Интересная статья о Сахаре появилась на сайте "Вокруг света" (хотя рассказывается не о "тунисской" Сахаре, а об "алжирской" ее части, все же решил скопировать - любителям тунисского юга точно понравится!)
"Человеческое измерение пустыни.
В Сахару стоит съездить даже ради одного снимка, сделанного в момент, когда слева от окрашенной последними лучами заходящего солнца горы Арреган появляется молодая луна…
Вот уже несколько лет я вожу туры в Сахару. Казалось бы, что там: пески да пески! И все-таки каждый раз — как впервые. Впрочем, этот и был первым: в одиннадцатидневную программу уместился маршрут в полторы тысячи километров. Точка начала маршрута — оазис Таманрассет на юге Алжира. Сколько раз, прилетая сюда на самолетах единственной в стране авиакомпании Эр Алжери (Air Algerie), я сходу попадала в объятия друзей-туарегов! На этот раз свидание задерживается, и только безмятежность моих спутников из группы, расслабившихся в комфортном африканском тепле, примиряет с дурацким сюжетом: приземлившись за тысячу верст от Москвы, ждать встречающих… Ладно, говорят мне, бывает, брось дергаться. В самом деле, что за ерунда, сейчас приедут, просто кто-то что-то перепутал…
На дворе 30 марта и не меньше плюс двадцати пяти, солнце садится, окрашивая теплое небо в голубые и розовые тона. Два джипа и Азуз с Ахмедом возникают бесшумно, будто материализуясь из небытия. Азуз, смеясь, награждает себя парой легких оплеух, обнимает меня за плечи: «Прости, Черепашка, испорченный телефон, напутал!!!».
Солнце село, свет сгущается и синеет, машины съезжают с асфальтированной дороги, ведущей в Там, и переваливаясь, направляются в сторону нагорья Хоггар. Километров через пятнадцать на светящемся небе возникает элегантный силуэт горы Ихарен — приехали… В лагере, кроме повара с помощником, «chef d’expedition» — мой давний друг Дэл, в синей гандуре и искусно повязанном белоснежном шеше. Шеш — традиционный головной убор мужчин-туарегов. Собственно, это не что иное, как кусок цветной ткани длиной 3–7 м, который повязывается на голове с разной степенью ловкости. Освоить технику несложно, туареги охотно в этом помогут. Правда, как показывает опыт, процедура заматывания путешественникам довольно быстро надоедает, и большинство носит бейсболки, банданы и шляпки, взятые из дому.
«Привет, Григорий! — улыбается Дэл, опознав знакомое лицо одного из моих спутников. — Как дела?». У Дэла поразительная способность к языкам, от поездки к поездке он потихоньку осваивает русский. Ужин давно готов, впереди — первая для большинства ночь в пустыне…
Ранним утром лагерь почти пуст. Так будет до конца путешествия: фотографировать утреннюю Сахару — захватывающее занятие. Контрастные тени обозначатся чуть позже, а пока желтоватые лучи подсвечивают прихотливо-ассиметричный пик Ихарен и невысокий конус горы Сега. На Ассекрем — вершину высотой чуть более 2700 м — команда уезжает уже без меня: мы с Азузом остаемся на стратегическое совещание по экспедиции Алжир–Нигер.
Потом я узнáю, что окруженная тамарисками (Tamarix aphylla) и цветущими олеандрами (Nerium oleander) гельта (небольшое, часто пересыхающее озерцо) Афиляль — место ланч-привала группы — на этот раз была полна воды, а сам путь на Ассекрем (около 80 км) занял почти четыре часа: дожди, пролившиеся на пустыню в начале марта, размыли дороги так сильно, что из двух автомобильных троп, ведущих к вершине, пригодной для езды оказалась только одна.
По коротким репликам вернувшихся на следующий день путешественников я пойму, что с площадки, с которой открывается вид на центральную часть нагорья, именуемую Атакор, суровый красно-коричневый ландшафт с горами-близнецами на переднем плане предстал их взору именно таким, каким его описал Шарль де Фуко (Charles de Foucauld, 1858–1916), живший здесь в крохотной обители:
Вид великолепен… Ближайшие окрестности составляет смешенье причудливых вершин, зубцов, фантастической формы скальных блоков и нагромождений. Грандиозное безлюдье… Ничто не способно описать магию этого густолесья острых скальных вершин, лежащих у твоих ног.
На третий день пребывания в Алжире мы начинаем наше большое путешествие — от оазиса Таманрассет до оазиса Джанет. Это 1300 км: сначала на юго-восток, потом на северо-восток и, наконец, на северо-запад. От Таманрассета до первого нашего пункта — массива Эль-Гессур (массивом в Сахаре называют выветренные остатки плато) — 180 км на юго-восток.
Выезжаем в полчетвертого пополудни: засветло не доехать, ночевать предстоит в вади Зазер. За два с половиной часа караван из трех джипов проходит километров восемьдесят — вначале по каменистой бурой хамаде, затем по пустынным «проселкам» — палевым песчаным вади с густо-зелеными островками тамарисков. Около шести прямо по курсу появляется гора Арреган. Вечернее солнце цепляется за верхушку её треугольного гребня. Вади уходит вправо, Арреган меняет форму, являя себя стрелой, нацеленной в невидимое пока созвездие...
Четвертый день. Апрельское утро в Сахаре располагает к прогулкам: чтобы сэкономить время, трогаемся пешком, машины нас догонят, после того как Дэл с командой снимут лагерь и погрузят вещи и инвентарь. Навстречу шагают две французские пары, возвращающиеся в Таманрассет. Возрастной диапазон нашей команды — 22 (min) — 59 (max), до французов самый старший явно не дотягивает… А вот и машины, наши и встречные. Туареги обмениваются традиционными приветствиями и новостями; пара часов — и мы в Эль-Гессуре. Не без маленького приключения…
Ох Даха! Славный парень и хороший водитель, но — первым обычно едет Дэл. И всегда смотрит в зеркало, если надо, останавливается, ждет, не теряя другие машины из виду и не давая им расползтись по пустыне. На этот раз лидирует Даха, ибо у нас на переднем пассажирском сидении — предписанный правилами национального парка проводник из Джанета, говорливый Алатод. Места, по которым мы едем, нашим водителям отлично знакомы, Алатод не при деле и болтает без умолку, в какой-то момент Даха отвлекается…стоп.
У пустынных акаций — легкий летящий силуэт. В отличие от акаций наших широт, у них крохотные, не больше сантиметра, зеленые веточки, а колючки длиной с зубочистку. Фото автора
Он смущенно оглядывается — утратил бдительность! — и «по правилам» разворачивается «посмотреть, где остальные». «Остальные», Дэл и Ахмед, уже четверть часа дожидаются нас в Эль-Гессуре. Минут сорок, пока Даха ездит туда-сюда, мы с Кристиной ящерицами пристраиваемся на желтовато-серых глыбах. Полдень. Горячие камни. Акации. Ни души. Беспокоиться не о чем — рано или поздно машина вернется.
К нашему приезду в Эль-Гессуре все уже облазили грот, похожий на готический храм. Сфотографирован первый из множества наскальных рисунков — белые и красные жирафы. По всей Сахаре их — десятки тысяч, и большинству не одна тысяча лет. Дело в том, что в эпоху неолита в Сахаре был более влажный климат: здесь росли лиственные и хвойные деревья, многочисленные долины, сейчас засыпанные песком, были полноводными реками, как Нил или Нигер. И человеку здесь было довольно комфортно. Но к началу II тысячелетия до н.э. климат изменился, и люди, гонимые наступающими песками, ушли из этих мест.
Урочище Эль-Гессур — южные «ворота» национального парка Тассили Н’Ахаггар (Tassili N’Ahaggar), состоящего из массивов-островков, связывающих их вади и «просто» участков пустыни с дюнами и без. В каждом из массивов можно провести не день и не два, дивясь причудливым формам, рожденным песком и ветром. На правом «берегу» Эль-Гессура толпятся блестящие базальтовые столбы. Этот массив вообще блестит сильнее других — это, видимо, и есть «загар пустыни», покрывающая породу тонкая корка окиси железа и марганца.
Впереди — грандиозные каменные кулисы на фоне песков: фантастический Тин Акашакер в знойном мареве (там впервые застрянет наша видавшая виды «Тoйота»). У новичков здесь захватывает дух: одна из каменных башен — точь-в-точь шахматная ладья, а на ее внутренней площадке — цепочки гигантских базальтовых черепах, блуждающих в каменном лесу.
В новом ракурсе — выразительный и завершенный, как планета маленького принца, — предстает передо мной массив Тагельмамет. В этот раз мы располагаемся на возвышенности, разглядывая марсианский ландшафт, словно из центральной ложи. Неофиты фотографировали закулисье: красные пески, маленькие горькие арбузики на зеленой делянке, каменного великана без головы, воздевшего к небу длинные каменные ручищи…
На пятый день, двигаясь к Джанету по сложной кривой, соединяющей здешние ландшафтные достопримечательности, мы проезжаем 90 км до скального града Тахаггарт. Остановившись там два года назад, мы пристроились в западном секторе гигантского эллипса под огромным каменным деревом. Тогда, отойдя от лагеря, я долго карабкалась на дюну, а, взобравшись и переведя дух, вспомнила мудрый пассаж из книги немецкого теолога Гисберта Гресхаке (Gisbert Greshake), точно подметившего: «Пустыня, как никакое иное пространство, всегда указывает читающему эту книгу бытия самый короткий путь». Зайди я с тыла, я поднялась бы наверх за пару минут — надо было только взбежать по твердой породе, сдерживающей сзади гору песка, и сразу шагнуть на кромку дюны… Впрочем, то, что отвлекло меня тогда от обходной тропы, было поразительно: на склоне дюны в открывшемся меж скал пространстве на фоне песка отчетливо просматривался каменный женский профиль.
Тадрарт — означает «громкое эхо». Каньон Ин Джарен — основная магистраль массива. Севернее, на въезде в массив, пески палевые, южнее, у дюн Тин Мерзуга — красноватые.
Подступы к массиву Тахаггарт джипы штурмуют словно танки. Сеанс псаммотерапии: повар Мохаммед закапывает Кристину в горячий песок, сочувствующие шагают с осторожностью и, дивясь говорящей голове, поят её из бутылки. Здесь растут скалы-деревья, стоит скала-храм, взгляд сразу отыщет скалу-бутылку. В километре–другом от лагеря ветер изваял бюст женщины, смотрящей вдаль. Отсюда глазу открывается панорама зубчатых вершин среди песков, залитых ярким солнцем.
Гонец итальянских туристов, стоящих у западной стены Тахаггарта, выписывает на вечер Алатода. Но даже удалившись, этот неугомонный дух не оставляет нас в покое: далеко за полночь по долине, окруженной частоколом каменных деревьев, мечется упругое эхо его импровизированного барабана…
День 9-ый. Теперь мы движемся из массива Тахаггарт в вади Иссален и дальше в сторону Джанета. Каменистая поверхность словно черепаший панцирь. Остановка. Алатод машет руками: вон, вон, видите, Абора! До горы Аборы, ориентира для редких ныне караванов, отсюда ещё километров сорок. Она возникает справа по курсу — огромный гладкий плавник каменной рыбы цвета темного шоколада, не похожая ни на одну из возвышенностей, разбросанных по пустыне на десятки верст вокруг. Если хроники не врут, сюда праздные россияне ещё не забредали. Александр, штурман экспедиции, шелестя картами, предвкушает визит к колодцу в вади Иссален. Увы! После ланча в тени акации в штурманском дневнике остается запись: «От колодца осталось поваленное паводком (!) бетонное кольцо с датой 1965».
Вода, если копнуть, совсем неглубоко: сфотографировав выгравированного на сером камне круторогого буйвола, я ловлю объективом идущего впереди меня к стоянке Дэла: на плече у него полная 20-литровая канистра. К закату мы добираемся до эрга Килиан — протяженной, но невысокой песчаной гряды. Близ нашего лагеря пасется многочисленное верблюжье стадо. Именно там Володя поймает изысканный и лаконичный кадр: мехари цвета слоновой кости на фоне зависшего над горизонтом бледного солнечного диска…
На нашем пути — Тенере де Тафассасет. Тенере на языке тамашек означает «пустыня». Тафассасет — название некогда протекавшей здесь реки, а ныне вади. Тенере де Тафассасет — обозначение, синонимичное названию «Садово-Самотечная», то есть «часть Тенере в зоне вади Тафассасет». Мы ныряем в вади, как в туннель, песок и небо сливаются в розоватой дымке, машина летит в никуда, ни кочки, ни былинки, только твердь — и свод небесный. Неземной свет плещется за бортом, Алатод против обыкновения не произносит ни слова, и только кисть его правой руки, поднятая так, чтобы Даха мог её видеть, слегка движется вправо-влево, корректируя направление. Пространство сгущается в табличку-маркер, поставленную здесь французскими геологами c какими-то данными… Тормозим прямо перед ней! Даха, похоже, опять увлекся — вокруг нас только желтая планета. Мы ждем, пока из туннеля выпадут две отставшие машины — и взлетаем вновь, чтобы после промежуточной посадки у гор Готье, возникающих средь пустыни, будто град Китеж, к вечеру приземлиться у Алидеммы…
Ландшафт Тадрарта уникален. Предполагалось, что мы двинемся туда, на границу Алжира, Ливии и Нигера, сразу из Алидеммы, чтобы затем подняться в расположенный в 300 км к северу оазис Джанет. Но введенные недавно правила потребовали предварительного визита в городок-оазис и заполнения уведомлений в бюро национального парка. Волшебный путь был пройден дважды, туда и обратно. Это примерно 350 км, холодный ветреный вечер у въезда в Тадрарт, четыре ночлега и три дня, проведенные на перекрестье обширных сухих водотоков и в «кулуарах» вади Ин Джарен.
В вади можно встретить дюны всех оттенков меда… Мы бродим по ним, увязая в песке, сидим на гребне, скатываемся вниз, прикидываем высоту в «гришах» — Григорий поднимается минут сорок пять, и пока он идет, медленно, но без остановок, с методичностью испытателя экспедиционного снаряжения, решение тригонометрической задачки дает результат — 120 м…
Посреди песчаного цирка Уан Зауатен вздымается ввысь диковинный каменный трезубец. Пристроившись вечером за кромкой дюны, поет Ахмед; по стенам пещеры бродят пятнистые жирафы, пляшущие человечки охотятся и пасут коз. Валентина сидит на полосатом матрасе-шезлонге, опершись на гранитную стену, за её плечом бежит куда-то веселый ушастый слоненок. Под Гришиной палаткой ловят змею, умертвивший её Мохаммед, играя извитым древесным корнем, исполняет медитативное танцевальное соло. В гроте с двухкомнатную квартиру бродят по стенам красные коровы размером с мышь. Ваня, самый молодой и самый сдержанный из нас, методично пополняет свой банк фотодокументов…
День одиннадцатый. Мы въезжаем в оазис Джанет по дну реки Ин-Джарен с многометровыми каменными берегами. Последние 50 км до Джанета усталые джипы идут по шоссе. В ночь перед вылетом пустыня пытается удержать нас песчаной бурей. Пробившись сквозь сухую туманную взвесь, мы останавливаемся в вади между городком и аэропортом...
...Кассета ехала от Москвы. Под музыку, звучащую словно из глубины времен, фары двух джипов синхронно дают свет на самую гениальную из скальных гравюр, которую мне пока довелось увидеть в Сахаре. И по тому, как молчат мои спутники, я понимаю, что все получилось…
Тогда — увы, пока единожды! — мне удалась мистерия, театральное действо, так органично вписывающееся в космичное пространство пустыни. Дэл и Даха, внимательно меня выслушав, сработали точно и технично. Вечно озабоченные состоянием аккумуляторов, они, тем не менее, заглушили двигатели. Воздух был густым от клубившегося вокруг песка, и под звуки бамбуковой флейты мы смотрели… нет, мы — созерцали, а смотрела на нас именно она — «Плачущая корова», выразительнейший контррельеф с романтичным трогательным именем. Позднее я нашла у Штридтера версию названия, более соответствующего действительности — «Коровы на водопое». Животных там и в самом деле несколько, они тянутся вниз, к воде, которая когда-то текла в этом вади, и брызги на одной из морд, очерченной изящным контуром, через сотни лет оборачиваются каплей-слезкой: ушедшее в толщу времени существо словно оплакивает давний зеленый мир этих широт.
Дааааааа, Сахара, которая нам открыла Тунис, обсуждается только на первых и на последней страницах. Зато в середине такое "веселье". Суперские были персонажи
На портале "Вокруг света" 28.09.2009 г. появилась интересная статья о путешествии в тунисскую Сахару.
Сотни финиковых пальм остаются позади. Угрюмые женщины, укутанные в платки, торопливо перебирают босыми ногами по пыльному асфальту. В оазисе за три километра отсюда их ждет ежедневная рутина обслуживающего персонала пятизвездного отеля: уборка, стирка, готовка. Вдоль обочины тянутся глиняные бараки. Петушиные крики и запах верблюжьего пота сухой ветер перемешивает с песком и уносит в никуда. Октябрьское солнце взошло два часа назад и уже готово жечь на максимум своих осенних ватт — в тени 25 °С. Мы стоим на окраине города Дуз — «ворот пустыни», на самом юге Туниса.
Пятидесятилетний седой Мохаммед Мриш в тюрбане песочного цвета туго затягивает кожаный ремень на животе худого верблюда. Старый тёмно-коричневый дромадер по кличке Абдул повезет почти двести килограммов груза и меня впридачу, и, судя по недовольному ворчанию, это его совсем не радует. Последние пятнадцать лет Мохаммед и Абдул уходят в пустыню с одной целью — заработать. Туристический бизнес — единственный источник дохода в здешних краях. У Мохаммеда четверо детей и столько же верблюдов. По его словам, «для бедуина и то, и другое гордость». Он ещё помнит те времена, когда мальчишкой кочевал по Сахаре с семьей, не оставаясь на месте больше десяти дней. Сейчас это невозможно: правительство Туниса обязывает бедуинов отдавать своих детей в школы — непослушание карается огромными штрафами. Чернявые сыновья Мохаммеда суетятся вокруг нас и тычут пальцем в мои дрэды — для севера Африки это экзотический начёс.
Верблюды начинают нервничать и издают гортанные звуки. Каждый исполосован серыми шрамами, по ним хозяин отличает своих от чужих. С нами Мохаммед разговаривает на чудовищной смеси разнообразных языков. Из запасов провизии — четыре канистры технической и двадцать бутылок питьевой воды, огурцы, помидоры, консервы с тунцом, молоко, кофе, чай, сахар и ветка фиников. Мохаммед ведет караван босиком, не моргнув наступая на сухие ветки и колючки. За многие годы хождения по раскаленному песку его ступни стали жесткими, как лапы верблюда. Встает и садится он тоже, как верблюд, поджимая ноги.
— Вы первые рюс которые решили пойти караваном в Сахару больше, чем на час, — говорит Мохаммед. — До вас — только французы и немцы.
Наш пятидневный путь лежит на юго-запад, в сторону границы с Алжиром. В пустыню мы отправились втроем, не считая наших проводников, из чистого любопытства: интересно, какой он, Большой Восточный Эрг? Из инструкции по выживанию, отысканной где-то в Интернете, помню только, что «зарывание в песок снимает потерю влаги», а лучшее укрытие — «туземное». Хотя ветер меняет очертания барханов ежедневно, бедуины безошибочно определяют нужную дорогу. Главный компас здесь — это солнце. Среди песков Мохаммед ориентируется так же хорошо, как и на улицах Дуза — издали видит подъемы, которые мозолистые лапы Абдула не осилят.
Семье второго проводника, бедуина Хассена Воу, принадлежит скромный ресторанчик на центральной улице города, но при первой возможности он убегает в пустыню. Фамилия Воу с арабского переводится как «луч света». Хассен невелик ростом, зато очень шустрый. У него черные как смоль волосы, закрытые крупно намотанным тюрбаном, желтые глаза и улыбка, расшитая белоснежной эмалью зубов. Его задача — помогать Мохаммеду прокладывать удобный путь для каравана. Хассен бегает среди барханов тоже босой.
Через два часа пересекаемся с идущим навстречу караваном с синим тюрбаном во главе. Трое французов и их проводники возвращаются из недельного трипа:
— Как вы, камарады?
— Bien, good, tired.
Идем по прямой строго на солнце. Абдул то и дело склоняет свою длинную шею, чтобы отщипнуть очередную ветку для слюнявой жвачки. Между лап его снуют маленькие ящерки, их норы — в корневищах кустов. Хассен кричит и резко одергивает веревку на шее животного, заставляя верблюда забыть о подножном корме и не отставать от каравана. Полуденное солнце обжигает кожу — прячусь под платком, тюрбаном и очками. Мохаммед выбирает высокий куст, дающий богатую тень, и разгружает тюки — наступает время привала. Обычный обед бедуина — точнее, легкий полуденный ланч, — салат из тунца. Наточив нож о свой деревянный посох, припорошенный песком, Мохаммед мелко крошит лук, помидоры, огурцы и консервированную рыбу в алюминиевую кастрюлю, которую достал из огромного хозяйственного мешка с кухонной утварью. Он у нас за главного и на этой импровизированной кухне. В кастрюлю падает пригоршня оливок и выливается четверть литра оливкового масла.
— Мы живем большими семьями, держимся друг за друга. Оседлая жизнь для бедуинов очень дорогая. Основные расходы — вода и электричество, — жалуется Хассен, застилая песок скатертью-одеялом из козьей шерсти. Ему уже тридцать, но он всё ещё холост. Говорит, что женится только тогда, когда сможет осилить строительство собственного дома, а это с его любовью к путешествиям, похоже, случится ещё не скоро.
— Может, вы, вернувшись в Россию, подыщете мне клиентов? А я буду водить вас по пустыне сколько угодно и бесплатно…
Двойную порцию салата по-тунисски уплетаем мгновенно. Мы прошли не более пяти километров, но от жары и сытости уже клонит в сон. Мохаммед «моет» грязные тарелки песком. Потом удобно устраивается под кустом и спустя всего минуту протяжно храпит. Этот седой мудрый бедуин умеет хорошо работать и хорошо отдыхать. С удовольствием следуем его примеру. Ветер затихает.
После обеда меньше всего хочется вновь взбираться на мохнатый горб Абдулы: он везет на себе целую сотню мелких назойливых мух. Хассен говорит, что мухи — вечные спутницы караванов и были в пустыне всегда:
— Муш, йеееес, терибл муш!
Но, кажется, что мы подцепили этих наездниц ещё в Дузе вместе с верблюдами. Избавиться от них нет никакой возможности, проще не обращать внимания, как это делает Мохаммед, или, как сами верблюды, ежеминутно тереться мордой о зад впереди идущего приятеля...
... Теперь я бреду босиком и отгоняю насекомых, размахивая руками. У моего Абдулы теперь новый наездник — Алексей Белозеров: молодой верблюд Джамал не выдержал его килограммы, и Лёше пришлось пересесть на более выносливого. Лёша, привыкший отдыхать с комфортом, даже сейчас, в походно-полевых условиях, ни в чём себе не отказывает и изображает арабского шейха: командует мухами, допивая третью банку тунисского пива. Уже давно ничего не происходит, резиновое время медленно меряется мягкой поступью верблюжьих лап, горизонт кристально чист. Бредем среди невысоких бледных кучек песка, поросших еле живым кустарником. Не видно ни громадных барханов, ни волнистых горизонтов. Кажется, что это не пустыня, а тундра, которую по нелепой ошибке пережгло солнце. Но через пару часов песчаные холмики с редкой порослью один за другим сменяются первыми величественными барханами — наконец-то начались владения Большого Восточного Эрга. Его мелкий песок чуть слышно поскрипывает, и эта пыль — самое нежное, что я когда-либо ощущала босыми ногами. Ветер украшает морщинистыми волнами вершины ослепительно белых барханов, и они разбегаются в сторону горизонта. Здесь как будто нет ничего, кроме вечности, которую любовно хранят в себе кристаллы кварца. Очарованные, плывем караваном по этому песчаному морю. Солнце всё ниже склоняется к западу, на часах пять, бедуины останавливают караван у подножья очередного бархана. Здесь будет наш лагерь, ужин и ночлег.
Когда разгружен последний верблюд, Мохаммед и Хассен отправляются на поиски хвороста. Я снимаю пропитанную солью майку и отправляюсь ловить последние лучи заката на вершину песчаной горы. Андрей Шиловский, владелец строительной фирмы на Урале, буквально сбежавший в пустыню от финансового кризиса, поймал телефонную сеть и читает вслух последние новости бизнеса. Курс доллара, лопнувший банк, нехватка наличных — всё это здесь кажется искусственным, существующим в другой реальности. Из сухих веток Мохаммед разжигает костер, защищает его от ветра мешками с провизией и вновь извлекает откуда-то огромную кастрюлю. На ужин сегодня вегетарианский суп, марга тховера: томатная паста, помидоры, репа, картофель и лук, щедро приправленные красным перцем. Пока эта солянка булькает на огне, рядом на остывающих углях бедуин кипятит чайничек с кофе. На небе белыми бусинами появляются звезды.
— Одна звезда — нэжма, много звезд — нужум, — учит арабскому Мохаммед. Густой и огненно острый суп обжигает язык и желудок, на зубах хрустит песок — отплёвываюсь и учусь мириться с этой главной пустынной специей.
Пока мы лихо управляемся с едой, Хассен закутывается в свой бурнус, бедуинскую плащ-палатку из верблюжьей шерсти, прочищает горло и готовится затянуть бедуинскую народную. Обычно у костра поют только мужчины — после ужина женщины моют посуду, и у них свои пения, о быте, но меня бедуины избавили от хлопот по хозяйству. Хассен даже пытается заигрывать: говорит, первую песню о звезде, которая каждую ночь манит бедуина своим светом и не дает уснуть, он посвящает белой девушке:
— Нэжма, я дам тебе имя Мариам, и ты станешь одной из нас.
То есть не сегодня, так завтра мыть посуду всё-таки придётся. В руках Мохаммеда появляется круглый бендир — барабан из натянутой на деревянный обруч козьей кожи. Он сушит его над костром, чтобы инструмент звучал, протирает шершавую поверхность сухой ладонью и начинает отбивать ритм в такт песне. Хассен меняет слова на звуки металлической флейты — гасбайи. И она пронизывает воздух пьянящими переливами. Пустыня чернеет, над головой молоком разливается космос. Последние мысли растворяются в прохладе. Ночная Сахара окутывает еле уловимой, необъяснимой магией.
Я просыпаюсь с рассветом от липкого утреннего конденсата на лице и волосах. На песке вокруг спальника — десятки отпечатков маленьких лапок. Утро — это время, когда можно узнать многое об обитателях пустыни. Вот здесь, пересекая мой сон, пробежала ящерица, а чуть дальше её поймала мышь-песчанка. Моё счастье, что октябрь — слишком холодное время для рогатых гадюк и скорпионов (они дремлют до лета, глубоко зарывшись в песке). А то спать под открытым небом было бы как минимум страшно. В нескольких метрах от лагеря — крупные следы когтистых лап. Их оставила маленькая песчаная лисица — фенек, ночное животное с огромными ушами и желтоватым цветом шерсти. Увидеть её днем — большая редкость. Она питается мышами и ящерицами и, судя по возне на песке, уже позавтракала одной из них.
Наши бедуины проснулись засветло. То что для меня подвиг, на который идут единожды, для Мохаммеда — обычное дело. Он уже успел замесить тесто — мука, вода, щепотка сахара — и теперь раскатывает его в блин, перекрикиваясь с Хассеном. Потом расчищает ямку под прогоревшими углями утреннего костра, кидает туда тесто и присыпает его горячим песком. Хобз э меля — хлеб в песке. Через пятнадцать минут Мохаммед достает испекшуюся лепешку и тряпкой сбивает с нее остатки пепла. Под ногами копошатся маленькие серые скарабеи, и если на их пути окажется чья-то голая нога, кусают её за пальцы. Чищу зубы зубной пастой — кажется, что занимаюсь чем-то противоестественным. Завтра попробую делать то же песком.
Действительно, хорошо, когда завтрак уже готов, а из дел на весь день — только расслабленное блуждание по пескам. Утренний ветер сегодня заметно сильнее, чем вчера.
— Это отличный знак! — отмечает Хассен, раскладывая на скатерти масло и джем. — Идти будет легко и не жарко.
К столу подтягиваются Лёша с Андреем — уплетаем хобз э мелля, уже не обращая внимания на скрип песка во рту. Мухи роем кружат над скатертью, но объедки завтрака достаются местным ящерицам, остальной мусор сжигаем в костре. Мохаммед приводит заспанных верблюдов — всю ночь бедолаги паслись с перевязанными лапами недалеко от лагеря. Мы сворачиваем нашу стоянку, чтобы двинутся дальше, в сторону долины роз. Но цветами там и не пахнет — это глиняные поля среди барханов, где ветер ваяет из песка чудо природы — кристаллы нежно-коричневого цвета, своей формой напоминающие соцветия розы.
Однако уже к обеду ветер, обещанный Хассеном, становится невыносимым. Солнце раскалило его, и он жарко носится параллельно земле, заставляя песок забиваться в глаза, нос и рот. Иду, как бедуин. Каждую минуту приходится вскарабкиваться на высоту двухэтажного дома, скатываться вниз по обжигающим бокам барханов, наступать босыми пятками на острые колючки. Воздуха не хватает. Не видно ни облака, ни тени. Верблюды тяжело дышат и хрипят на высоких подъемах, отказываясь идти дальше. Тянутся несколько бесконечных часов испытания Сахарой. Угрюмые, мы пересекаем выжженную солнцем долину. В голове одна мысль: «Что я здесь делаю?» Не хочется ни слышать, ни видеть, ни чувствовать, ни быть — только пить-пить-пить… А для наших проводников этот ад — родной дом. Хассен — даже не вспотел! Показывает в сторону солнца: там, на горизонте, в нескольких километрах, стоит Отту, оазис из четырех пальм. Теперь у нас хотя бы есть цель: во что бы то ни стало добраться до него и упасть в тени деревьев…
…Уже полчаса лежим без движения под финиковой пальмой. Это дерево — и тень, и пища: его финики — хлеб пустыни. Их охотно клюет сидящий на ветке иссиня-черный ворон. Смотрю на него через тонкую ткань — лицо обмотано свободным концом тюрбана (так прячусь от песка, которым ветер постепенно заносит одежду). Отту стоит высоко над бесконечными волнами пыли, которые разбегаются в разные стороны так далеко, как только хватает глаз. От Дуза мы ушли всего на сорок километров, но кажется, что городской жизни и не было, а была всегда только белая сухая дорога, на которой изнуряющее движение вечно сменяется долгожданным покоем. Песчинки беззвучно летят навстречу друг другу и укрывают собою, как теплым одеялом. Сахара убаюкивает и тело, и мысли.
Долина роз, безжизненная поляна, затерянная среди барханов-карликов, покрыта твердыми комьями когда-то влажного песка. От оазиса до этого места — час ленивого пути. Хассен садится на корточки, разгребает в сухой почве десятисантиметровую ямку и извлекает из нее причудливый каменный цветок. Роза пустыни. Бедуины научились зарабатывать и на них — это главный сувенир Сахары: за один динар в городе продают то, что мы из-за пекла ленимся подбирать бесплатно. Кладу в карман пару застывших роз. Задумчивый караван медленно пересекает поля каменных соцветий.
Скоро жара отступает, но песчаная буря самум всё так же терзает мелкую пыль, путаясь в одежде. Солнце теряется в этих вихрях, то ли отупляя, то ли расслабляя своим неизменным присутствием. Подходим к месту очередной стоянки. Грядущей ночью, спасаясь от ветра, будем спать в палатках. Пока мужчины разбивают лагерь, ухожу далеко в сторону солнца. Забираюсь на огромную дюну, с высоты которой обзором в 360° открывается огромное беспокойное пространство, окутанное водоворотами песка. Оно похоже на дно мертвого океана, который давно уже населяют только тени. Здесь нет ничего, и, кажется, ничего не нужно…
Скоро ночь, не спеша возвращаюсь в лагерь. Флейта бедуина уже поет темнеющему небу, переливаясь отзвуками в пламени костра, вокруг которого мирно сидят четыре силуэта. «Будь то дом, звезда или пустыня — самое прекрасное в них то, чего не увидишь глазами», — вспоминаю слова Маленького принца Экзюпери (Antoine Marie Jean-Baptiste Roger de Saint-Exupéry, 1900–1944). И действительно, в Сахаре, как нигде, понимаешь, что, упорно стремясь навстречу вечно удаляющемуся горизонту, с каждым шагом все глубже проникаешь внутрь самого себя.
Ой, надо же!
Я общалась с этой девушкой в ЖЖ. Она эту историю сначала там выкладывала.
Мне о ней Хассен, про которого тут тоже идет речь, рассказывал в прошлом октябре. Я оказалась в Дузе через пару дней после того, как она с друзьями уехала. А потом я наткнулась на нее в ЖЖ.
Странно, что она разместила статью в журнале только год спустя.
Согласно официальному сайту ONTT, сегодня день туризма в Сахаре.
Предлагаю поднять бокалы с зелёным чаем за "Сахару, которая нам открыла Тунис" и за тех, благодаря кому мы открыли для себя Сахару.
Многая лета!
Ну - за Сахару! 