланцу Ганнибала ликтора с приказанием до наступления темноты покинуть территорию, принадлежащую Риму [Дион Касс., фрагм., 36].
Неудача миссии Карталона была для Ганнибала первым и, пожалуй, самым зловещим симптомом: Рим отказывался считать войну проигранной, видеть в Ганнибале победителя и просить у него пощады и мира. И римское правительство нетрудно было понять: заключая с Ганнибалом мир, оно должно было бы своими руками уничтожить все здание своего господства в Италии, поставить под угрозу земли, захваченные римским крестьянством в результате длительных, кровопролитных войн; господство Карфагена и его неминуемая гегемония в Италии создавали прямую опасность если и не физической гибели Рима, то, во всяком случае, утраты независимости и превращения в один из городов, подвластных Карфагенской державе. Для Рима после Канн война резко изменила свой характер: из войны за власть дал Западным Средиземноморьем, в том числе над Италией, она стала на какое-то время войной за свободу и независимость, против чужеземного гнета.
Ганнибал плохо рассчитал. Вместо переговоров ему предстояло готовиться к новому туру войны.
Говоря о положении воюющих сторон после битвы при Каннах, Тит Ливий [22, 61, 10 — 12] пишет: «Насколько это поражение было серьезнее предшествующих поражений, показывает то, что верность союзников, которая до этого оставалась прочной, тогда начала колебаться только потому, что они потеряли надежду на сохранение римской власти. К пунийцам примкнули народы: ателланы, калатины, гирпины, часть апулийцев, самниты, кроме пентров, все брутии, луканы, а кроме них узентины и почти все греческое побережье (Италии. — И.К.) — тарентинцы, метапонтинцы, кротонцы и локры, а также все цисальпинские галлы». Приблизительно так же оценивает ситуацию и Полибий [3, 118, 2 — 4]: «Карфагеняне благодаря этой победе тотчас же овладели почти всем остальным побережьем и так называемой Великой Грецией: ведь тарентинцы тотчас же им передались, а агриппинцы и некоторые из капуанцев звали к себе Ганнибала. Все же остальные обращали свои взоры на карфагенян, питая большую надежду, что они с ходу овладеют и самим Римом». Подобную картину рисуют и другие античные историографы: «После этого сражения многие города Италии, находившиеся под властью Рима, перешли на сторону Ганнибала» [Евтропий, 3, 11]; «Кампания и почти вся Италия, совершенно разочаровавшись в том, что римляне смогут восстановить свое положение, перешли на сторону Ганнибала» [Орозий 4 16, 10].
Попытаемся, однако, выяснить, насколько эта оптимистическая для Ганнибала оценка ситуации после Канн соответствовала реальному положению вещей и, что особенно существенно, давала ли она Ганнибалу реальные военно-политические преимущества. На первый взгляд эти преимущества были очевидны: Италийский союз если и не распался окончательно, то, во всяком случае, много потерял в своей прочности, а Ганнибал получил в Италии относительно надежный тыл. И все же нельзя было забывать, что битва при Каннах послужила сигналом к обострению социально-политической борьбы в италийских городах и, следовательно, создала там атмосферу политической нестабильности, что никакие органические интересы не связывали новоявленных союзников с Карфагеном; раз изменив Риму, они могли при новом повороте судьбы изменить и Ганнибалу; все зависело от того, какая именно группировка — демократическая или аристократическая, проримская или антиримская — окажется у власти в каждый данный момент, а это, в свою очередь, в немалой степени зависело от побед и поражений самого Ганнибала. Кроме того, и на юге Италии значительная группа городов отказалась признать власть Ганнибала, так что ему приходилось применять против них вооруженную силу.
Само собой разумеется, на стороне Рима оставались латинские колонии в Южной Италии — Брундисий, Венусия, Пестум и другие, которые в случае победы Ганнибала рисковали потерять землю; ее пунийский полководец обещал возвратить коренному населению [91]. О позиции апулийских городов мы вообще плохо осведомлены. Известно, правда, что часть римской армии бежала из Канн в Канусий, где только одна местная аристократка Буса предоставила беглецам продовольствие, одежду и деньги [Ливий, 22, 52, 7]. Явно холодный прием, который оказала им основная масса горожан, объясняется, очевидно, опасением возмездия со стороны Ганнибала. Другой апулийский город, Аргириппы (Арпы), перешел на сторону Ганнибала. Организатором этого дела был Дасий Альтиний, один из местных аристократов, считавшийся потомком аргивянина Диомеда — основателя города [Ливий, 24, 45, 2; Апп., Ганниб., 31]. Враждебную Риму позицию заняла и Салапия, где во главе пропунийской партии стоял Дасий [Ливий, 26, 38, 6; Апп., Ганниб., 45], по всей видимости родственник Альтиния. Не исключено, что в данном случае имело место совместное выступление обоих городов под общим руководством. Насколько мы знаем, Венусия сочувственно отнеслась к римлянам, бежавшим из-под Канн [Ливий, 22, 54, 1 — 3], что, быть может, объясняется присутствием именно в этом городе консула Г. Теренция Варрона, который собирал там и организовывал уцелевших воинов.
Сразу же после битвы при Каннах Ганнибал двинулся из Апулии в Самниум. Именно здесь, в стране, оказывавшей наиболее упорное и успешное сопротивление римлянам (достаточно вспомнить унизительные для Рима события 321 г., когда, окруженные в Кавдинском ущелье, римляне должны были заключить позорнейший мир, обязавшись уйти из Самниума и даже пройти под «игом»), в стране, где еще живы были традиции борьбы за свободу и независимость, он мог рассчитывать на эффективную поддержку. Надежды Ганнибала, в общем, оправдались.
Непосредственной целью наступления пунийских войск была страна гирпинов, куда Ганнибала призывал некий Статий Требий, принадлежавший к аристократическим кругам г. Компсы. У власти в Компсе стояли враги Требия — род Мопсиев с многочисленными клиентами и сторонниками, опиравшийся на поддержку Рима. Наш единственный источник — Тит Ливий [23, 1, 1 — 3] — говорит даже, что Мопсии были римскими ставленниками. Когда разнеслась весть о битве при Каннах, Требий распространил известие о том, что Ганнибал идет к Компсе, и перепуганные Мопсии со всеми своими приверженцами покинули город. Компса без боя сдалась Ганнибалу и приняла в свои стены пунийский гарнизон. Эти события показали Ганнибалу, что даже в среде местной аристократии он может рассчитывать на поддержку определенных кругов, именно тех, кому римляне преграждали дорогу к власти и кто боролся за первенство и господство с римскими приспешниками. Они показали, однако, и другое: роды, ориентировавшиеся на Рим, предпочитали изгнание соглашению с Ганнибалом [92].
Компсу Ганнибал решил сделать, по крайней мере на первых порах, своим опорным пунктом. Здесь он оставил добычу и обоз, отсюда он велел своему брату Магону двинуться в глубь Самниума, чтобы там принимать под власть Карфагена тех, кто будет переходить на его сторону, а тех, кто не пожелает добровольно, принуждать силой [Ливий, 23, 1, 4]. По-видимому, кампания Магона была успешной, и, судя по тому, что известно о дальнейшем поведении самнитских городов, таких, как Компультерия, Требула и Австикула [Ливий, 23, 39, б], и о расправе, которую римляне учинили в районе Кавдии [Ливий, 24, 20, 4 — 5], самнитские города добровольно и с охотой признавали господство Ганнибала, избавлявшее их от римского владычества.
Сам же Ганнибал направился к Неаполю, чтобы осадить и захватить этот важнейший приморский город Южной Италии, получить таким образом выход в море [Ливий, 23, 1, 5]. Войдя на его территорию, часть своих нумидийских всадников Ганнибал расположил в засадах (чему немало способствовала сильно пересеченная местность, где должны были действовать карфагенские войска), а остальных вместе с добычей, захваченной по дороге, двинул прямо к городским воротам. Нумидийцы шли не очень большой, беспорядочной толпой и, казалось, легко могли быть уничтожены; эту задачу попытался решить отряд неаполитанских всадников, атаковавший приближающегося противника. Нумидийцы стали отходить, заманивая неприятеля к засаде, там окружили его и почти целиком уничтожили. Часть неаполитанцев из тех, кто умел плавать, спаслась на лодках рыбаков, занимавшихся недалеко от места боя своим обычным делом. Несколько молодых неаполитанских аристократов попали в плен и были убиты. Таким образом, неаполитанские власти не пожелали впустить к себе карфагенян, мы ничего не слышали и о каких-либо попытках заключить союз между Неаполем и Карфагеном. Очевидно, битва при Каннах не произвела на неаполитанцев того впечатления, на которое Ганнибал рассчитывал.
Т. Моммзен объясняет эту позицию Неаполя его отрицательным отношением к пунийцам и к италийским союзникам последних; италийские греки были привязаны к Риму, который обходился с ними необыкновенно мягко и никогда не упускал случая продемонстрировать свой эллинизм [93]. У. Карштедт отмечает два момента: греческое происхождение Неаполя и его враждебные отношения с городами кампанийского хинтерланда [94]. И. Л. Маяк ищет объяснения поведению Неаполя в истории этого города, который в 236 г. местные аристократы склонили к подчинению Риму с сохранением суверенного самоуправления; во время II Пунической войны аристократическая партия сохранила свое господствующее положение и свои связи с Римом [95]. Все эти соображения содержат, очевидно, определенную долю истины. Греческие города не могли не видеть в Карфагене исконного смертельного врага, с которым греки Западного Средиземноморья вели борьбу не на жизнь, а на смерть уже несколько столетий и победа которого привела бы к полной утрате всех их торговых связей, а может быть, и к гибели. Союз Ганнибала с коренным населением Южной Италии, враждебно относившимся к греческим колонистам и стремившимся к ликвидации колоний, также не мог не насторожить греков. Наконец, само собой разумеется, что у власти в Неаполе стояла группировка, по всей видимости аристократическая, враждебная Карфагену и давними и прочными узами связанная с Римом.
Одержав легкую победу над неаполитанскими всадниками, Ганнибал тем не менее не решился осаждать Неаполь [Ливий, 23, 1, 10; ср. у Зонары, 9, 2] и повел свои войска к Капуе — соседу и старому врагу Неаполя.
Наши источники, когда они пытаются объяснить позицию, занятую Капуей после битвы при Каннах, основное внимание уделяют «изнеженности» и «испорченности» капуанцев — качествам, которые явно и определенно противопоставляются гражданским и воинским добродетелям тех, кто сохранил верность союзу с Римом [Полибий, 7. 1 — 2; Ливий, 23, 2, I]. Однако в повествовании Тита Ливия, когда он говорит о своеволии капуанского плебса, без меры пользовавшегося свободой, проглядывают подлинные факты — острая социальная борьба, охватившая в этот момент Капую, борьба, судя по его дальнейшему повествованию [23, 2, З], между плебсом и сенатом, т. е. местными аристократическими кругами.
После Канн основной политической проблемой для Капуи стало — ориентироваться ли и далее на союз с Римом или же предпочесть Ганнибала; было ясно, что, стоит только Ганнибалу приблизиться к городу, как капуанцы изберут последнее решение [Ливий, 23, 2, З].
Как рассказывает Тит Ливий [23, 2 — 3] (ср. у Диодора [26, 10]), политической борьбой в Капуе решил воспользоваться в карьеристских целях один из капуанских аристократов, располагавший широкой поддержкой демократических кругов и уже однажды — в год Тразименской битвы — занимавший в городе высшую магистратуру (медике тутикус), — Пакувий Калавий. Для достижения своих целей Пакувию Калавию необходимо было мирными по возможности средствами сломить сопротивление капуанского сената, и с этой задачей он блестяще справился. Собрав заседание сената, Пакувий Калавий обратился к перепуганным аристократам с речью, в которой самыми черными красками обрисовал их положение. Он сам, Пакувий, прочнейшими узами связан с Римом, и поэтому он согласится на измену римлянам только в случае крайней необходимости; однако народ замыслил убить всех сенаторов и затем передать государство Ганнибалу и карфагенянам. Только он, Пакувий, может спасти сенаторов от неминуемой гибели, если они ему доверятся. Получив согласие сенаторов и отчасти посвятив их в свои дальнейшие планы, он запер их в курии и поставил у входа стражу. Отрезав таким способом капуанский сенат от внешнего мира, Пакувий созвал народное собрание и приступил к исполнению второй части задуманной операции. По словам Тита Ливия, он предложил гражданам покарать каждого сенатора в соответствии с тяжестью его преступлений, однако при том непременном условии, чтобы на место каждого устраняемого или казнимого члена совета тут же выбирался новый. Соблюсти это условие, как и рассчитывал Пакувий, оказалось невозможным; любая кандидатура вызывала резкие возражения: одни участники собрания кричали, что не знают этого претендента на сенаторское кресло, другие обличали его позорные поступки, третьи говорили о низком происхождении, о бедности» несовместимой со званием сенатора, о компрометирующих с точки зрения эпохи занятиях ремеслом. В конце концов стало ясно, что заменить сенаторов некем, и их выпустили из-под стражи [96].
Устрашенные этими событиями, сенаторы (за редкими исключениями; исключения, как увидим, все же были) не сопротивлялись больше диктаторскому режиму, созданному Пакувием. Характеризуя положение в Капуе после переворота, Ливий [23, 4, 2 — 6] писал: «С этого времени сенаторы, позабыв о своем достоинстве и самостоятельности, начали пресмыкаться перед плебсом — низкопоклонничать, любезно приглашать, устраивать пиршества, брать на себя их судебные дела, в качестве судей решать спор в пользу той стороны, которая больше была любима народом и скорее могла доставить благосклонность толпы; вообще, все решалось в сенате так, как если бы там происходило собрание плебеев. Государство, всегда склонное к роскоши, не только из-за порочности граждан, но и вследствие огромного множества наслаждений и приманок ко всякого рода удовольствиям на море и на суше, тогда вследствие угодничества знати и своеволия плебса стало до такой степени распущенным, что не знало меры ни в желаниях, ни в расходах. К пренебрежению законами, властями, сенатом добавилось тогда, после сражения при Каннах, еще и презрение к римской власти, раньше внушавшей некоторый почтительный страх».
В результате действий Пакувия капуанский сенат утратил политическое значение; реальная власть оказалась в руках предводителей плебса, имевших возможность диктовать сенату и магистратам свою волю [Ливий, 23, 4, 2 — б]. Победа Пакувия имела и другое последствие: значительно усилились антиримские тенденции. По рассказу Ливия [23, 4, 7 — 8], от немедленного разрыва Капую удерживало только то, что многие капуанские аристократические фамилии были связаны брачными узами с Римом, а также то, что некоторое количество капуанцев, в том числе 300 всадников из знатнейших семей, находились в римской армии, неся гарнизонную службу в Сицилии.
По требованию их родителей и родственников, пишет Ливий [23, 5], капуанское правительство направило посольство к консулу Г. Теренцию Варрону, которого они застали в Венусии. Однако из того, что произошло дальше, ясно: цель посольства заключалась в том, чтобы своими глазами определить масштабы поражения и соответственно выбрать линию поведения для своего города. Очевидно, своеволие плебса и презрение к римской власти, о которых повествует Ливий, не мешали новому капуанскому правительству тщательно взвешивать свои внешнеполитические действия, пытаться учитывать реальное соотношение сил и все возможные последствия.
В Венусии Гай Теренций Варрон произвел на послов впечатление человека, достойного презрения. Это впечатление еще более усилилось после речи, с которою Варрон обратился к послам, выразившим, как и следовало ожидать, соболезнования Капуи по случаю катастрофы и предложившим (иначе разговор вообще не мог бы состояться) помощь. Судя по тому, как Ливий излагает речь Варрона, последний не счел нужным скрывать от Капуи поистине отчаянного положения Рима. Римляне потеряли все — армию, продовольствие, деньги, так что союзникам следует не столько помогать римлянам, сколько вести войну вместо римлян, защищать от врага общее отечество. «Война идет не с самнитами или этрусками, — говорил он (цитируем изложение Ливия), — так что, если бы власть и была у нас отнята, она все равно осталась бы в Италии; враг, пуниец, даже не африканского происхождения, от дальних краев земли, от пролива Океанского (имеется в виду Гибралтарский пролив. — И. К.) и Геркулесовых Столпов, ведет войско, не знающее каких бы то ни было законов, не умеющее жить по-человечески, даже почти не владеющее человеческой речью. Их, по природе и характеру жестоких и диких, полководец еще более ожесточил, строя мосты и плотины из груды человеческих тел и, что даже сказать противно, приучая питаться человеческим мясом. Их, вскормленных такой ужасной пищей, с которыми и соприкасаться-то грешно, видеть и иметь господами и из Африки, и в особенности из Карфагена, получать законы и терпеть, чтобы Италия стала провинцией нумидийцев и мавров, — у кого из уроженцев Италии это не вызвало бы отвращения?» Капуанцы могут выставить 20 000 пехотинцев и 4000 всадников; продовольствия и снаряжения у них больше чем достаточно, и если они выступят против Ганнибала, то власть Рима будет спасена. Едва ли можно сомневаться, в том, что это изложение восходит к римской анналистической традиции и в общих чертах соответствует и содержанию самих переговоров, и линии, принятой римским правительством, и той антикарфагенской пропаганде, которую оно вело в Италии.
У послов сложилось твердое убеждение, что Рим воевать не в состоянии. Капуанцам предлагалось своими руками восстанавливать здание римского господства на том проблематичном основании, что когда-то давно римляне защищали Капую от самнитов и предоставили у себя значительной части капуанцев гражданские права. Но самниты давно уже были не опасны, а гражданские права... Что стоят гражданские права, если не сегодня завтра Рим погибнет и дело все равно придется иметь с Ганнибалом?
На обратном пути из Венусии в Капую один из послов, Вибий Виррий, повел речи, решительно противоположные тем, которых добивался Варрон: теперь, говорил он, настало время, когда капуанцы не только могут возвратить себе земли, некогда отнятые у них римлянами, но и захватить господство в Италии; союз с Ганнибалом они могут заключить на любых условиях, а когда по окончании войны Ганнибал уйдет в Африку, власть в Италии будет принадлежать Капуе [Ливий, 23, 6, 1 — 2]. Вибий Виррий выразил общее мнение. После возвращения послов в Капуе римское дело сочли уже проигранным; плебс и большинство сената стали еще решительнее склоняться к союзу с Карфагеном, однако из-за сопротивления некоторых членов сената дело на несколько дней задержалось. По-видимому, речь идет о последних попытках все более редевшей проримски настроенной аристократической группировки, которую возглавлял, судя по дальнейшему рассказу Ливия, Деций Магий, не допустить разрыва с Римом, предотвратить переговоры с Ганнибалом.
Тит Ливий [23, 6, 6 — 8] рассказывает, что в сочинениях некоторых анналистов он нашел повествование о том, будто Капуя, перед тем как принять окончательное решение, направила в Рим посольство, обещая оказать помощь, но при непременном условии: один из консулов должен был быть капуанцем. В результате власть не только в Италии, но и в самом Риме ускользнула бы из римских рук и перешла к Капуе. Римское правительство, возмущенное этим совершенно неприемлемым для него требованием, приказало посольству немедленно покинуть Рим. Ливий считает эту традицию недостоверной, потому что о ней умалчивает Цэлий Антипатр и другие анналисты, которым он доверяет, однако ничего невозможного в данном факте нет. Не исключено, что правительство Пакувия решило попытаться перед разрывом выжать из римлян максимальную цену за свое сотрудничество; не случайно они требовали от римлян того же, что рассчитывали получить от Ганнибала. Возможно, далее, что посольство в Рим должно было заставить Ганнибала стать уступчивее во время переговоров с капуанскими послами [97].
Как бы то ни было, промедлив несколько дней, может быть, в ожидании возвращения послов из Рима, капуанское правительство направило свою миссию к Ганнибалу.Таким образом, политическая борьба в Капуе закончилась весьма благоприятно для Ганнибала: в городе, одном из самых могущественных на юге Италии, победила опиравшаяся на демократическое движение группировка, враждебная Риму; в лагерь Ганнибала прибыли послы этого города с добровольным предложением союза. Нужды нет, что Капуя, возглавив антиримское движение, после победы будет претендовать на господство на Апеннинском полуострове. Во-первых, при сохранении верховной власти карфагенян это само по себе не так уж и страшно, а во-вторых, после победы будет видно, как поступить с Капуей и ее претензиями. Пока Ганнибалу важно было любыми средствами закрепить свой политический успех; не удивительно, что он фактически предоставил капуанцам все что они хотели. Согласно условиям договора, заключенного Ганнибалом с Капуей [Ливий, 23, 7, 1 — 2], ни один карфагенский военачальник или гражданский магистрат не имел власти над гражданами Капуи, ни одного капуанского гражданина они не могли принуждать к несению военной службы или несению повинностей, в Капуе сохранялись ее собственные законы и магистраты. Сверх этого Ганнибал обещал передать капуанцам из числа военнопленных — римлян 300 человек, которых можно было бы обменять на 300 капуанских всадников, несших, как уже было сказано, службу в римских войсках в Сицилии.
Разрыв с Римом, казалось, совершился теперь окончательно и бесповоротно; все римские граждане, по тем или иным причинам находившиеся в этот момент в Капуе, были схвачены, посажены в бани и там задохнулись от невыносимой жары [Ливий, 23, 7, 3] — их гибелью капуанцы закрепили свой союз с победоносным полководцем.
Между тем Ганнибал принял необходимые меры, чтобы разместить в Капуе свои войска. Когда слух об этом разнесся по городу, Деций Магий попытался отчаянным усилием предотвратить захват города новоявленными союзниками; он убеждал сограждан не пускать Ганнибала в Капую; позже, когда пунийцы заняли ее, Деций настойчиво советовал выгнать их или перебить. Речи Деция стали известны Ганнибалу, и он потребовал, чтобы Деций явился к нему в лагерь, но капуанец отказался: по условиям только что заключенного договора Ганнибал не имел над ним власти. Тогда пуниец, которому надоели все эти церемонии, велел арестовать Деция и привести связанным (этот приказ в Капуе не был исполнен до того, как туда явился сам Ганнибал) и между тем сообщил капуанским властям, что желает прибыть в город. Там ему устроили торжественную встречу. Деция Магия уже никто не слушал [Ливий, 23, 7, 4 — 12].
На следующий день по требованию Ганнибала было созвано заседание капуанского сената, на котором карфагенский полководец выступил с речью. Его заявление предназначалось, конечно, для Капуи, но услышали его не только капуанцы; оно показало всей Италии, какую судьбу готовит для нее победитель при Каннах, и поэтому было программным и во многих отношениях решающим. Поблагодарив капуанцев за то, что они дружбу с ним предпочли союзу с Римом, Ганнибал обещал, что в скором времени именно Капуя возглавит Италию, т. е. займет место Рима, что законы свои римляне, как и другие, должны будут теперь получать из Капуи [Ливий, 23, 10, 1 — 2]. Такого рода высказывания, конечно, были весьма по душе капуанскому правительству: пуниец ясно и недвусмысленно подтвердил, что реализация их мечты о господстве в Италии — дело очень близкого будущего, и взамен они готовы были принять любые требования Ганнибала. Другой вопрос — как к этому отнеслись остальные италики. Им предлагалась единственная перспектива — воевать против римской гегемонии во имя утверждения гегемонии капуанской и господства Карфагена. Мы не располагаем прямыми указаниями о том, как италийские города реагировали на программу, сформулированную Ганнибалом в Капуе; думается, однако, что сопротивление, с которым он то в одном, то в другом случае сталкивался, не в последнюю очередь объясняется их отрицательным отношением к тому, что Ганнибал сулил капуанцам.
Только один человек, продолжал далее Ганнибал [Ливий, 23, 10, З], должен быть исключен из карфагенско-капуанского союза — Деций Магий, которого даже и кампанцем-то назвать нельзя; оратор потребовал, чтобы здесь же, в его присутствии, сенат обсудил поведение Деция и выдал его карфагенянам. Требование Ганнибала не было для капуанских властей неожиданным: ведь он раньше настаивал на аресте и выдаче Деция, хотя, как можно было видеть, тогда его пожелания не были исполнены. Ближайшие цели, которых добивался Ганнибал, очевидны: ему нужно было полностью уничтожить в Капуе проримскую группировку и для этого расправиться с наиболее непримиримыми противниками, такими, как Деций Магий. Ганнибалу едва ли осталось неизвестным, что один из ближайших сторонников Деция, сын Пакувия Калавия, готовился его убить и только вмешательство Пакувия заставило юношу отказаться от этого замысла [Ливий, 23, 8, 7 — 9, 12]. Судьба Деция была решена: капуанский сенат принял то постановление, которого Ганнибал и добивался: несчастного сенатора препроводили сначала в пунийский лагерь, а затем на корабль, чтобы переправить в Карфаген. Случайность спасла Деция Магия от неминуемой гибели, однако главная цель Ганнибала была достигнута: враждебную Карфагену партию заставили замолчать, а ее признанный вождь был удален из Капуи.
Насколько подобный образ действий Ганнибала был оправдан и целесообразен, трудно сказать. Судьба Деция продемонстрировала, во всяком случае, что договоры, которые Ганнибал заключал или мог заключить, для него значат не больше чем клочок папируса, что Ганнибал не задумается для достижения своих политических целей нарушить любые клятвы и обязательства. Речь Ганнибала в Капуе и в особенности насилие над Децием Магием не могли не иметь для него отрицательных последствий, не могли не заставить определенные и достаточно влиятельные круги попытаться избегнуть бремени столь тяжкого и опасного союза, тем более что, как внезапно обнаружилось, Рим уже далеко не беззащитен и начинает показывать свои когти.
Несмотря на союз с Капуей [98], положение Ганнибала становилось все более затруднительным. У него по-прежнему не было выходов к морю: Неаполь по-прежнему отказывался признать его власть [Ливий, 23, 14, 5], а в Ноле он натолкнулся на совершенно неожиданное сопротивление [Ливий, 23, 14, 6 — 13]. Стало быть, указание Полибия [7, 1, 4; Суда, Kapuh], будто под влиянием Капуи и другие города перешли на сторону Ганнибала, не вполне точно. Перед Ганнибалом, как и прежде, стояла перспектива вооруженной борьбы за Южную Италию.
Само собой разумеется, что, готовясь к новому туру войны против Рима, привлекая на свою сторону заманчивыми предложениями или подчиняя силой различные общества Южной Италии, Ганнибал нуждался в подкреплениях. Именно с этой целью — ошеломить карфагенский совет известием о блестящей победе и добиться отправки в Италию новых воинских контингентов — Ганнибал послал на родину своего брата Магона. Тит Ливий [23, 11, 7 — 13, 8] сохранил подробный рассказ и о докладе, который Магон представил совету, и о прениях, и о том, какие меры совет в конце концов принял.
Магон, естественно, постарался изобразить положение вещей в наиболее благоприятном для Ганнибала освещении: с шестью полководцами он сражался, в том числе с четырьмя консулами, одним диктатором и одним начальником конницы; с шестью консульскими армиями карфагенские войска скрестили оружие; из четырех консулов двое погибли, один бежал раненным, еще один едва спасся от полного уничтожения своей армии, уведя с поля боя едва 50 человек; начальник конницы разбит наголову; диктатор считается выдающимся полководцем только потому, что так и не решился вступить в сражение. Всего неприятель потерял более 200 000 убитыми и более 50 000 пленными; Брутиум, Апулия, часть Самниума и Луканий и, что особенно важно. Кампания перешли на сторону Ганнибала. Чтобы подкрепить свои слова, Магон приказал высыпать в вестибюле здания, где происходило заседание совета, 3 медимна всаднических и сенаторских колец. Так как Ганнибал ведет войну далеко от дома, на вражеской земле, продолжал Магон, переходя к наиболее щекотливой части своего поручения, расходует огромное количество продовольствия и денег, несет в стольких сражениях потери в живой силе, чтобы уничтожить неприятеля, необходимо дать ему подкрепления, а воинам — пищу и деньги.
Общее ликование было ответом Магону, и только один эпизод внес некоторый диссонанс в хор изъявлений восторга. Один из сторонников Ганнибала, Гимилькон, желая глубже уязвить руководителя антибаркидской группировки Ганнона, стал попрекать его прежними выступлениями, когда он решительно высказывался против войны и даже предлагал выдать Ганнибала римлянам. Ганнон не остался в долгу. Судя по рассказу Ливия, он говорил теперь, что победы, одержанные Ганнибалом, в сущности, бесплодны. Победитель требует еще воинов, еще продовольствия и денег, как если бы он был побежден и не захватил вовсе добычи. Ни один из латинских городов — союзников Рима не перешел на сторону Ганнибала; римское правительство не думает о заключении мира [ср. у Вал. Макс., 7, 2, 16]. Однако на эти речи никто не обратил внимания. Совет постановил направить к Ганнибалу 4000 нумидийских всадников, 40 слонов и деньги. Кроме этого в Испанию был направлен специальный агент (Ливий называет его диктатором) для вербовки наемников (20000 пехотинцев и 4000 всадников), которые должны были пополнить карфагенские войска на Пиренейском полуострове и в Италии.
Позже Гасдрубал Баркид, командовавший карфагенскими войсками в Испании, получил распоряжение двигаться в Италию, но выполнить этот приказ было невозможно.
Результаты миссии Магона, как видим, далеко не соответствовали надеждам Ганнибала. 4000 всадников и 40 слонов — это, конечно, было каплей в море, да и их надо было доставить к Ганнибалу, не имевшему выходов к морю. К тому же пунийское правительство и не торопилось выполнять свои решения[Ливий, 23, 14, I]. Как увидим далее, Магону удалось собрать значительно меньше воинов, чем это предполагалось по решению совета, однако в лагерь Ганнибала они все равно не попали. Действия карфагенского совета ясно показали, что Ганнибалу не приходится особенно рассчитывать на помощь со стороны своего собственного государства, что он должен надеяться и впредь главным образом на свою армию и на союзников, если их удастся найти. Обескураживающие результаты посольства Магона приоткрыли завесу и над другим, еще более неприятным обстоятельством. Ведь, вопреки широко распространенной точке зрения, ставшей едва ли не тривиальным общим местом, карфагенский совет принял именно такие решения не потому, что близорукое правительство купеческой республики из жадности, неспособности или тайного недоброжелательства не хотело оказать помощь Ганнибалу, бросило его на произвол судьбы [99]. Наоборот, судя даже по рассказу Тита Ливия, который, естественно, главное свое внимание сосредоточил на речи Ганнона, как раз доброй воли и желания помочь Ганнибалу было даже более чем достаточно. Не хватало другого — материальных ресурсов для того, чтобы эта помощь была по-настоящему эффективной. А это значило, что и в будущем Ганнибалу на действенную поддержку из Карфагена рассчитывать не приходится.
Тревожные вести приходили к Ганнибалу и из Испании. Кампания 216 года [Ливий, 23, 26 — 29] началась там с того, что карфагенянам изменил союзнический флот си перебежчики склонили к враждебным антипунийским выступлениям тартессиев — очевидно, прямых потомков тартесситов, разгромленных и покоренных карфагенянами в конце VI в. После нескольких мелких стычек тартессии сумели добиться серьезного успеха — они овладели городом Аскуа, однако первая крупная победа настолько вскружила им голову, что Халб (один из вождей восстания) потерял над ними контроль и Гасдрубалу Баркиду удалось сначала загнать в окружение, а потом и уничтожить беспечно рассеявшихся по полям неприятелей.
Вскоре Гасдрубал получил от карфагенского совета приказ вести свою армию в Италию и там присоединиться к Ганнибалу. Слухи о таком решении пунийского правительства быстро наполнили Испанию и, естественно, вызвали там новый подъем проримских настроений. Об этом Гасдрубал и написал в Карфаген: едва только он, Гасдрубал, двинется на север, прежде чем он дойдет до Ибера, вся Испания станет римской; у него нет ни армии, ни командиров, чтобы оставить их вместо себя; если совет хоть в какой-то степени обеспокоен судьбой Испании, то он должен прислать ему преемника с сильным войском.
Это послание произвело на совет впечатление, которого Гасдрубал и добивался. Правда, полученное ранее распоряжение двигаться в Италию было подтверждено (основное свое внимание, замечает Ливий, карфагенский совет уделял Италии, где решалась судьба войны; испанский фронт считался все же второстепенным), но в Испанию был прислан во главе наемных войск и флота Гимилькон. Собрав внеочередную дань со всех подвластных племен, Гасдрубал выступил в поход на север.
Командовавшие на Пиренейском полуострове римскими войсками братья Публий и Гней Корнелии Сципионы также повели свои легионы к Иберу, соединились, форсировали реку и там обратились против Гасдрубала. В ожесточенном сражении победителями оказались римляне карфагенскую пехоту они частью перебили, частью разогнали; мавританская и нумидийская конница пунийцев обратилась в бегство, угнав также и слонов. По данным Евтропия [3, II], карфагеняне потеряли в этом бою 25000 человек убитыми и 10000 пленными. Сам Гасдрубал едва спасся.
Неудача Гасдрубала очень тяжело сказалась на военно-политическом положении Ганнибала. Она не только вновь поставила под вопрос господство Карфагена в Испании и продемонстрировала неспособность последнего очистить от римлян Пиренейский полуостров; после событий, разыгравшихся у Ибера, стало ясно, что на помощь из Испании, во всяком случае пока, Ганнибал рассчитывать не может. Ему оставалось надеяться только на свои собственные силы. Не следует преуменьшать и значения морального фактора. Победа Сципионов в первом же крупном сражении после Канн свидетельствовала, что Рим вовсе не собирается сдаваться на милость победителей и успешно начинает новый этап военных действий.